Спаси меня

Тогда Бет признает, что она не прочь узнать, почему в двухтактном моторе невозможна задняя передача, или на чем основывается принцип магнитной левитации, или что на самом деле паровой двигатель впервые изобретен в Александрии около пятидесятого года нашей эры. Она с удовольствием все это выслушает и уже через неделю ничего не вспомнит, потому что больше всего ей нравится в моих рассказах то, как загораются мои глаза, пылает от восторга лицо и порхают в воздухе тонкие руки, пока я пытаюсь донести до нее новейшие научные гипотезы. Тогда Бет улыбается, глядя на меня, и я извиняюсь, признавая, что слишком разговорился, а она уверяет, будто совсем не против послушать еще, подцепляет мой локоток, и мы идем щека к щеке. Я чуть склоняюсь над ней, стараясь заслонить от ветра, зонт защищает нас от дождя, и все разногласия, подозрительность и недомолвки неожиданно блекнут на фоне искренней душевной теплоты и негласного детского уговора.

— Ты можешь любить сразу двоих, да? — подкалываю я.

Она со смаком затягивается сигаретой, выпускает струйку дыма и, глядя на меня из-под полуопущенных век, говорит сочным грудным голосом, томно растягивая слова:

— Да, так со мной всегда.

На губах ее витает незабываемая дразнящая улыбка, исполненная сожаления и бездумных обещаний, и я знаю, что мое слепое и, может быть, наивное обожание влюбленного подростка скоро сменится крепким сплавом любви и горечи, на котором зиждутся настоящие отношения.

И еще я потерял страсть к чтению. Воображение меня оставило, а горести и страдания выдуманных героев больше меня не занимают. Неожиданно действительность стала гораздо интереснее, чем вымысел, и моя собственная жизнь — ярче судьбы любого книжного героя. В надежде набраться мудрости у тех, кто не раз прошел сквозь хитросплетения любовных передряг, я попробовал перечитать «Анну Каренину», «Адольфа» Бенджамена Констана, «Конец одного романа» Грэма Грина. Но ни одно произведение не осилил: на первых же страницах глаза заволакивало скукой и тоской, поверженная книга падала на колени, взгляд сам собой устремлялся в окно, и я шел слушать музыку. Она всегда меня выручает.

А за окнами весна, чистое небо смотрит в прозрачные лужи, и люди высыпают на улицы, радостно галдя. Свежее солнце золотит твои ресницы, ты неспешно прогуливаешься в парке под конскими каштанами, видишь, как тут и там из влажной и плодородной девственной земли высовывают свои крепкие головки фиолетовые крокусы, и, не боясь осуждения, тихонько посмеиваешься. А вокруг конские каштаны, запасливые белки, скворцы и молоденькие красотки, каких много на Кен-Хай-стрит и Черч-стрит. Только тебе на них даже смотреть не хочется.

Потому что все они — не Бет.

Можно посвятить себя любому занятию, и притом останется ужасно много дел, которых ты никогда не сделаешь. Сознавать это невыносимо. Я уже сейчас могу перечислить то, что для меня закрыто навеки. Мне никогда не учиться в Сорбонне, никогда не жить в Латинском квартале на берегу Сены, не ходить в берете и не курить со студентами марихуану. Мне уже не стать известным рок-музыкантом или солдатом — для всего этого я слишком стар.

Я частенько поражаюсь людям, которых, похоже, ничуть не смущает их одинокая замкнутая жизнь. Напротив, они довольны и вполне счастливы. Невероятно.

Раннее утро, и я вдрызг пьян. Возвращаюсь от клиентки с Сент-Джонз-Вуд. Со мной случилось самое страшное, что только может произойти с жиголо: я опозорился на ложе любви. Провалился как мужчина. Завтра расстроенная барышня, далеко не самая злобная старуха из тех, с кем мне приходится иметь дело, позвонит Кэролин и будет долго хныкать и жаловаться в трубку. А та не замедлит в свою очередь набрать мой номер и мягко выразить недовольство: «Что с вами происходит, дорогуша?»

И тогда мне конец.

