Страница 40 из 119
У более отдаленных свойственников и друзей покойного имеются его ногти, зубы и волосы,которые они вставляют во все виды траурных украшений и носят как реликвии. Личные вещи покойного используются таким же образом; и в наши дни, когда телесные останки нередкоприходится прятать, такой обычай пользуется большой популярностью (см. илл. 92).
После второй эксгумации тело захоранивают, поминки заканчиваются, и люди расходятся; но вдова, которая все это время находилась рядом со своим мужем, не ела, не пила, не переста- вала рыдать, еще не освобождается. Вместо этого она отправляется в небольшую клетку, сооруженную внутри ее дома, где будет находиться на протяжении нескольких месяцев подряд, соблюдая строжайшие табу. Она не должна покидать это место; говорить она может только шепотом; она не должна касаться пищи или питья руками и вынуждена ждать, пока ей положат их в рот; она остается заключенной в темноте без свежего воздуха или света; ее тело вымазано толстым слоем сажи и жира, которые не будут смыты на протяжении долгого времени. Она отправляет все жизненные потребности внутри, и ее родственники должны выносить испражнения наружу. Так она живет несколько месяцев, запертая в низком, душном, очень темном пространстве, таком тесном, что, разведя руки, она почти достает до противо- положных стенок; оно часто наполнено людьми, которые помогают ей или утешают ее, и пропитано неописуемой атмосферой человеческих испарений, накопившейся телесной грязи, несвежей пищи и дыма. Кроме того, она находится под более или менее активным контролем и наблюдением родственников ее мужа по материнской линии, которые рассматривают соблюдение ею траура и связанных с ним лишений как свою обязанность. Когда срок ее вдовства близок к своему завершению — его продолжительность зависит от статуса ее мужа и варьирует примерно от полугода до двух лет, — она постепенно освобождается от своего прежнего состояния с помощью родственников покойного мужа. Пищу кладут ей в рот, но уже сопровождая это ритуалом, позволяющим есть своими руками. Затем посредством обряда разрешают разговаривать, и в конце концов она освобождается от табу, предписывающего ей пребывание в заключении: с помощью соответствующего обряда вдове предлагается выйти наружу. На церемонии окончательного освобождения (усилиями женской veyolaпокойного мужа) ее моют, умащают и облачают в новую яркую трехцветную травяную юбку. Это делает ее вновь готовой к браку.
4. Идеология траура
На всем протяжении сурового траурного ритуала, в котором вдова, сироты и в гораздо меньшей степени другие свойственники покойного чувствуют себя зажатыми в тиски, мы можем наблюдать действие некоторых представлений, характерных для племенной традиции тробрианцев. Одно из них — табу на родственников по материнской линии, которое вынуждает их держаться в стороне (так как опасно приближаться к телу покойного и не нужно выказывать скорбь), — особенно отчетливо видно на протяжении всего хода похорон, эксгумации и заботы о могиле. Согласующееся с этим представление, что демонстрировать скорбь и исполнять все, что полагается на похоронах, есть неотъемлемая обязанность вдовы и ее родственников, подчеркивает, с точки зрения традиции, крепость и постоянство брачных уз. Это, кроме того, — посмертное продолжение той примечательной системы услуг, которые должны предоставляться женатому мужчине семьей его жены, включая саму женщину и ее детей.
Однако на погребальном этапе субклан покойного мужчины должен отдаривать эти услуги чаще и скрупулезнее, чем приходилось это делать при жизни умершего. Немедленно после того, как кости вырезаны из тела, а останки захоронены, субклан покойного устраивает первую большую раздачу пищи и ценных вещей, в результате чего со вдовой, детьми и другими свойственниками, а также с участниками похорон, не являющимися родственниками, щедро расплачиваются за различные услуги (уход за телом и выкапывание могилы). Через установленные промежутки времени следуют другие раздачи. Одна из них специально предназначена для женщин, участвующих в похоронах; одна — для тех, кто заботится о могиле; одна — для массы простых участников похорон; еще одна, несомненно наиболее значительная, — та, в ходе которой вдове и детям передаются ценные подарки и огромное количество пищи, поскольку они, скорбя и проявляя почтительность, использовали кости покойного как палочки для извести (при жевании бетеля) или делали из них украшения.
