Гротеск

— Десятка? Больше нет? — спросила я.

— Да, десять тысяч. Но я должен что-то себе оставить. Завтра до Синдзюку надо как-то добраться.

— От Сибуя до Синдзюку сто пятьдесят иен. Туда-обратно — триста.

Человек покачал головой:

— Еще надо пообедать, сигарет купить. А если я приятеля встречу? Надо что-то иметь, чтобы хоть пиво ему поставить.

— Тысячи хватит.

— Не-ет. Две нужно.

— Хорошо. Согласна за восемь.

Я быстро взяла его под руку — лишь бы не передумал. Сделав изумленное лицо, он стряхнул мою руку.

— Всего восемь тысяч? Не может быть!

Он несколько раз повторил последние слова. Что ж, я и сама не могла поверить. После бомжа, с которого я получила восемь тысяч, во мне словно произошел перелом. Теперь я готова обслуживать кого угодно и где угодно. А деньги? Сначала я считала для себя минимумом тридцатку, но незаметно дошла до того, что любым деньгам рада. Удивление, прозвучавшее в голосе клиента, навело меня на мысль, что я опустилась ниже некуда.

— Что так дешево? Я в первый раз за такие деньги. Все чисто?

— Чисто? Это как понимать?

— Я хочу сказать, ты еще не старая и не какая-нибудь уродина, хотя намазалась, конечно, чересчур. Чего ж ты так мало берешь? Никак в толк не возьму.

Заметив мелькнувшее в его глазах презрение, я покопалась в сумочке и показала ему служебное удостоверение.

— Я ничего не скрываю. Вот гляди: работаю в крупной компании. Плюс окончила университет Q., значит, голова соображает.

Он отошел к уличному фонарю, чтобы хорошенько рассмотреть документ. Потом удовлетворенно качнул головой и вернул мне.

— Вот это да! Я бы на твоем месте всем эту карточку показывал. Наверняка многие клюнут. Такая знаменитая фирма.

— Теперь буду.

Клиент улыбнулся, показывая белые зубы. Сердце мое заколотилось. У него была такая улыбка… Мне уже давно не доводилось видеть подобного. Люблю нравиться мужчинам, которые выше меня. Люблю момент, когда становится ясно, что я ему уступаю. И жду, что он меня похвалит. Так было с отцом и когда я пришла на работу — все начальники хвалили, и мне это страшно нравилось. Приятно вспомнить!

— Чего ты улыбаешься? Я что-нибудь не так сказала? — пролепетала я, кося под девочку.

— Эге! Ты девчонка что надо. Я думал, цену себе набиваешь, вот и улыбнулся. Но дело-то, оказывается, совсем в другом.

Я не понимала, что он хочет сказать. Должен же кто-нибудь, вроде Ёсидзаки, клюнуть на выпускницу университета Q., сотрудницу первоклассной фирмы. Поэтому я и показала этому парню удостоверение. Куда все-таки он клонит?

— А в чем же? — манерно поинтересовалась я, разглядывая его крепкие мускулистые руки работяги.

— Ладно, проехали, — отмахнулся от меня он, явно собираясь уходить.

— Эй, погоди! Ну где ты хочешь? Можно никуда не ходить. Прямо на улице.

Он махнул мне рукой, и я поспешила за ним. Пусть за восемь тысяч, пусть где ему захочется. Все равно. Я не могла его упустить. Почему? Сама не знаю. Может, пожелала еще раз увидеть его улыбку. Или понять, что означали его слова: «Но дело-то совсем в другом». Дойдя до темного перекрестка, он повернул налево и стал спускаться к станции Синсэн. Ведет меня к себе? — подумала я, шагая за ним в нервном возбуждении. Щеки ласкал мягкий ночной ветерок. Перед станцией мы свернули в тесный переулок и, пройдя метров сто, остановились перед четырехэтажным домом. Дом был старый, в подъезде давно не убирали — на полу валялись старые газеты, пустые банки. Зато станция рядом, да и квартиры, судя по всему, не такие уж и маленькие.

— Неплохое местечко. Ты в какой квартире живешь?

Он приложил палец к губам, чтобы я замолчала, и начал подниматься по лестнице. Лифта не было, на лестнице полно мусора.

— Какой этаж?

— Ко мне нельзя, у меня приятели ночуют, — сказал он шепотом. — Пошли на крышу?

— Пошли. Сегодня тепло.

