Страница 48 из 64
На свой страх и риск беглецы поспешили прочь. Каждый молил Бога о том, чтобы не нарваться на мину.
Время пока работало на них. Штрафники торопливо шагали вдоль длинной панельной девятиэтажки, сложившейся, словно карточный домик. Приходилось лавировать между осыпей, хаосом плит, лихорадочно вертеть головами.
И все же они прозевали автоматную очередь, свалившую двоих. Остальные, не видя цели, стреляя куда ни попадя, метнулись по сторонам.
Лютый прыгнул в черное зево подъезда той самой бесконечной девятиэтажки. За ним ринулся еще один штрафник, но короткая очередь вспорола ему спину. Боец вывалился обратно, выгнулся дугой, несколько раз конвульсивно вздрогнул и обмяк.
«Калаш» Гусева огрызнулся по преследователям и, лязгнув затвором, замолчал. Все, магазин пуст.
Павел кинулся в глубь дома, на ходу перезаряжая автомат, думая, как бы не угодить в тупик. Самое лучшее – выбраться на другую сторону. А там, глядишь, никого из врагов не окажется.
Впереди замаячил светлый проем окна. Лютый подбежал к нему, замер, прислушиваясь: нет ли погони. Кажется, тихо.
Вдруг неподалеку грохнула короткая очередь, в ответ затрещали несколько автоматов, ухнул приглушенный помещением взрыв.
«кто-то из моих отбивается, – подумал Павел, – влипли, похоже. Жаль…»
Опять наступила тишина, если ее можно было назвать таковой Из-за общего гула канонады и беспорядочного отдаленного треска выстрелов. У разрушенного Коммунального моста бой завязался не на шутку. Надо пробираться туда. В суматохе уличного боя проскочить к своим вполне возможно, также, как и с равной вероятностью погибнуть от своих же. Но тут уж выбирать не приходится, выходить все равно нужно.
Гусев осмотрел из окна лежащую перед ним часть улицы Урицкого. Кругом разрушенные дома, почерневшие от пожаров стены, черные проемы окон, таящие опасность. Повсюду кучи мусора от обвалившихся зданий, кое-где на них уже угнездилась хилая травка. Вот пробежала крыса, скрылась в какой-то дырке. Несмотря на войну, жизнь продолжалась. Пусть такая – ущербная, унылая, наполненная страхом, но продолжалась.
Мысленно перекрестившись, Лютый полез из своего ненадежного укрытия в окно, спрыгнул вниз, сразу присел на одно колено, поводя по сторонам автоматом.
Никого.
Не успел он пройти и десятка метров, как чей-то властный голос за спиной приказал:
– Автомат положил!
Вздрогнув, как от выстрела, Павел замер.
«Откуда?! Как я мог пропустить его?! Почему не стреляет?!» – отчаянно метались мысли.
Звенящий от напряжения голос повторил:
– Автомат положил! Дернешься – грохну!
«Вот так номер! Я им живой нужен? На хрена?!» – ошарашенно думал Гусев, пытаясь унять крупную дрожь, вдруг ознобом охватившую все тело.
Он медленно перехватил автомат за ремень, чуть наклонившись, опустил оружие на битый кирпич. Замер напряженной спиной. Все еще ожидая выстрела.
– Ручки-то подними, – насмешливо проговорил неизвестный. – Давай-давай!
«Что делать?! Что делать?!» – панически думал Павел.
Руки сами собой потянулись вверх.
– Вот так! – издевательски продолжал неизвестный. – Повернись медленно.
Гусев повернулся. Быстро, переводя взгляд, осмотрелся, пытаясь понять, где засел опóзер, чертыхаясь мысленно – как он мог пропустить врага?!
– Ну, здравствуй, птица перелетная.
«Знакомый?!» – поразился Лютый.
Он стрельнул глазами на голос, идущий из черного зева подъезда разрушенного дома. Его и неведомого противника разделяли какие-то десять метров, не больше. Прежде чем пройти этот подъезд, Павел заглянул в него быстро, убедившись, что никого нет, и вот на тебе!
– Кто ты? – спросил он неожиданно охрипшим голосом. С трудом сглотнул.
– Ай-яй-яй! Нехорошо бывших сослуживцев забывать! – все также насмешливо произнес неизвестный.
В темноте входа показался силуэт в мешковатом комбезе песочного цвета. Штатный армейский бронежилет и каска делали силуэт еще более безликим. Лишь белая повязка на левом рукаве куртки свидетельствовала: этот безликий – враг.