И вот я лежу пьяный на влажной траве в Примроуз-парк, во фраке, в умиротворяющей прохладе, а по щекам текут слезы — в кои-то веки я заплакал! Смотрю на звезды, пронзающие темную глубь небес, каждая — как алмазное острие, прорывающее бархатную материю, и думаю о том, что хотя мы, люди, и устремляем временами взгляд к этому бездонному своду, но по-прежнему валяемся в канаве. До звезд световые годы пути, и не добраться нам до гаснущих светил. Представьте будущее там, на других планетах, совершенных, высокоразвитых мирах, которые сияют меж прохладных одиноких солнц. Вообразите себе людей будущего: генетически усовершенствованные тела с маникюром и педикюром, благоухающие и благозвучные. Эти шедевры протезирования, совместные изделия человека и компьютера, нарезают круги в невесомости своих печальных, залитых звездным светом куполов и вступают в случайные связи с кем попадется — будь то человек или машина. Безупречные и извращенные, непонятные и непонятые, они одиноко кружатся в свете звезд.

Так к чему думать о параллельных судьбах, которые ты никогда не проживешь? Представь, сколько людей было до тебя, и вообрази необозримое множество будущих жизней! Целые миры, о которых ты никогда не узнаешь, целые неоткрытые галактики, о которых ты никогда не услышишь.

Человеком движет могучая жажда знаний: изучить, получить, владеть. Так мерзко, что даже смеяться хочется.

И вот, со смехом, я поднимаюсь на ноги и бреду домой.

Глава 25

— Меня выкинули с работы.

— Из дома терпимости?

— Да.

— Господи, это ужасно. Ты — колоссальный неудачник.

— Спасибо.

— Даже на должности проститутки долго удержаться не смог.

— Еще раз спасибо. Кстати, я и сам собирался уходить.

Бет улыбается мне с верхней ступеньки роскошного, баснословно дорогого и совсем не похожего на мою дыру в Буше дома Майлза в Челси.

— Может, зайдешь?

Мы лежим на диване — в одежде. Пьем чай и ласкаемся. Я предложил ей сделать легкий и совсем не эротический массаж спины, если она снимет футболку, но Бет упрямо отказывается. Сейчас полдень. Мы валяемся и жмемся друг к другу — без всякого секса, но с большим чувством. Так и вижу, как одним прекрасным днем в квартиру вваливается Майлз, видит все и одним ударом выпускает нам обоим внутренности.

Поглаживаю ее волосы.

— А если честно, сколько у тебя было мужчин?

Бет вздыхает.

— Не знаю, Дэн.

Я приподнимаюсь на локте.

— Как понять, не знаешь? Сбилась со счету?

На ее лице мелькает тень улыбки.

— Да, сбилась со счету. Не слишком много.

— А что для тебя «не слишком»?

— Ну, не больше… не намного больше сотни.

Почтительное молчание.

— Не больше сотни?

— Не намного больше сотни, — уточняет Бет. Переворачивается на спину, высвобождая руки, дабы в случае чего заслонить лицо — из тех «немногим больше ста» наверняка попадались и такие, что считали своим моральным долгом бить ее, когда она не соответствовала их строгим понятиям о морали. Бет прекрасно понимает: я ее и пальцем не трону, но за долгие годы у нее уже выработался рефлекс защиты. — И не надо на меня так смотреть, — добавляет она. — Я никогда не изображала из себя паиньку.

— Сотня, — тихо говорю я сам с собой, — за сколько лет? Тебе сейчас двадцать шесть. Значит, за восемь?

— Скорее за девять или десять, — говорит она.

— Пусть так. Значит, каждый месяц у тебя появлялся кто-то новый.

— Верно. Собственно говоря, не так уж и много.

— Не считая постоянного партнера.

— Ну, — протягивает Бет, играя уголком подушки. — Хм… в общем, да.

— В общем? А сейчас? У тебя еще кто-то есть? Или был? — Молчание. — Бет?

— Дэн, перестань ради бога. Кто, где, когда? И это меня спрашивает профессиональная шлюха! Какое лицемерие!

— Бывшая шлюха, не забывай.

Она игнорирует мое замечание.

— Да, наверное, спала с одним или двумя после тебя. Доволен? Услышал что хотел?

— Но… Но… — Не нахожу слов от отчаяния, глупец. — Зачем?

— Зачем? — Бет смягчается, видя мое недоуменное отчаяние. — Не знаю. Само собой вышло. Разве для секса нужен повод?