Страница 12 из 14
Причудливыми призраками казались в темноте деревья и кусты.
Вдруг странный грозный голос прогремел неподалеку от madame Sept, заставляя ее задрожать всем телом. Ноги француженки подкосились, и она опустилась на первую попавшуюся скамью.
А грозный голос все гремел в кустах все страшнее, все глуше. Как будто кто-то слал в темноту ночи исступленные, жуткие проклятия. Слова произносились по-русски, и перепуганная директриса, конечно, не могла их понять, но одно слово, повторяемое на тысячу ладов, показалось ей знакомым и усилило охвативший ее душу страх. Это страшное слово было «убью». К довершению несчастья, грозное, невидимое существо вдруг зарыдало жутким рыданьем. Как ужаленная, испустив пронзительный крик, вскочила француженка и бросилась бежать от рокового места, не зная, что думать обо всем слышанном ею. Бедная madame Sept! Она оказалась бы крайне удивленной, если бы увидела, что произошло в следующий же по ее исчезновении миг.
Кусты раздвинулись, и на аллею, не торопясь, вышла Ия Коровина в своем костюме ангела смерти. Вдохновил ли этот костюм Ию, или настроил ее меч, аксессуар костюма, который она держала в руке, но внезапная волна артистического вдохновения подхватила девушку, и она, уединившись в кусты, увлеклась своими любимыми трагическими монологами, произнося их во всю ширь легких, во весь свой мощный голос.
Между тем испуганная директриса, как пуля, ворвалась в залу и стала торопливо собирать пансионерок домой.
Она казалась очень взволнованной всем происшедшим, слишком взволнованной, чтобы обратить внимание на то, что повергло бы ее в отчаяние в другое время.
Анюта Велизарьева, в своем расшитом серебряными галунами, роскошном костюме боярышни, сидела в укромном уголку зала и как ни в чем не бывало щелкала орехи, которые вынимала из лежавшего у нее на коленях узелка. И бесцеремонно бросала себе под ноги скорлупу.
Вокруг Велизарьевой переглядывались, слышался насмешливый шепот по ее адресу, бросались саркастические взгляды, но Анюта вся ушла в свое занятие и нимало не смущалась обращенным на нее вниманием публики.
Она словно проснулась тогда только, когда готовые к отъезду пансионерки не без тревоги стали переговариваться между собой.
— А где же Кирилова и Алдина? Куда они девались? Их нет!..
Глаза madame Sept тревожно обежали всю группу пансионерок.
— Их действительно нет. Где же они?
И она заметалась по залу вместе с сестрою и Досей, перепуганной больше всех отсутствием Муры, наскакивая на танцующих, заглядывая каждой барышне в лицо.
— Dieu des Dieux! Да где же они, Эми? Где? — взывала директриса, забыв и великосветские манеры, и хороший тон, и изящество с грацией в эти мгновения.
— Calme-toi, ma soeur! [27]Они найдутся, — отзывалась кроткая Эми белыми от волнения губами.
И в тот же миг точно из-под земли вырастает перед ними пучеглазый Пьеро, их сосед по даче.
— Вы ищете двух барышень? Они поехали кататься на яхте в море! — говорит он, желая успокоить всех.
— Кататься в лодке? Ночью? О, это уже слишком!
В одну секунду лицо madame Sept из испуганного превращается в негодующее.
— Эми, — говорит она, обращаясь к сестре с великолепным жестом негодования, — ты проводишь всех этих барышень домой. Я же останусь ожидать здесь на пляже Кирилову и Алдину. Уезжайте, сейчас же… Я так хочу!
— Oui, ma soeur! — покорно соглашается тихая Эми и, как наседка цыплят, уводит пансионерок из курзала.
Не дождавшись конца вечера, «семерки» покидают бал…
Какая ночь! Темная, ни зги не видно. Таинственный июль обвеял непроглядным мраком природу в этот полночный час.
Черная мгла притаилась по обе стороны дороги.
Редкие фонари светят на шоссе, но при бледном свете их едва можно различить окружающие предметы. Густые лиственницы и высокие сосны, растущие с обеих сторон пути, делают его похожим на лесную дорогу.