Ну что ж, опять на свежем воздухе. С одной стороны, приятно, конечно, хотя бывают места не дай бог, как в загаженной уборной. Я поднималась по лестнице, борясь с сомнением. Пролет с четвертого этажа до двери на крышу был завален барахлом, будто кто-то вывалил здесь содержимое ящиков от гардероба. Винные бутылки, аудиокассеты, письма, бумаги разные, фотографии, старые простыни, рваные майки, покетбуки на английском. Мой новый знакомый прокладывал дорогу, распихивая этот хлам ногами. Глаз остановился на отлетевшей в сторону фотографии — на ней был молодой европеец в окружении японских парней и девчонок. У всех улыбки до ушей. Тут же валялись другие фото с этим парнем.

— Это канадец, преподаватель на курсах иностранных языков. Несколько месяцев не платил за квартиру и жил на крыше. Сказал, что ему ничего не нужно, и все выбросил на лестницу.

— И письма, и фотографии? Наш ни за что не выбросит ни письмо от другого человека, ни свою фотографию.

Я услышала как он засмеялся в полумраке:

— Но если тебе не нужно, что с этим добром делать? Только выбросить.

Как так же избавиться от прошлого? — подумала я и, следуя примеру своего спутника, наступила на валявшуюся на полу открытку. На ней было что-то написано по-английски кривым почерком и изображен пейзаж, похожий на гавайский. Выброшенные, растоптанные, забытые эмоции — дружба, любовь… Никому не нужный хлам.

— Что? Не нравится? — Обернувшись, он заглянул мне в глаза. — Японцам на это смотреть противно. А нам, иностранцам, которые приехали подзаработать, хотелось бы забыть про Японию, про все, что здесь было. Я бы оставил в жизни на этом месте чистую страницу и не переживал. Все самое важное — на родине.

— Хорошо, когда у человека есть родина.

— Да уж.

— Ты из Китая? Как тебя зовут?

— Чжан. Мой отец занимал высокий пост в Пекине, но во время культурной революции лишился всего. А меня отправили в маленькую народную коммуну в провинцию Хэйлунцзян на перевоспитание. Ох и доводили меня там! Чуть что — сразу про отца вспоминали.

— Значит, ты вроде как интеллигент? — спросила я с показным восхищением, хотя не верила ни единому слову.

— Да нет. Задатки, конечно, были, но мне все время мешали. Ты представить не можешь, что я пережил, — проговорил Чжан, протягивая мне руку.

Я ухватилась за нее и выбралась на замусоренную крышу, обнесенную бетонной стенкой сантиметров восемьдесят высотой. В углу — холодильник и матрас. Прямо комната, стен и потолка только не хватает. Матрас грязный, обшивка кое-где порвалась, из нутра торчали пружины. Обстановку дополняли заржавевший тостер и чемодан со сломанной крышкой. Видимо, здесь проживал тот самый молодец с курсов иностранных языков. Я посмотрела вниз. На улице ни души, только быстро проносились машины. Из квартиры на втором этаже в соседнем доме доносились голоса. Мужской и женский. К станции подлетела электричка до Сибуя.

— Давай здесь. Никто не увидит, — сказал Чжан. — Раздевайся.

— Все снимать?

— Само собой. Хочу на тебя посмотреть.

Сложив руки на груди, Чжан присел на краешек грязного матраса. Нечего делать, пришлось раздеться догола. Я встала перед Чжаном, дрожа от холода, но он покачал головой:

— Извини, конечно, но ты слишком худая. Обаяния не чувствую. Нет, восемь тысяч не дам.

Я накинула плащ, закипая от ярости.

— А сколько дашь?

— Пять.

— Согласна.

Поняв, что я на все согласна, Чжан изумленно уставился на меня.

— Ты согласна? Не может быть.

— Ты же сам сказал!

— Просто я торгуюсь. Зачем ты сразу согласилась? Я понимаю, это твое дело, ты так живешь. Но в Китае ты бы долго не протянула. Повезло тебе, что родилась в Японии. А вот сестричка у меня была что надо. Кремень!

Я совсем растерялась — к чему он все это говорит? Сильный порыв северного ветра развеял ночное тепло. Я смотрела, как трепещет на ветру рваная обивка матраса, и молчала.

Чжан раздраженно спросил:

— Ну и что будем делать?

— Тебе решать. Мое дело — чтобы клиент остался доволен.

— Ты же этим зарабатываешь и ничего не требуешь! Как такое может быть? В тебе нет обаяния. Не тянет к тебе. Наверняка у себя в фирме тоже сидишь как мышка. Личности не видно. Японцы все такие. Была бы личность — дела бы пошли куда лучше. Точно говорю.