Страница 5 из 44
И она ничуть не сгущала краски: в то время как настоящие, живые звери прыгали, ползали и летали перед ними так близко, что они могли ощутить их запах и видеть каждую их шерстинку, каждую блестящую чешуйку, каждое яркое перышко, Квидо, поставив упомянутую книжку на парапет перед клетками, читал тексты под не очень качественными фотографиями. Бабушка не знала, что делать. Квидо настолько ошеломил ее своим поведением, что на сей раз — в отличие от прошлого — она готова была вопреки своим педагогическим установкам показать ему даже спаривающихся обезьян, однако те спали.
— Ну что это за ребенок? — допытывалась бабушка у отца Квидо. — Скажи мне, что из него выйдет?
Отец Квидо на минуту представил себе, как в местах, где желто-черные жирафы обгладывают самые высокие макушки деревьев, где львы рвут тридцатикилограммовые куски кровавой говядины, а орлы своими крыльями образуют большую тень, чем все зонты в соседнем летнем ресторане, его сын невозмутимо читает книжку о животных.
— Наверное, писатель, — сказал он весело.
— А знаешь, где он не читал? — задумчиво добавила бабушка. — Когда мы стояли у вольера с собаками.
6) В канун Рождества шестьдесят седьмого года бабушка Либа вместе с матерью Квидо готовили традиционный картофельный салат. Отец Квидо сидел за кухонным столом и полушепотом читал английский текст на последней странице «Пламена»:
— «We would like to call our readers’ attention to the following contributions in the December edition of Plamen…» [12]
— А я вот думаю, — сказала мать Квидо, — нормально ли, что чешский читатель в чешских журналах читает по-английски однорезюме?
— Нет, ненормально, — сказала бабушка Либа.
— Почему? Я люблю лаконичные обобщения. В них — вся суть. Как ты думаешь, почему мне удалось доучиться?
— Когда же мы будем украшать елку? — не выдержал Квидо. — Только время тянем. Вы не можете представить себе, как это действует мне на нервы.
— Как только папе удастся укрепить елку в подставке, — объяснила ему мать.
— Ну же, папка, — приставал к отцу мальчик, пытаясь отнять у него журнал.
— Только после того, как ты мне что-нибудь почитаешь.
— Постой, — вспомнила что-то мать, вытерла полотенцем руки и, полистав журнал, нашла страницу с отчеркнутым текстом: — Прочти вот это.
— Такой длинный? — протянул Квидо, казалось бы, разочарованно, но в действительности был рад, что сможет еще раз продемонстрировать свое мастерство на сколько-нибудь связном тексте.
— «Одной из духовных примет сталинизма было сужение русла творчества до авторитарно регулируемых и де-юре непреодолимых берегов единственно „правильного“ и „прогрессивного“ метода, для которого общепринятой стала формула „социалистический реализм“, — надрывался что есть сил Квидо. — Эстетические нормы и принципы этой концепции по сути своей восходят к прозе девятнадцатого века, которая якобы сумела объективно отобразить реальность жизни и в особенности то, что для марксистского понимания функции искусства было первостепенным: движение и конфликты общественных классов».
— Молодец, Квидо, — одобрила мать. — Ты колбасы нарезал? — обратилась она к отцу.
Отец уже долгое время следил за кулинарными манипуляциями тещи.
— Не положить ли туда колбасы? — спросил он.
— В картофельный салат? — ужаснулась бабушка Либа.
— Тебе все до лампочки, — сказала мать Квидо. — Единственное, что тебя волнует, это колбаса в салате.
— Колбаса в салате меня не волнует. Меня занимает лишь вопрос возможности ее отсутствия.
— Колбаса — в картофельный салат! — качала головой бабушка Либа. — Вот это идея!
— Мы будем наконец украшать елку? — просто уже изнемогал Квидо.
— Поди сюда, — сказал ему отец.
Квидо подержал подставку, а отец, сравнив диаметр ствола с отверстием в подставке, попросил нож и аккуратно, чуть ли не с нежностью, стал снимать часть коры.
— Аромат-то какой! — сказал отец. — Люблю дерево.
— Больше лаконичных резюме? — спросила мать.
— Больше.
— Но меньше одностороннего движения?
— Несомненно, — засмеялся отец. — И меньше, чем тебя, разумеется.
В замке загремел ключ.
— Дедушка! — воскликнул Квидо.
