Парижское таро

– Не понимаю, о чем ты. – Томас скрылся за своими бумагами.

– Перестаньте, – взмолилась я. – Не знаю, что на вас нашло, но это не разговор, а обмен колкостями. В чем дело?

Михал вежливо удивился:

– Обмен колкостями? Разве? Я лишь пытаюсь понять, каким образом парень, который с утра до ночи читает в оригинале Зогар и Библию, ухитряется не верить в Бога или хотя бы в «Нью эйдж». Изучай он еврейскую грамматику, я бы еще понял.

– Я пытаюсь верить, – серьезно ответил Томас.

– Верить в читаемый текст или верить тексту? – агрессивно уточнил Михал.

– А ты изучаешь Декарта и гадаешь на картах – где же твой рационализм?

– Дорогой мой Томас. – Михал постучал ручкой по столу. – Уже одна эта фраза содержит серьезные предпосылки. Во-первых, ты считаешь, что гадания нерациональны. Во-вторых, ты сделал из Декарта Папу Римского от рационализма. Как первое, так и второе твое убеждение может оказаться далеким от истины.

– Позволю себе процитировать знаменитого римского наместника: что есть истина? – ехидно улыбнулся Томас.

– Истина заключается в том, что Декарт уже интерпретирован всеми возможными способами, а нерационалистическими гаданиями я занимаюсь ради отдыха или, если тебе угодно, ради сохранения психического равновесия.

– Вот и я ради сохранения равновесия постоянно читаю о Боге, оставаясь неверующим, – объяснил довольный Томас.

– Ребята, если вы договорились, вернемся к нашему таро, – вставила я поспешно, заметив, что Михал хочет что-то добавить. – Когда я рассматриваю карты, мне кажется, что я гляжу в разбитое на крохотные осколки зеркало. Каждый отображает фрагмент моей личности. Где-то я мудра и осторожна, подобно Отшельнику, а в иной ситуации оборачиваюсь злобной обезьянкой, что скачет по Колесу фортуны, – тасовала я карты.

Михал с трудом натянул третий свитер и попытался всунуть руки в мои митенки. Томас со снисходительной улыбкой слушал ненаучные рассуждения и в конце концов спросил:

– А откуда, собственно, взялось таро?

– Из Египта. Египетские жрецы, предвидя упадок нильской цивилизации, решили спасти от забвения свои знания. У дверей храма собрались мудрейшие из них, посвященные в арканы магии, и принялись обсуждать, как передать знания будущим поколениям. Старейший жрец предложил записать египетские книги на золотых таблицах и закопать в пустыне.

«Идея замечательная, – ответили два других, – но может случиться так, что таблицы эти никогда не будут найдены. Или же их найдут, но не смогут понять и переплавят на золотые украшения».

«Лучше передать знания живому человеку, чем мертвым камням в пустыне, – сказал другой жрец. – Найдем благородного и мудрого юношу и научим его всему, что умеем сами».

Однако и эта идея показалась уязвимой: вдруг в каком-нибудь очередном поколении не найдется никого достойного хранить мудрость жрецов. Третий, самый младший жрец, предложил использовать то, что прочнее золота и передается от человека к человеку с легкостью развеиваемых ветром семян. Это человеческие пороки – и прежде всего азартные наклонности. Можно записать все знания не на драгоценных таблицах, а на клочках папируса, вырезать на кусочках дерева или кости и превратить тайные знаки в азартную игру. Видимо, это была удачная мысль, потому что таро дошло до наших дней.

– A propos, [17]который час? Уже можно включать отопление? – Пытаясь согреться, Михал притоптывал и потирал ладони.

– Четверть девятого, – ответил Томас. – До ночного тарифа на электричество еще два часа пятнадцать минут. Но ты можешь провести час сорок пять в библиотеке Бобур, там всегда тепло и душно.

– Сегодня вторник, она закрыта. Шарлотта, куда подевался Ксавье?

– Он звонил из столярной мастерской. Положи яблоки на батарею, ночью будет приятный запах.

– Столярная мастерская? Может, он дров для камина принесет? – обрадовался Михал.

– Михалик, камин не работает со времен войны, а может, революции, я точно не помню. Пойдем лучше в бистро, возьмем один кофе и к нему три ложечки.

Михал, закутанный в свитера, напоминал клубок шерсти.

