В незнакомой комнате

На следующее утро голова у него раскалывается от усталости и причудливых образов. Лусака под холодно-красным рассветным небом являет собой еще одну сюрреалистическую картину — скопления лачуг между высокими домами, белая жесть, пластмасса и картон, окруженные кирпичом и стеклом. В толпе они выбираются на перрон. Попрощавшись с ними, три женщины с выводком младенцев отправляются обсуждать проблемы своего освобождения. Ожидая, когда соберется их маленькая группа, он смотрит в сторону и видит, как из вагона второго класса выходит другая маленькая группа белых путешественников. Их трое, женщина и двое мужчин. Он наблюдает за ними, но толпа вокруг сгущается, закрывая обзор.

Они идут на автостанцию по улицам, наполненным ранним светом и хаотично носящимся в воздухе мусором. У кого-то имеется карта, и он знает, куда идти. Даже в этот час, в пять или шесть утра, на улицах полно праздно глазеющих зевак. Для них они представляют собой объект скабрезного любопытства, он рад, что здесь не один. На одном из углов гигантский бородатый мужчина выходит вперед и с нарочитым безразличием, с каким можно взвешивать фрукты, хватает ирландку за грудь. Она бьет его по руке.

— Тут тебе не Америка, — кричит им вслед мужчина, — я вас всех имел.

Автостанция представляет собой бессистемное скопление машин и людей под металлической крышей, но в конце концов они находят свой автобус. Когда они забираются в него, первое, что он видит, это те белые путешественники с поезда, сидящие рядком, очень тихо, и глядящие прямо перед собой. Когда он проходит мимо, они не поворачивают головы. Женщина и один из мужчин молоды, им по двадцать с небольшим, второй мужчина постарше, вероятно, его ровесник. Он проходит мимо и занимает место в последнем ряду. Остальные рассаживаются кто где может. Он мало общается и разговаривает с ними, в настоящий момент его больше интересуют трое путешественников, сидящие впереди, через несколько рядов. Он видит их затылки. Кто они, что здесь делают и насколько близки между собой?

Дорога до границы занимает восемь часов. Они выходят из автобуса на главной площади маленького городка, где таксисты наперебой крикливо предлагают доставить их до пограничного пункта. Пока они торгуются с водителями, он уголком глаза замечает, как трое путешественников садятся в отдельную машину и отъезжают. Когда его группа появляется на пограничном пункте, их там нет, должно быть, уже прошли контроль. После долгого ожидания в тесной толпе они получают свои проштампованные паспорта, и такси везет их дальше, через десятикилометровую или около того зону ничейной земли. Начинает темнеть.

Он входит в малавийский пограничный пункт, белое строение, расположившееся под деревьями, в тот момент, когда служащий в форме кричит на трех смущенных путешественников:

— Вы должны иметь визу, у вас должна быть виза.

Старший из мужчин, тот, что одного с ним возраста, пытается объяснить. У него правильный английский, но говорит он с запинками и сильным акцентом.

— Так нам сказали в посольстве, — говорит он.

— В посольстве вас ввели в заблуждение, — кричит служащий в форме, — вы должны были получить визу.

— Но что нам теперь делать?

— Возвращайтесь в Лусаку.

Трое совещаются между собой.

Служащий теряет к ним интерес и оборачивается к вновь прибывшим:

— Ваши паспорта.

Южноафриканцам виза не нужна, служащий штампует их паспорта и после секундной паузы возвращается к тем троим.

— Вы откуда?

— Я француз. — Это говорит старший мужчина. — А они из Швейцарии. — Он указывает на своих спутников, чьи лица теперь словно маски, они ничего не понимают или не желают говорить.

— Хотите, я поговорю с ним вместо вас?

— Нет. Все в порядке. Спасибо, — у француза густые вьющиеся волосы, круглые очки и серьезное выражение лица, бесстрастное или, возможно, просто смирившееся. Более молодой мужчина одарен почти шокирующей красотой: красные губы, высокие скулы, длинная челка. Его карие глаза избегают встречи с моими.

— Что вы теперь будете делать? — спрашиваю я француза.

— Не знаю. — Он пожимает плечами.

