Страница 8 из 44
5 октября 1968
Сегодня в детском саду я отказался от пирожного в пользу Ярушки Мацковой. (Вчера был апельсин.) Во время мертвого часа она в награду показала мне свою пипку.
6 октября 1968
Мацковой захотелось посмотреть и на мою пипку! Я сказал ей, что завтра отдам ей пирожное. Мама с каждым днем все больше нервничает. Вечером отец предложил ей пойти прогуляться, но через четверть часа они вернулись, потому что в темноте упали в сточную канаву у польского общежития. Воняли, как давно не мытые хорьки. Я им это тоже сказал.
14 ноября 1968
Сегодня я пишу при страшном гвалте, так как отец с мамой затащили к нам домой инженера Звару и его невесту. Мою кровать загородили метровой баррикадой из коробок, до сих пор так и не распакованных после переезда: пытались создать у меня впечатление, что таким манером получилась отдельная детская комната. Потом они пели советские военные песни и распивали водку из керамических изоляторов, которые украл инж. Звара из своего трансформатора.
15 ноября 1968
Сегодня я попросил учительницу Гайкову разрешить мне — в виде исключения — перенести послеобеденный сон на дообеденный. Она согласилась, но захотела узнать причину, так что мне пришлось вкратце рассказать ей, до которого часа ночи я вынужден был слушать думки и частушки. Хотя она и изображала на лице сочувствие, но, пожалуй, по-настоящему поверила мне, только когда я показал ей свою майку, которой отец в темноте вытер пролитую водку. Она положила меня спать на диване в директорской! Я дрых без задних ног, в то время как мои деревенские сверстники должны были играть в свои дебильные тематические игры.
16 ноября 1968
Ни отец, ни мама со мной не разговаривают. Мне приказано ложиться спать ровно в 19 часов, как какой-нибудь сонной курице. С наступлением этого часа оба родителя начинают демонстративно перешептываться. Что касается мамы, так это все равно зря — еще со времен своей театральной карьеры она привыкла шептать чудовищно громко. Я ей это тоже сказал.
17 ноября 1968
18 ноября 1968
Все выходные я провел за коробками. Никто со мной не разговаривает, и я тоже ни с кем. Читаю эссе Монтеня. В ряде случаев должен с ним согласиться на все сто. Но когда я прочел, что «кто научит людей умирать, тот научит их жить», у меня создалось твердое впечатление, что у него тоже сильно поехала крыша.
19 ноября 1968
Мама и отец наконец снова стали со мной разговаривать. Мама только немножко, потому что своим театральным шепотом она заработала воспаление связок. Когда я спросил ее, почему она шепчет так громко и оттого сильно напрягает связки, она ответила мне, что таким образом — как, мол, и каждый уважающий себя актер — солидаризируется с бедными студентами на третьей галерке. Отец утверждает, что мою майку использовал по ошибке, — он, мол, наполовину ослеп из-за того, что мать сигаретой прижгла ему роговицу. Я сказал, что завтра объясню это учительнице Конечной. «Лучше уж ничего не объясняй!» — просипела мама. У нее были такие выпученные глаза, что я подумал даже, что скоро повезем ее в психушку в Богнице.
20 ноября 1968
Мне удалось найти для отца два больших куска редкостного эбонитового дерева, которые кто-то совершенно непростительно выбросил на свалку под Белым Камнем. Когда я притащил дерево домой, там никого еще не было. Родители приходят с работы все позже и позже. Я сказал им, что нечего было браться за работу, которая им явно не по зубам. Все нормальные люди приходят домой в половине третьего.
21 ноября 1968
Отец объявил, что это не эбонит, а обгорелый бакелит, но что, несмотря на это, он все равно мне благодарен. Он вел себя со мной немного холодно. Но мама похвалила меня и сказала, что у меня островная ментальность. А вообще-то они, конечно, разговаривают исключительно о работе, хотя еще два месяца назад про огнеупорное стекло не знали ни фига. Я им это тоже сказал.