опóзер вышел на свет, встав так, чтобы при необходимости вновь укрыться в подъезде.
Гусев не сразу узнал Мирона Давыдова – командира первого взвода мотострелковой роты, в которой они служили вместе еще до войны. Причиной «неузнаваемости» стала низко надвинутая на глаза каска, дающая на лицо бывшего сослуживца тень от поднявшегося над разрушенным городом солнца. Сегодня впервые за долгое время день обещал быть ясным.
Мирон – тот самый дамский угодник и их любимчик, здорово изменился за время с их последней встречи. Лицо стало грубее, а серые глаза жестче. Не было уже в них той юношеской наивности, что светилась в глазах молодого офицера, с которой он безуспешно боролся, стараясь выглядеть старше и серьезнее, дабы произвести желаемое впечатление на женщин. Война сделала свое дело, Давыдов стал таким, каким всегда хотел казаться.
Автомат бывшего сослуживца бездонным вороненым провалом смотрел на Павла.
Гусев против воли перевел на него взгляд и загипнотизированно уставился в этот провал, не в силах отвести глаз, каждой клеточкой сжавшегося в страхе тела ожидая, что вот сейчас бездонный зрачок расцветет короткой вспышкой – и все…
– Вижу, не ожидал, – скривился в улыбке Давыдов. – Ну, тем приятнее встреча. Не так ли?
– Как же ты у опóзеров оказался? – все также хрипло спросил Лютый.
– Обычное дело, – спокойно ответил бывший сослуживец. – Не я один, как ты сам понимаешь. Вся страна теперь за ту или иную сторону… А ты, я смотрю, спешил куда-то? Давай, побеседуем немного, все ж таки не виделись с тех пор, как конвой тебя из общаги нашей увел. Сколько тебе за драку впаяли? Я думал, ты где-нибудь на зоне чалишься, а ты – вот он. Уж не в штрафниках ли ты, часом? что-то выглядишь больно потрепанным.
– В них, – подтвердил Гусев. – Лишение свободы заменили на штрафной батальон. Давай, потолкуем, коли предлагаешь. Я как раз таки не спешил, могу и задержаться.
Он совсем не собирался рассказывать Давыдову о своей судьбе, но необходимо тянуть время. Авось что-то да изменится.
– Как тебе у опóзеров служится? – спросил Павел.
Давыдов опять скривился в улыбке:
– Ты спрашиваешь об этом так, будто я совершил предательство, оказавшись на их стороне.
– А разве нет? – Лютый остро взглянул на собеседника.
– Нет, Гусев, – спокойно и серьезно ответил Давыдов. – Если следовать твоей логике, то полстраны должны быть предателями. Так не бывает.
– Но ты Присягу принимал.
– Я не изменяю Присяге. Я все также служу Родине и народу и хочу, чтобы простые люди жили лучше, чтобы у них появилось будущее, которого их лишила кучка олигархов, хапнувших себе все, что раньше принадлежало государству. Не будем далеко за примером ходить. Скажи, был ли у тебя шанс получить квартиру от родного Минобороны? Я знаю, что ты скажешь, – сертификаты и все такое. А где жить, пока не заслужишь этот сертификат? В засраной гнилой общаге ютиться с женой и детьми? Так это, почитай, всю жизнь. И что, всю жизнь чувствовать себя униженным оттого, что не можешь обеспечить им и себе нормальную жизнь? Ты сам со своей Оксаной не мог отношения наладить, и не в последнюю очередь Из-за отсутствия своего жилья. Разве нет?
Не желая ворошить застарелую рану, Гусев не стал отвечать, а спросил:
– Оппозиция твоя что-то изменит, если победит?
Бывший сослуживец опять криво ухмыльнулся:
– А я вижу, ты сомневаешься в правоте федералов! Это ли не показатель? Разве я сейчас ошибаюсь?
Лютый, уверенный, что Давыдов его не отпустит, – ведь враги же! – мучительно соображал, как выбраться из этой ситуации.
А Давыдов, согнав с лица ухмылку, серьезно сказал:
– Изменит ли что-то Объединенная Оппозиция? Ответить честно? Хорошо, отвечу: я не знаю. Но ведь надо что-то делать, Гусев. Надо! Ведь угробили, разворовали страну, унизили народ, довели практически до нищеты и продолжали воровать, почти не таясь. Не так? Так. И ты это знаешь не хуже меня. Что молчишь?