Рубин Рафаэля

– Я пришел к выводу, что заключение брака с синьориной Марией станет смертельной ошибкой для нас обоих.

Папа оставался невозмутим.

– Разве ты не сам давал слово этой молодой особе из почтенной семьи, породниться с которой предложил тебе его высокопреосвященство?

Так и есть, но когда это было? И теперь он совсем иной человек…

– За эти годы мы с синьориной Биббиеной лишь отдалились друг от друга.

– Мы говорим о браке, Рафаэль, а не о легкомысленных влечениях сердца! Мы, люди мудрые, должны относиться к нему со всей серьезностью, не так ли? Биббиена, который свел нас двоих, был добр к тебе, ты многое приобрел от знакомства с ним, его племянницей, не говоря уже о дружбе с самим понтификом. – И он вперил в Рафаэля тяжелый взгляд своих светло-голубых глаз. – Ни один художник мира даже не мечтал о такой удачной партии!

– Скажите, Ваше Святейшество, обязан ли я отдать кардиналу собственную душу в уплату за его неисчерпаемые милости?

Полные губы понтифика раздвинула широкая улыбка, что изрядно удивило Рафаэля.

– Нет, мой мальчик. Всего лишь свою свободу.

– Этого я отдать ему не могу!

– Святая Матерь! Чего же ты тогда хочешь?

– Освободиться от обета взять в жены Марию.

– А это, Рафаэлло мио, не в моей власти. Но даже будь по-иному, я не стал бы освобождать тебя от обета, ради Биббиены. – Чуть погодя, когда эхо его слов замерло в наступившем гулком молчании, понтифик неожиданно произнес: – От нас только что вышел Микеланджело Буонарроти.

– Мы обменялись приветствиями на пороге этой комнаты.

Взгляд Папы снова вернулся к Рафаэлю. Полное лицо Льва X, блестевшее от пота, приняло обычное выражение, но все же в глубине голубых глаз навыкате, за мягкой улыбкой таилось что-то неуловимое. В этом последнем его замечании, переводящем разговор на главного соперника Рафаэля, был скрыт намек.

– Ты спрашивал у Микеланджело, зачем он приехал в Рим? Уж не собирается ли он перехватить твои заказы?

Рафаэль приподнял бровь и почувствовал, как непроизвольно сжимаются челюсти. Он подождал очередного удара сердца, потом второго и, аккуратно подбирая слова, ответил. Обычная легкость их бесед внезапно сменилась странной натянутостью.

– А он приехал в Рим за этим, Ваше Святейшество?

– Если он сам тебе об этом не сказал, то, наверное, в твоих же интересах хорошенько над этим подумать. И еще тебе будет полезно вновь обратить пристальное внимание на работу и ее источник.

Рафаэль отпрянул назад, отступив на полшага. Его изумила откровенность понтифика, который раньше всегда был приветлив и доброжелателен с ним.

– Я разочаровал Ваше Святейшество своей работой?

– Только невеликим усердием в ней, мой дорогой. Мне грустно видеть, что из всех важных заказов, что были тебе доверены, к завершению близятся лишь рисунки и росписи для Биббиены. Надеюсь, ты простишь мое нетерпение и досаду от того, что ты намерен начать новую Мадонну, как бы хороша ни была натурщица, которую ты для нее нашел. Согласись, что Папа, ожидающий окончания своего портрета, может испытывать по этому поводу некоторое раздражение.

– Следуя вашему совету, я все эти месяцы разыскивал натурщицу, чтобы завершить выполнение заказа. Я также работал над часовней Киджи, а теперь синьор Киджи остался так доволен моей работой, что увеличил свой заказ. Теперь он включил в него мозаичный потолок для семейной часовни. И простите меня за напоминание, но все эти работы также очень срочные.

– Однако большая часть этих работ, во всяком случае на начальных стадиях, выполняется твоими помощниками, разве не так?

– Да, выполняется, но идея и композиция принадлежат только мне.

– Может, тебе пригодится свежий взгляд… может, тебе нужна помощь другого художника с молодым задором?

Рафаэль быстро понял, куда клонит понтифик.

– Ваше Святейшество уже выбрали подходящего человека?

Понтифик потрогал лоснящийся подбородок, и драгоценные камни в оправах его перстней блеснули в лучах солнца.

