Парижское таро

– Садись, Томас. Что за экспрессия? Я не хочу экспрессию, я хочу репрессию. – Он выковыривал из остатков пирога комочки гашиша и швырял их в Михала-Гора, который из птичьего бога превратился в пронзительно скрипящую чайку. Размахивая руками, он ловил в воздухе крошки. Крупные куски Ксавье съедал сам, а маленькие кидал птице.

– Давайте проведем конкурс на лучшую экспрессию, – предложил он, собрав с тарелки крошки. – Прямо здесь, не выходя из-за стола, без лишнего реквизита. Кто найдет самое сильное средство экспрессии.

Мне показалось, что Ксавье нас провоцирует – кто сильнее съездит ему по физиономии. Михал описывал круги вокруг стола, жалобно попискивая над пустой тарелкой. Мне в голову ничего не приходило. Я то и дело проваливался в какие-то мысленные ямы. Выныривал из них, вспоминал о конкурсе. Ксавье прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться на полеты Михала, который еще немного поскрипел, затем схватил со стола тарелку и спрятался под стол, плотно занавесившись скатертью. Я сделал себе очередной косяк. Заталкивая в него смесь Мальборо и травки, я заметил руку, пытавшуюся поставить на стол тарелку. По-моему, Михал выиграл. На тарелке дымилась теплая кучка.

– Merde, – пришел в себя Ксавье.

В этот момент на лестнице раздались твои шаги. Твой муж быстро открыл окно, я сунул форму экспрессии Михала в мешок для мусора.

– Я сразу почувствовала, что вы курили.

– А что ты чувствовала, когда я целовал твои руки? – Томас гладил пальцем мою ладонь на подлокотнике кресла.

Анонсы кончились, мимо экрана прошла билетерша с конфетами на подносе. Она вышла из зала, тихо прикрыв за собой дверь. Свет погас.

Сколько можно ждать, ты не написала, когда вернешься. К счастью, перед дверью у тебя удобный коврик, а на ступеньках пушистая дорожка. С верхнего этажа спускался элегантный сосед с борзой на белом поводке. Борзая не соизволила даже меня понюхать. Буду записывать все, что происходит, ma chère Gabrielle. [31]Короткий отчет с лестницы, запись твоего отсутствия – тебе нравятся такие стильные фразы. Для тебя ничего не жалко, тем более они подходят к мраморному коридору и латунной клетке лифта.

20.15, время собачьих прогулок. Из двери напротив выскочил Лабрадор и облаял меня, за что получил по носу струей воды из привязанного под мордой бочонка. Хозяйка – небрежно помахивавшая зонтиком дамочка в оранжевом жакете с золотыми пуговицам – гордо объяснила, что в резервуар с лимонным соком вмонтирован микрофон, и стоит псу громко залаять, как звуки преобразуются в электрические импульсы, которые приводят в действие брызгалку с лимонным соком. Обалдевший Лабрадор заворчал, но как только нос высох, преодолел инстинкт Павлова и громко залаял.

Габриэль, как прекрасно тебя нет в 20.35.

20.50 – ничего не происходит. Служанок отпустили по домам, хозяева ужинают в ресторане.

Мне легче тебе написать, чем сказать. Абсурдная история. Измена? Нет, я не изменила. Быть может, я изменила Ксавье, но не себе, так что это не измена. Если кто-то касается тебя, целует, проникает внутрь – это называется измена? Где начало измены – мелкой, глубокой? Или измены нет вовсе, или один лишь взгляд – уже измена. Это вопрос для Михала, но ответ дал Томас. Я рисовала его пером, он сидел за столом, читал. Я попросила его снять рубашку. Мне нравится скрип пера, карандаша, шорох кисти. Глядя потом на свою мазню, я слышу линии и цвета. Я взяла новое, острое перо. Казалось, я царапаю бумагу ногтями, а не стальным острием. Оно двигалось все быстрее. Словно я ногтями обводила контур плеч Томаса. Я подошла к нему, чтобы проверить, останутся ли на его коже такие же тонкие линии от моих ногтей, как на бумаге. Ему тоже захотелось проверить на ощупь, не девица ли я. Я сказала, что он спятил.

– Ты девица, – убеждал он меня, – потому что мы занимаемся любовью впервые.

Мне стало больно.

– Перестань. – Я пыталась освободиться от его руки.

– Видишь, больно, потому что ты девица.