– Томас, ты с нами не пойдешь? Ненадолго, давай, – уговаривал он швейцарца, который принялся раскладывать на пустом столе пачку ксерокопий.

– Я лучше посижу дома, сегодня возле института я уже один раз чуть не попал под машину, к чему искушать судьбу?

– Браво, еще не верит, но уже суеверен, – донеслось одобрение из клубка шерсти.

– Суеверен? Вы бы знали, кто меня сбил! Слепой на велосипеде! Сначала, простукивая палочкой дорогу, он сделал мне подсечку, а потом, когда я пытался подняться и выловить из лужи разлетевшиеся ксерокопии, чуть не проехал мне по рукам.

Возвращаясь из бистро, мы сочинили литанию: Париж – святой, святой город – Париж. А на малых бусинах – станции второй линии метро: Ла Шапелль, Барб-Рошшуар, Анвер, Пигаль, Бланш, Плас де Клиши, Ром, Вийер, Монсо, Курселль, Терн, Шарль де Голь Этуаль.

В мастерской аромат яблок и тепла. Томас спит, в углу спальни огонек сигареты Ксавье. Я забралась под плед.

– Ты меня ждал?

– Двадцать окурков. – Ксавье погасил в ладони сигарету. – Двадцать один.

Если бы можно было взять цвет дождливого утра в затемненной комнате, добавить темно-синее одеяло, небритый подбородок Ксавье, его свалявшиеся черные волосы, тени под сомкнутыми веками, туда же добавить его руку, запутавшуюся в розовой простыне, звон стекла и шум в мастерской…

– Хлеб вчерашний, кофеварка засорилась, сахар кончается. – Михал помогал Томасу заваривать кофе. – Утром petit dejeuner, [18]чтобы добраться до работы, в полдень ленч, чтобы функционировать до вечера. Вечером обед, чтобы дотянуть до ночи и заснуть.

Я потребовала завтрак в постель.

– Господа желают, чтобы поднос оставили под дверью или, как в порядочном пансионе, подали прямо в кровать?

– Не трудись, Томас, – заорал в ответ проснувшийся Ксавье. – Мадам сожрет с пола.

Они внесли поднос и уселись на постель.

– Или давайте зажжем свечи, или пусть кто-нибудь поднимет жалюзи, – предложил Ксавье, обжегшись кофе.

Томас потянулся к окну и перевернул на кровать пальму.

– Салат из пальмы, что за деликатес, – заметил Михал, разыскивая среди листьев батон.

Я помогла Томасу открыть окно и водрузить горшок на место, отряхнула ему пиджак. Михал расспрашивал Ксавье о работе в столярной мастерской.

– Я сейчас делаю стол, еще не решил, круглый или треугольный, главное – ноги, три изящных женских ноги.

– А между ними? – спросил Михал, макая черствый хлеб в кофе.

– Разумеется, столешница. – Ксавье извлек из-под матраса альбом, собираясь продемонстрировать нам эскиз.

– Вчера после полуночи звонила, – вспомнил Томас, – госпожа Габриэль Виттоп. Сказала, что придет сегодня на ужин.

– Только не это! – Ксавье закрыл лицо подушкой. – Снова эта бабища! Я ухожу, никаких ужинов. Вы уже видели эту подруженьку Шарлотты?

– Я читал ее книги. – Томас благовоспитанно сидел на краю кровати.

– Это одно и то же. Просто ходячая порнография. Однажды я вежливо спросил Габриэль, как она пишет свои книги – между нами, жуткую безвкусицу. А она погладила меня по голове, словно любящая бабуля, и ответила с ласковой улыбкой: «Собственной спермой, сынок».

Михал, лежа на ковре, чистил мандарины.

– Мне кажется, это было не вежливо, а просто глупо.

– Да ладно, Ксавье, не преувеличивай, – очнулся от раздумий Томас, – нет там никакой порнографии.

– Не-ет? – усомнился Михал, выдавливая мандариновый сок прямо себе в рот.

– На этой Земле существуют три вещи, – объяснял швейцарец, – которые, согласно Талмуду, сохранятся также в будущем мире: солнце, шабат и сексуальные отношения.

– А ты бы не мог вместо медицинских «сексуальных отношений» выразиться по-человечески: «любовь»?

17

Кстати (фр.).

18

завтрак (фр.).