Рубин Рафаэля

– А я считаю за честь сделать это за него, пока его самого нет в Риме!

– Конечно! Не можешь сам – попроси друга! – поддел Пенни, пьяный настолько, что ему не терпелось затеять бой.

– Не стесняйтесь, Джанфранческо! Оскорбляйте меня! Только клянусь небесами, мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним!

– Неужели Рафаэль виноват в том, что в твоих работах нет ни композиции, ни цвета, ни стиля? – не унимался Пенни. – Таким простым вещам могут научить даже такие учителя, как Микеланджело!

– А что, ведь он правду говорит! – вторил да Удине с озорной улыбкой.

– Рафаэль – вор! – бесновался Себастьяно. На его шее вздулась и пульсировала жилка. – Он открыто скопировал сикстинских сивилл и пророков моего учителя, чтобы использовать в своей росписи часовни Киджи!

Я видел это своими глазами! Я был свидетелем этого воровства!

– Ты прекрасно знаешь, что художники интересуются работами друг друга, – отмахнулся да Удине. – Рафаэль не делал ничего такого, чего не делал ты!

– Джулио, пожалуйста, проводи меня до лошади, – попросил Рафаэль, держа на весу пульсирующую руку. – Хватит с меня веселья на сегодня.

На улице, в сгустившихся сумерках подставляя горящее лицо свежему ночному воздуху, Рафаэль кутался в плащ и злился, что позволил втянуть себя в перепалку. Более того, он нанес удар именно той рукой, которой держал кисть! Себастьяно оказался более опасным, чем он думал, но сейчас, во всяком случае, он знает, откуда ждать удара. Пока он размышлял, из тьмы вынырнули два дюжих молодца в грубой крестьянской одежде, цветом сливавшейся с облезлым фасадом здания, от которого они отделились. Грязные колени и руки выдавали в них крестьян, скорее всего работавших на виноградниках.

В лунном свете Рафаэль смог рассмотреть их грубые физиономии. У одного лицо было изрыто оспинами, мокрогубое, с маленьким пухлым ртом. Из-под низко нависших бровей едва виднелись глубоко посаженные глаза. Он весь лоснился от пота, несмотря на ночную прохладу. Судя по виду, ни один из громил не был поклонником изобразительного искусства. От плохого предчувствия у Рафаэля все сжалось внутри.

– Давайте не будем ссориться, – сердито произнес он, все еще баюкая ноющую руку. – Оставьте меня в покое и дайте дождаться лошади.

– Ну, ты уже догадался, что этого не будет, – буркнул напарник потного субъекта, наделенный не менее отталкивающей наружностью и гнилыми зубами. – Ты обидел синьора Лучиани, а с ним и синьора Микеланджело!

– Вы ничего не смыслите в искусстве! И говорите только то, что оплачено деньгами художников!

Верзилы переглянулись и нехорошо засмеялись. У одного из них по подбородку струйкой стекала слюна. Потом чья-то медвежья лапа схватила Рафаэля за воротник, последовал быстрый удар. Инстинктивно Рафаэль прикрылся раненой рукой, на которую пришелся еще один сильный удар кулаком. Перед глазами у Рафаэля все взорвалось от боли, и в этот самый миг гурьба художников, с которой он пришел развлекаться, высыпала из дверей борделя.

– Учитель! О Матерь Божья! – закричал Джулио. – Они хотят убить его!

Рафаэль споткнулся и упал на мокрые камни мостовой.

13

Не зная, насколько серьезны раны Рафаэля, Джулио и другие побоялись вести его домой, на Виа деи Коронари, которая была на другом конце города. Вместо этого они на руках отнесли мастера по темным улицам в мастерскую, а Джованни вел под уздцы его лошадь. Осторожно уложив раненого на соломенный тюфяк, Джанфранческо Пенни быстро нашел несколько бархатных накидок, которыми пользовались натурщики, и мягких подушек, чтобы подложить под голову учителя. Джулио влил в рот Рафаэля пару глотков крепкого вина – сам тот не смог бы удержать стакан в руках – и потом помог снова лечь. Пенни отер ему бровь влажной холодной тряпицей.