21.15. Мне надоело ждать, я пошла домой. Позвони мне.

Шарлотта

Шел дождь со снегом. Я перепрыгивала через лужи, пряталась под карнизами. На углу Лабрадор, в полном восторге от того, что вода смывает с носа едкий лимонный сок, страстно облаивал прохожих. Совершенно мокрая, я вбежала в метро. В вагоне настоящая оранжерея – запотевшие стекла, духота. Я чуть не задремала, очнулась, когда поезд затормозил перед крутым поворотом после Бастилии. На Бланш я столкнулась с Михалом.

– Поставь себе «дворники» на глаза, – ласково посоветовал он. – Чуть с ног меня не сбила.

– Мне холодно, – притоптывала я на месте.

– Дома тебя ждут глинтвейн и Габриэль. Сейчас вернусь, я за сигаретами.

Габриэль пометила в блокноте, когда мы с ней встречаемся, но забыла записать где. И сидела в мастерской уже два часа, уверенная, что я снова опаздываю. Просматривала свои записи, редактировала предисловие к книге о пансексуализме.

Главная идея пансексуализма: нет объектов эротически нейтральных. Каждая вещь и понятие имеют род – мужской или женский (в немецком языке также вполне выраженный средний род, скорее андрогинный, чем евнуховатый). Трудно понять, является ли мужской или женский род имманентным следствием своей формы, или же его надо трактовать функционально: предметы, которыми пользуются в первую очередь женщины, имеют женский род, а предметы, принадлежащие мужчинам, – мужской. Вещи же нейтральные (если таковые имеются), используемые как мужчинами, так и женщинами, относятся к среднему. Род – третичный половой признак предмета. В основе вещей лежит их скрытая женственность, первичный признак. Женственность, поскольку женские половые органы находятся ближе к «глубине вещи», заключенной имманентно в понятии вещей (Ding an sich [32]), здесь отсылка на Канта. Обратимся к греческой терминологии и произведем, например, от понятия «чистый логос» такие понятия, как «чистый х…с», «чистый п…с». Это придаст тексту более классический стиль. Но не пахнет ли здесь Гуссерлем? Сделаю вступление более a la française, фразы короче, язык проще: «У каждой вещи есть дырочка, почему не х…? Потому что п… глубже (глубина вещей)». Вместо греческих терминов – латынь. Стиль, самое главное – стиль, содержание прежнее. Прошел час, мы договорились на 20.00. Кто-то бежит, нет, не Шарлотта, это ханжеского вида швейцарец. Хлопнул дверью и, не поздоровавшись, начал рассказывать о соборе:

– Дорогая Габриэль, это поистине чудо – никакой ереси во время мессы. Ха-ха, любое чудо, как известно, имеет свое объяснение – сегодня просто не было проповеди. Поспешное чтение евангелия, сокращенная литургия, чтобы успеть закончить службу прежде, чем музыканты начнут настраивать инструменты к вечернему концерту, – так что священнику некогда было делиться своими размышлениями. В последнее воскресенье проповедь была о Воскресении, через три недели Пасха. Знаешь, милая Габриэль, что обещал прихожанам римско-католического собора Святой Троицы священник? Что все мы спасемся, даже самые большие грешники. Милосердие Божие в своей бесконечной доброте простит всех. А ведь это не что иное, как провозглашение apokatastasis, [33]за которое Ориген еще полторы тысячи лет назад был объявлен еретиком.

Швейцарец порассуждал еще об отцах церкви, сварил мне кофе и уселся за свои книги. Он симпатичнее Ксавье, который вообще не разговаривает. Отгородился своими листами и молча работает, склонившись над рисунком.

Неужели обязательно так громко болтать, сосредоточиться же невозможно! Габриэль с этим ее хрипловатым, «интересным» голосом, учтиво поддерживающий беседу Томас… Шли бы себе в кафе и стучали там чашками сколько влезет. Карты таро крупнее обычных, чтобы можно было разглядеть рисунок. Я в три раза увеличил мешок Дурака. Что он в нем тащит? Это последняя карта, так что, возможно, в узелке на палке – колода карт. Дурак очень напоминает Смерть, словно скелет облачился в тело и одежду Дурака. Томас сказал, что это сходство символизирует смерть-инициацию, подобную ритуалу масонской присяги.

31

моя дорогая Габриэль (фр.).

32

Вещь в себе (нем.).

33

восстановление, возвращение в прежнее состояние (греч.).