Эта сложная череда раздач растягивается на годы и тянет за собой настоящий клубок обязательств: члены субклана покойного должны обеспечить еду и отдать ее главному организатору, главе субклана, а тот накапливает ее и затем раздает, кому положено. Последние, в свою очередь, перераспределяют ее (по крайней мере частично). И каждый дар в этом огромном комплексе влечет за собой собственную цепочку ответных подарков и обязательств, которые будут осуществлены в будущем. Нарочитость, с которой вдова и дети должны выставлять напоказ свое горе, бремя (в буквальном и метафорическом смысле) носимого ими траура — поистине поразительны, но в свете вышесказанного сложная психология, лежащая в основе этого, должна стать понятной. Прежде всего это обязанность по отношению к покойнику и его субклану, обязанность, строго вменяемая сводом моральных правил и хранимая общественным мнением, так же как и родственниками. «Наши слезы — они чтобы родственники нашего отца видели», — как просто и прямо сказал мне один из участников похорон. Во-вторых, это демонстрирует всему миру, что жена и дети в самом деле хорошо относились к покойному и что они очень заботились о нем, когда он болел. Наконец, очень важно, что это отводит всякое подозрение относительно их соучастия в его убийстве посредством черной магии. Чтобы понять последний странный мотив, нужно осознавать, что островитяне испытывают крайний ужас, постоянное настороженное подозрение в колдовстве и необычное отсутствие доверия к кому бы то ни было в этом отношении. Тробрианцы вместе со всеми расами своего культурного уровня рассматривают всякую смерть без исключения как акт колдовства, если только она не вызвана самоубийством или очевидной причиной, такой как отравление или удар копьем. Для их понимания связей по браку или отцовству, воспринимаемых как искусственные и ненадежные, характерно, что главное подозрение в колдовстве всегда связывается с женой и детьми. Подлинная заинтересованность в благополучии мужчины, подлинная любовь к нему, естественная невиновность в каких бы то ни было действиях против него приписываются в традиционной системе представлений его родственникам по материнской линии. Жена же и дети — просто чужаки, и обычай упорно не признает никакого подлинного тождества интересов между ними [53].
Насколько такой традиционный взгляд в целом расходится с экономической и психологической реальностью, было показано и проиллюстрировано многими фактами в главе I, разд. 1 и 2. Ведь ясно, что, помимо любовной привязанности, которая всегда существует между мужем и женой, отцом и детьми, дети мужчины с его смертью теряют больше, чем его родственники, которые в качестве наследников всегда получают материальную выгоду, особенно если мужчина был богат, влиятелен и обладал высоким рангом. Действительно, подлинные чувства живых в их естественном проявлении существуют независимо от того, какими мимическими и официально принятыми средствами демонстрируется скорбь. Существование индивидуальных мыслей, чувств и импульсов, которые проявляются наряду с общепринятыми чувствами и представлениями, характерными для традиционных моделей поведения и ими же продиктованными, является одной из наиболее важных проблем социальной психологии, проблемой, для решения которой мы нуждаемся в большем количестве материалов этнологических исследований — детальных и основанных на личном знакомстве с изучаемыми дикарями.
На Тробрианских островах неподдельную скорбь вдовы и детей трудно разглядеть из-за того, что она перекрывается неестественным и театральным выставлением своего горя напоказ. Но подлинные чувства туземцев можно оценить, если проследить за их поведением в другие моменты времени, особенно в критических обстоятельствах. Неоднажды я видел, как муж ночь за ночью ухаживал за своей больной женой. Я видел, как то разгорались, то угасали его надежды, а когда кажущиеся шансы на выздоровление убывали, его охватывало явное и даже глубокое отчаяние. Отчетливо видно, что осиротевшие супруги скорбят по-разному. Одни из них просто следуют обычаю, другие же искренне горюют. То'улува, вождь, при всей его достаточно эгоистичной и поверхностной натуре, не мог говорить о смерти Кадамвасилы, своей любимой жены, без явного и искреннего волнения. Тойодала, самый приятный человек из тех, кого я знал в Обураку (см. илл. 33), на протяжении нескольких недель с тревогой следил за болезнью своей жены и надеялся на ее выздоровление. Когда она умерла, сначала он вел себя как безумный, а затем, во время своего траурного заточения, в ходе которого я часто навещал его, он плакал так горько, что повредилось его зрение. Нет никакого сомнения, что члены родни покойного ощущают потерю в значительно меньшей степени. С другой стороны, их обусловленное обычаем чувство тяжелой утраты и осознание того ущерба, который претерпела их группа, не оставляют их индифферентными. Но здесь мы сталкиваемся с проблемой чувств и понятий, относящихся к солидарности клана, — проблемой, которая, если заняться ею основательно, уведет нас слишком далеко от нашей темы.
53
Конечно, это — упрощенное изложение, и в нем подчеркивается идеал туземного закона и традиции, каким он всегда представляется самими туземцами. Полное изложение туземных представлений о колдовстве в связи с родством и свойством придется отложить до следующей публикации.