Джованни да Удине привел одного из папских лекарей, но еще до прихода врачевателя раздувшаяся рука была аккуратно уложена на дощечку и перевязана мягкой тканью. Больше они ничего не могли сделать для мастера. Тревога их была почти осязаемой. Все собравшиеся возле учителя знали, что может произойти с ними, если он больше не сумеет писать.

Джулио, сидевший подле Рафаэля, понимал, что все мысли наставника сейчас заняты только рукой, от состояния которой зависела будущность многих людей.

– Вы можете шевелить пальцами?

– Ну что ты, в самом деле! – отмахнулся Рафаэль от Пенни, который наклонился над учителем с озабоченным лицом. – Не делай из мухи слона.

– Но ваша рука, учитель!

– Я прекрасно понимаю, что сейчас поставлено на кон. Впрочем, как и Себастьяно.

– Его прихвостень держал в руке что-то блестящее, будто медное. Я сам видел, – сказал Джулио. – Попробуйте пошевелить пальцами.

– Больно, – признался Рафаэль, сморщившись при попытке сжать пальцы в кулак. Потом закрыл глаза и вздохнул.

– Я бы ему обе руки сломал, чтобы он никогда уже не смог держать кисти!

– Он в отчаянии, а отчаяние часто лишает людей остатков разума.

Джулио покачал головой, все еще не в силах усмирить свой гнев.

– Вы слишком добры к этому мерзавцу, учитель.

Рафаэль улыбнулся.

– Да нет, не так уж и добр. Я обыкновенный человек, как и все остальные. С той только разницей, что мне удалось ублажить сразу двух понтификов. Именно из этого рога изобилия на меня посыпались все благодеяния.

– Да, и черная зависть соперников тоже! Но он теперь даже приблизиться к вам не сможет, клянусь Господом! Или я наложу на себя руки! – поклялся Джулио.

Рафаэль очнулся от забытья, не понимая, день теперь или ночь и где он находится. Лишь двинув рукой и ощутив резкую боль, он все вспомнил. Рафаэль чувствовал, что сломана кость. Бегло осмотревшись и узнав маленькую комнатку в своей мастерской, он постепенно восстановил случившееся в деталях. Прошло два дня, но ему показалось, что минуло несколько месяцев. Лекарь Папы наложил шину из двух дощечек, зафиксировав сломанную кость, чтобы она правильно срасталась, и одновременно позаботился о том, чтобы больной не брал в руки кисти. Пустил ему кровь и оставил снадобье, которое следовало принять для восстановления сил.

Целая рука оставалось свободной, и этого оказалось достаточно, чтобы Рафаэль напился. Он страдал от физической боли и мучительных переживаний о своем будущем и благополучии множества других людей, поэтому под защитой стен крохотной комнатки было выпито море вина. Он не желал возвращаться домой и не пускал к себе людей, которые ждали его указаний. Равно как и посланников Папы, которые каждый час приходили справляться о его здоровье. Маргарита и Донато не знали об этом и явились в мастерскую к заранее оговоренному времени. Рафаэль же совершенно забыл о встрече.

Огромная мастерская была зловеще тиха, и дверь, обычно закрытая, оставалась распахнутой настежь. Холодный розовато-желтый свет струился из высоких полузакрытых ставнями окон, мастерскую, казалось, населяли одни тени. В маленькой комнате, под окном, на деревянной койке, срубленной его учениками, сидел задумчивый Рафаэль. Он смотрел в окно на древний холм Палатин.

– А где все? – робко спросила Маргарита, обменявшись коротким взглядом с Донато.

– Я отправил их по домам.

– А как же ваши заказы?

– Я сегодня не работаю, – прорычал он, даже не посмотрев в их сторону.

– Как не работали вчера и не будете завтра, судя по вашему виду.

– Глупая! – взорвался Рафаэль. – Что ты знаешь о моей жизни и моем долге?

– Прошу прощения, синьор, – вступил Донато более уважительным тоном. – Мы договорились о встрече в это время и пришли сюда, чтобы вы закончили Мадонну.

И только тогда она все увидела. Повязки, шина, ссадины.

– Господи! Вы пострадали!

– Если быть более точным, я больше не могу писать. Риму важно только это!

– Я уверена, что при должном уходе кость срастется! Вам только нужно отдохнуть!

– А что произойдет, пока я буду отдыхать? Что станет с моими заказами и моими людьми? Конечно, именно этого и хотели Себастьяно и Микеланджело!