22 ноября 1968
Детсад буквально разрывается от проблем: утром светило солнце, так что нас погнали в сад, словно каких-то телят. Учительница Конечная заставляла меня идти играть в один из этих ужасных жестяных домиков. Я спросил ее, во что, по ее мнению, я должен там играть. Она сказала, что я мог бы там, к примеру, принимать гостей. Я сказал ей, что идиотский обычай, каким в этой стране является прием гостей, особая тема, там более что домик скорее напоминает тесное купе в поезде, а то и вовсе обгорелый макет на танковом полигоне, и что я с б ольшим удовольствием — разумеется, с ее согласия — дочитал бы на какой-нибудь не очень отдаленной скамейке Генриха Бёлля. Она сказала, что она, разумеется, не согласна, потому что мы занимаемся не каким-то там Бёллем, а играми на развитие коммуникабельности. Тогда я спросил ее, хочет ли она действительно развивать мою развивающуюся личность, как указано у нее в рабочем плане или скорее подавлять ее. Она сказала мне, что единственное, что хочет она в данный момент, так это спокойно дожить до пенсии. Мне показалось, что учительница вот-вот расплачется, и, чтобы развеселить ее, я послушно пошел общаться с Ярушкой Мацковой. Общались мы в красном домике. Довольно интересно было видеть Ярушкину пипку при совсем другом свете!
23 ноября 1968
Сегодня у нас была учительница Гайкова, и повсюду царили тишина и спокойствие. Утром, играя в кегли, я сшиб портрет президента Людвика Свободы, стекло разбилось и прорезало пану президенту верхнюю губу, так что он немного стал похож на старого зайца. Ярушка Мацкова над этим очень смеялась. Учительница Гайкова спросила меня, собираюсь ли я танцевать с Ярушкой на рождественском утреннике. Я сказал, что, наверное, да. хотя, с другой стороны, не очень-то хочется заранее связывать себя с одной-единственной деревенской девочкой. Когда я пришел домой, меня буквально затрясло от холода. Я открыл окно и набросал на кровать и на мебель несколько горстей мокрых листьев, собранных в саду, чтобы отец воочию осознал, что на дворе действительно кончается осень. Когда отец вечером это увидел, он запустил в меня рейкой, заготовленной для цветочной подставки, но вместо меня попал в маму. Когда наконец все успокоились, отец с мамой уселись спиной к электрообогревателю и стали расспрашивать меня, как было дело с этим портретам. Отец не хотел верить, что сделал я это нечаянно, и утверждал, что портрет можно сбросить, только играя в футбол или в баскетбол, но уж никак не в кегли. «Кеглей сбросить портрет может только идиот!» — кричал он. Мама сказала, чтобы я не сердился на отца, потому что сегодня на работе он проходил проверку в отделе кадров.
25 ноября 1968
Вчера была суббота. Мы собирались ехать в Чешский Штернберк, [16] но отец вместо этого целый час вдалбливал мне, что у него есть два свидетеля, которые подтвердят, что я, угодив в портрет, якобы крикнул: «Попал! Попал!» Я признался, что действительно это крикнул, но только для того, чтобы скрыть от детей свой промах. Отец вздохнул и пошел в подвал доделывать свою подставку под цветы. Мама сообщила мне, что отцу явно нужен психиатр и что в Штернберк мы поедем после обеда. Но еще до обеда отец рассек себе полукруглой стамеской бедро, и пришлось ехать к врачу в Углиршске Яновице. Вез нас инженер Звара, потому что в таком состоянии отец категорически отказался вести машину. Он всю дорогу как-то странно смеялся и без конца говорил о каком-то Шперке из завкома. Мне было холодно, и я грустил по Праге. Пойду напишу дедушке.
16
Чешский Штернберк — исторический центр в окрестностях Оломоуца, где сохранились с XII в. многие архитектурные памятники.