Страница 63 из 64
– Чечелев Алексей Владимирович, – ответил Леха.
Задав еще несколько вопросов, следователь процедил:
– Статью пятьдесят первую Конституции [27]разъяснять?
– Не надо, – проворчал Алексей.
– А че так? – усмехнулся Самохин.
– Знаю я ее, учился на юриста.
– Ага. Наслышаны мы про таких юристов. Понтов выше крыши, а знаний – курам на смех. Где учился-то?
– В СФУ.
– О-о! – насмешливо протянул следователь. – Вы там все понтовитые в Сибирском федеральном университете. А как же. Ну-ну.
– Я и не понтуюсь, – ответил Леха.
– Тогда, может, тебе не надо разъяснять и твои права по статьям сорок шестой и сорок седьмой [28]Уголовно-процессуального кодекса? – криво улыбнулся старший лейтенант. – Их тоже знаешь?
– В общих чертах.
– Ну, тогда распишись вот здесь.
Следователь придвинул к Чечелеву лист бумаги, ткнув пальцем в несколько мест, где Леха поставил подпись.
– Адвокат-то будет? – усмехнулся он, возвращая бумаги.
– Я за него, – изобразил улыбку Самохин.
– Понятно. Так, может, вы и судья сразу?
Старший лейтенант досадливо цикнул уголком рта:
– Вот тут нет. А жаль. Меньше бы возни было. Ну, хватит обмена любезностями. Рассказывай, по делу.
– А смысл? – спросил Леха, горько усмехнувшись. – Все и так ясно.
– А ты расскажи-расскажи, мне интересно послушать, как ты все это повернешь. Кстати, за что в штрафбат попал?
– Командира своего со злости чуть не застрелил.
– Вон оно как… – с показушным прискорбием вздохнул Самохин. – Ну давай, продолжай.
Алексей рассказал все, как есть, опустив только свое нахождение в бункере с женщинами. По его мнению, это никак не способствовало смягчению ответственности.
Следователь что-то записывал, задавал уточняющие вопросы. Когда дело дошло до эпизода с нахождением в разрушенной квартире, где парни укрывались от опóзеров, старший лейтенант весь преобразился. От ленивого, скучающего офицера ничего не осталось. Перед Чечелевым сидел собранный, словно готовый к удару, боец.
– Признаешь, что прятались в том доме? – спросил он.
– Мы не прятались, а укрывались. А это разные понятия. В траншее тоже укрываются от обстрела. Понимаете, о чем я, гражданин следователь?
– А то как же, – кивнул Самохин. – Мы ж коллеги как-никак. Оба понимаем значение тех или иных терминов для следствия и судебного разбирательства. Но только вы там именно прятались. Как раз в то время, когда шел бой. В траншеях действительно укрываются. Так их и отрывают для целого подразделения, а вы отсиживались в этой квартире, вовсе не похожей на траншею.
– Мы вели оттуда огонь по опóзерам. Или вы, гражданин следователь, не знаете, что в условиях городского боя солдаты часто укрываются в разных строениях? Это нормально. Почему этот факт вы ставите нам в вину?
– Потому что с трусами только так и надо, – жестко парировал Самохин. – У вас, у трусов, на все есть объяснение и причина, почему вы поступили именно так, а не иначе. Кто докажет, что вы вели огонь, а не спрятались где-нибудь в ванной или в туалете, чтобы ненароком шальной пулей или осколком не убило? Кто подтвердит, что вы не собирались перейти на сторону Объединенной Оппозиции? – Старший лейтенант навалился грудью на стол, пожирая глазами допрашиваемого. – А что? Вы ж штрафники. Смертники, можно сказать, чего уж там, все всё понимают. Шансов на выживание практически никаких. Так почему бы не переметнуться к врагам? А тут такая накладка вышла – наши опять в наступление перешли. Пришлось выходить. Прострелить себе что-нибудь не пробовали? Госпиталь, амнистия…
– Все. Больше ничего говорить не буду, – глухо ответил Чечелев.
– Мне больше и не надо, – хмыкнул Самохин. – Автограф на протоколе поставь. Вот здесь напиши – мною прочитано, с моих слов записано верно.
Алексей подписал, где указали.
Следователь нажал кнопку обычного дверного звонка, укрепленного под крышкой стола.
В дверях немедленно возник конвойный.
– Увести, – приказал старший лейтенант. – И давай сюда Гусева.
У дверей Леха оглянулся, задержался на миг и сказал:
– Знаешь, че, старлей, не жалею я, что не доучился на юриста. Не дай бог стал бы таким мудаком, как ты.
Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.
Тот отвернулся и вышел в коридор.
Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:
– Подписал?
Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:
– Подписал.
– Я тоже, – ответил Алексей.
– Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.
– Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались – и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.
Гусев тяжело вздохнул и сказал:
– Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…
– Может, пронесет еще? – с робкой надеждой спросил Чечелев.
Гусев невесело хмыкнул:
– Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.
– Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…
– Это нашито тела старые? – перебил его Гусев.
– Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.
– А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?
– Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.
Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?
– что-то слабо верится, – сказал Павел и тяжело вздохнул.
– Не хочешь – не верь. Дело твое, – тоже вздохнул Леха.
Лютый приник к уху Студента и зашептал:
– Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.
– Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще бóльшим страданиям и ввергает в пучину греха.
– Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? – опять прошептал Гусев в ухо товарищу.
– Да пошел ты! – возмутился Леха.
– Не психуй, – спокойно ответил Гусев. – Лучше дальше рассказывай. Мне на самом деле интересно.
– Будешь подкалывать, не стану рассказывать, – предупредил Алексей.
– Не буду. Обещаю.
Чечелев начал рассказывать дальше.
Постепенно к ним подтянулись другие сидельцы, устроившись на лавках за длинным столом. А кто-то продолжал лежать на шконках, слушая со своих мест.
Внезапно загремел замок.
В камере мгновенно повисла тишина.
Дверь со скрипом распахнулась. Опять тот же прямоугольник света, и лежащая на нем зловещая тень.
27
Статья 51 Конституции РФ устанавливает:
1. Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом.
2. Федеральным законом могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.
28
Статьи 46 и 47 УПК РФ устанавливают, кто признается подозреваемым и обвиняемым.