Несколько дней его группа изнемогает в Лилонгве, безликом городке, полном белых экспатриантов и палисандровых деревьев, пытаясь как-то убить время, пока кто-то из них старается организовать визы, чтобы уехать в какое-нибудь другое место. Ему скучно, он разочарован, а товарищи по группе начинают его раздражать. Они с полным удовольствием часами сидят без дела, попивая пиво, вечерами слоняются по городу в поисках громкой музыки, а некоторые демонстрируют высокомерное презрение к нищете, которая их окружает. Особенно две молодые женщины, оказавшиеся шведками, которые нарушили свое молчание и громогласно обсуждают кошмарную поездку через Замбию. Скалы, о, это было просто ужасно. Автобусная станция, о, там была такая грязь и такая вонь. Фу, мерзость. Словно недостатки и убожество континента доставили неудобства и разочарование персонально им. Похоже, им в голову не приходит, что условия, которые они нашли столь ужасными и отвратительными, не являются частью декорации, которая будет убрана, как только они покинут сцену.

Но ситуация немного выправляется, когда они отправляются к озеру. Это цель, которую он держал в голове с тех пор, как покинул Зимбабве. Все, что он когда-либо слышал о Малави, это то, что почти половину этой страны покрывает длинный водный массив.

Он видит себя несколькими днями позднее в Кейп-Маклире стоящим на берегу и глядящим на озеро в изумлении, словно не может поверить в существование такой красоты. Свет играет на отражающей его поверхности, белокурые горы кажутся почти бесцветными по сравнению с густой синевой воды, кучка островов виднеется в километре от берега. Мимо проплывает деревянное каноэ, своими совершенными контурами напоминающее иероглиф.

С каждым днем его восхищение лишь возрастает. Вода гладкая и теплая, в ней приятно плавать, под поверхностью стаи ярких разноцветных тропических рыб, делать нечего, кроме как греться на солнышке, лежа на песке, и наблюдать, как рыбаки чинят сети. Все здесь происходит неспешно, размеренно, тишину изредка нарушает лишь звук мотора случайной машины, доносящийся с грунтовки, что пролегает подальше от берега.

Даже местные жители занимают свое законное место в этой версии рая, они с радостью бросают все дела, если их зовут приезжие иностранцы, и везут их на рыбалку или по вечерам готовят для них еду на берегу и убирают за ними, когда те уходят. Они охотно довезут вас на лодке до островов за ничтожную плату, равняющуюся стоимости стакана прохладительного напитка, или пробегут несколько миль по горячему песку, чтобы привести вам знаменитого малавийского коба [6], и даже вырежут для вас из дерева трубку, чтобы вы покурили ее дома. А когда в них нет нужды, они просто сливаются с окружающим пейзажем, возвращаясь к своим повседневным обязанностям и обозначая свое присутствие лишь мирным дымком, вьющимся над хижинами, в которых они живут.

Лишь человек холодный и твердокаменный сердцем не поддастся таким искушениям. Идея путешествия, ухода — это попытка обмануть время, попытка, большей частью тщетная, но только не здесь, где тихие волны набегают на берег также, как набегали испокон веков, где ритмы повседневной жизни диктуются общими ритмами природы, например восходами и заходами солнца и луны, где осталось что-то от мифологического места, существовавшего до того, как история пришла в движение и начала тикать, словно бомба с часовым механизмом. Кажется, что здесь ее легко остановить и больше не приводить в движение. И действительно, многие именно так и поступают. Стоит совершить небольшую прогулку, и вы увидите там и сям на берегу группы людей, которые не двигаются с места месяцами. Поговорите с ними, и они расскажут вам о себе: Шила из Бристоля, Юрген из Штутгарта, Шломо из Тель-Авива… Они живут здесь уже полгода, год, два… У всех них вид людей, пребывающих в летаргии или под кайфом. Это лучшее в мире место, оставайтесь! Сами увидите, здесь можно жить почти задаром, на те гроши, что вам изредка присылают из дому. Мы, конечно, когда-нибудь вернемся, но еще не сейчас.

6

Коб — порода коренастых верховых лошадей.