– Микеланджело рассказывал мне о своем молодом друге, Себастьяно Лучиани, который изъявил желание помочь тебе с этой залой.

Щедрый и терпимый по натуре, Папа был одним из Медичи, не склонных открыто изъявлять приверженность кому-либо. Рафаэль неожиданно почувствовал себя загнанным в угол этим обыкновением понтифика, и собственными тщетными упованиями, и еще чем-то необъяснимым, что увлекало его прочь от течения предстоявших ему трудов. Он подался вперед, сцепив руки.

– Прежде чем я займусь чем-либо другим, эта комната будет закончена, чтобы вы могли провести в ней парадный прием после воскресной мессы. Пусть даже для этого мне придется лишить себя сна. Мне будет довольно тех помощников, что уже есть. И еще, – он пылко простер вперед руку, – в знак признания моего неискупимого долга перед вами за вашу благосклонность и милостивейшее терпение и всепрощение через две недели я представлю Вашему Святейшеству первые наброски самой прекрасной, самой необыкновенной Мадонны, которую вы можете себе представить. Она станет моим личным даром Вашему Святейшеству.

– Так эта комната будет закончена? – Папа тяжело ронял слова, дыша с надсадой. – Полностью? К воскресенью?

– Да, к воскресенью.

Понтифик, казалось, был исключительно доволен обещаниями Рафаэля и его покладистостью. Пухлые губы Папы изогнула спокойная улыбка, которая наконец разрушила напряжение, внезапно возникшее между ними.

– Ну что ж, я буду ждать этого с величайшим нетерпением.

Он по-отечески положил Рафаэлю руку на плечо. Квадратный изумруд на мизинце сверкнул в лучах солнца, проникавших в залу сквозь длинный ряд высоких застекленных окон со свинцовыми переплетами.

– А что насчет женщин, Рафаэлло мио? Я могу рассчитывать на то, что ты прекратишь отвлекаться на них, хотя бы до тех пор, пока не закончишь часть своих важных дел?

Резко очерченные ноздри Медичи затрепетали едва заметно, но Рафаэль понял предостережение, заключенное в этом вопросе. Кто знает, может, Микеланджело действительно вернулся в Рим только для того, чтобы ходатайствовать о завершении надгробия для Юлия? Или для того, чтобы оказать покровительство Себастьяно. Как бы то ни было, Рафаэль не мог позволить себе ошибок: от него зависели жизнь и благосостояние не одной дюжины помощников и учеников. От него и от расположения к ним понтифика.

– Даю вам слово, – заверил Рафаэль. И это обещание далось ему на удивление легко, потому что теперь его занимали не женщины вообще, а лишь одна из них, та таинственная девушка с холма Джаниколо. Узнал ли уже Джулио, кто она такая и где живет?

Как только Рафаэль ушел, от группы кардиналов, расположившихся возле Папы, отделился высокий представительный мужчина с густой черной бородой в тунике оранжевого шелка, облегающих штанах и отороченной мехом зеленой бархатной накидке. С его шеи свисал тяжелый бронзовый медальон. По обе стороны от понтифика воздвиглись два кардинала в алых мантиях. Ни дать ни взять подставки для пухлой церковной книги, подумал Агостино Киджи. С Джованни деи Медичи они дружили еще до того, как тот принял сан Папы Римского и имя Льва X, и Киджи понимал, что эта дружба была козырной картой в его колоде. Он никогда не забывал, по чьей милости обрел место за пышным обеденным столом в Ватикане, был зван на празднества с музыкой или охотничьи выезды – туда, где вершилась политика. Киджи сам заработал свое состояние. Лев же дал ему возможность этим состоянием воспользоваться.

«А я говорю: давайте радоваться папству, раз уж Господь даровал нам такую возможность», – частенько повторял Лев X. Его возвели на Священный Престол меньше восьми месяцев назад, а он уже придумал, как использовать богатые возможности, которые преподнесла ему жизнь. Он получал от нее удовольствие, вкушая изысканные яства, слушая хорошую музыку, окружая себя прекраснейшими произведениями искусства. Он стал кардиналом в тринадцать лет благодаря могуществу его знаменитого семейства и пережил первые выборы Папы, получив только один голос. Однако его сторонники не теряли времени даром и многому его научили. Вопреки опасениям, что молодость и неискушенность помешают ему справиться с обязанностями понтифика, Медичи в возрасте тридцати восьми лет стал Львом X.