И притом вокруг царит такая жуткая, могильная тишина! Если бы знать все заранее, madame Sept приказала бы Эми прислать им извозчиков навстречу. Те, которые стояли у курорта, была разобраны в один миг разъезжавшейся публикой в этот поздний час, и им пришлось пуститься в путь пешком от курзала. Последний поезд-паровик давно уже ушел.
Правда, молодой человек, назвавшийся мичманом Мирским, предложил проводить их до Дюн, но madame Sept так негодовала на этого молодого человека за то, что он повез кататься на яхте ее пансионерок, что и слышать не хотела о какой бы то ни было с его стороны услуге.
И вот они храбро шагают все трое по мертвой ночной дороге — и сама почтенная директриса пансиона, и две барышни-пансионерки в своих эксцентричных бальных костюмах.
Обеим девушкам как-то тоже не по себе. Какую прекрасную морскую прогулку сделали они все трое! Их кавалер, этот любезный Мирский, был таким остроумным собеседником все время. Он столько видел интересного во время своего морского плавания, что мог многое порассказать им. И слушая его рассказы, они так весело провели незаметно пробежавшее время. Причалили к берегу и сразу увидели поджидавшую их на пляже директрису. Это был не совсем приятный момент. И не будучи в состоянии выкинуть из памяти этот неприятный момент, уныло бредут теперь домой обе девушки. Даже Мурочкина постоянная веселость на этот раз как будто изменяет девушке. И сами веселые колокольчики Folie словно звучат печальнее и тише…
А черная июльская ночь по-прежнему таинственно молчит. И полной страшных возможностей кажется лесная дорога. С чувством невольной жути косятся глаза на этот мрак, притаившийся за деревьями и кустами. Неспокойно постукивает сердце.
Неожиданно две серые фигуры рельефно вырисовываются посреди дороги.
— Это деревья, — шепчет Соня Алдина Мурочке, и душа ее невольно замирает от страха.
— Но почему же они движутся, идут сюда? — высказывает предположение Мурочка.
— Dieu des Dieux! Mais ce sont des brigands! [28]— испуганно говорит madame Sept. Лицо ее мгновенно делается мелового цвета, а холодный пот выступает на лбу. Увы, если это и не разбойники, то, во всяком случае, неблагонадежные люди, — уныло подсказывает мысль. И вот, как бы подтверждая ее догадки, двое оборванцев подбегают к трем спутницам и кричат:
— Руки вверх!
Один из них бросается к девушкам с требованием денег, другой грубо вырывает сумочку из рук madame Sept.
Та отчаянно защищается. Ужас, охвативший ее, лишает памяти почтенную даму, а вместе с тем и возможности крикнуть то самое слово, которое так странно звучит на русском язык и которое кричат обыкновенно в случае опасности и нападений.
Между тем оборванец грубым движением вырвал у нее сумку и, показывая огромный кулак ее обладательнице, многозначительно говорит с грозной усмешкой:
— Покричи у меня только… Покричи!
Один вид этого страшного кулака и зверской гримасы внезапно заставляет прийти в себя madame Sept и вспомнить то трудное русское слово, которым зовут на помощь.
С последней надеждой на спасение, с отчаянием и ужасом в лице почтенная дама раскрывает рот и побелевшими губами кричит тонко и пронзительно, точно ее режут:
— Ура! Ура! Ура!
Почему именно это слово, а не подходящее к случаю «караул» подвертывается ей на язык, она сама долго не может дать себе потом отчета. Волна ужаса, захлестнувшая ее, затуманила память, и все тем же пронзительным, необычайно тонким голосом она продолжает кричать, как безумная:
— Ура! Ура! Ура!
Сами бродяги испуганы этим криком и, как ошпаренные, бросаются в сторону.
Они, по-видимому, приняли за сумасшедшую эту толстую барыню, вопившую так некстати свое пронзительное «ура». Как бы то ни было, они кинулись в кусты и исчезли мгновенно, унося с собой похищенную сумочку.
27
Успокойся, сестра!
28
Боже мой! Это разбойники!