— Добрый всем вечер, — сказал дедушка Иржи, когда семья вышла в коридор встретить его. На полях шляпы и плечах шубы лежал слой мокрого снега. — Франтишек задержал меня. Затащил поужинать.
— На ужин у меня котлеты, — укоризненно сказала бабушка Либа.
— Капустныекотлеты, — уточнила мать.
— Сполосну руки, — сказал дедушка, — и с удовольствием с вами поем.
— Однукотлетку, — весело вставила мать.
— А что он говорил? — поинтересовался отец, когда дедушка вернулся из ванной.
— Франтишек? Что люди, дескать, нам верят, — ответил дедушка с несколько загадочной улыбкой. — «Ты имеешь в виду людей здесь, на Викарке?» — подтрунил я еще над ним. «Нет, — отвечает, — я имею в виду людей в республике». — Мы, дескать, не должны упустить свой исторический шанс.
— Я ему верю, — сказала мать Квидо. — И люблю его. Всем вам верю, правда. И все вы, кого я люблю, теперь у власти и оздоровите нашу страну.
— А ты что ему на это сказал? — спросил отец Квидо.
— Что можно сказать на политические прогнозы? — проговорил дедушка с сомнением. — Ничего. Сказал, что я юрист и что никакого шанса лично у меня нет, а стало быть, никому ничего не обещаю. Что я, конечно, тоже буду рад, если нам удастся задуманное, и потому попытаюсь сделать максимум того, что могу.
— Это ты хорошо сказал, — одобрила бабушка Либа. — О визах он ничего не говорил?
— Нет, — ответил дедушка несколько недоуменно. — К визам он не имеет никакого касательства.
— Будь любезен, скажи, — вдруг спохватилась бабушка. — В картофельныйсалат кладется колбаса?
— Ну, — протянул дедушка и быстрым взглядом окинул кухонной стол, — это зависит от характера поварихи.
— Нет уж, не кладется, — отрезала бабушка Либа.
— У нас в Академии, — торопливо сказал отец Квидо, — тоже творятся небывалые вещи: знаете, что Шик [13]велел написать на двери? ПРОДАЖА ИНДУЛЬГЕНЦИЙ ЗА ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОШИБКИ. Мне вчера Звара это показывал.
— Господи! — воскликнул Квидо. — Будем мы наконец украшать елку?!
7) Когда двадцать первого августа тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года дедушка Йозеф, собираясь на работу, проснулся в кухне в половине пятого утра, то услышал странный незнакомый шум, проникавший в квартиру через окно откуда-то с темного неба. Он тихо поставил на газовую плиту чайник, но его предосторожность оказалась излишней, ибо бабушка по причине упомянутого шума уже долгое время не спала.
— Что это? — с укоризной спросила она из комнаты.
— А я знаю? — взорвался дедушка. — Мусорщики, должно быть.
И вдруг он замер, осознав, что до сих пор не видел ни одного из попугайчиков. Он заглянул в комнату, зажег свет, потушил его и, вернувшись в кухню, посмотрел на шкаф, на карниз, отогнул занавеску — птичек нет как нет.
— Где попки? — крикнул он, глядя в открытое окно. — Их здесь нет.
— Ты что, ослеп? — крикнула бабушка. — Где ж им быть?
— Откуда мне знать! — испуганно вскричал дедушка, озираясь кругом. — Если ты такая умная, найди их.
Увы, он был прав: попугайчики улетели.
Квидо проснулся около восьми. Сощурив глаза, он удивленно поглядел на дедушку, который уже давно должен был уйти на шахту, а вместо этого сидел в пижаме у окна и слушал радио.
— Улетели наши пташечки, — грустно сказала бабушка. — Верно, что-то напугало их.
Квидо обратил глаза к потолку, потом приподнялся в кровати, чтобы взглянуть на клетку. Она была пуста.
— А что? — спросил он.
Однако никакой жалости он не испытывал. Его огорчало, конечно, что он не увидит, как попугайчики лазают по занавескам, как садятся бабушке на голову, но при этом не мог и не радоваться, что никто не будет больше садиться на край его тарелки и совать коготки в картофельное пюре.
12
Мы хотели бы обратить внимание читателей на следующие статьи в декабрьском номере журнала «Пламен» (англ.).
13
Ота Шик (р. 1919) — теоретик-экономист, один из активных деятелей «Пражской весны», директор Экономического института Академии наук, министр экономики. После 1968 г. эмигрировал.