Страница 4 из 35
— Не за что... Всего доброго.
— Спасибо, сеньора.
— До свидания.
5
«Наконец-то четверг», — сказал себе Марес. По четвергам около половины второго Норма заходила в центральный офис на площади Сан-Жауме и через четверть часа появлялась в сопровождении известного социолингвиста и рьяного общественного деятеля Жорди Валльс-Верду. Этот Валльс-Верду был шефом Нормы и ее любовником. Он занимал какую-то ответственную должность в комиссии, которая продвигала план Женералитата [7]по лингвистической нормализации Каталонии. Марес познакомился с ним лет десять назад, когда таскал книги Берната Меже из богатейшей библиотеки покойного Виктора Валенти, отца Нормы.
В своем живописном тряпье — на нем были лохмотья, очень чистые и тщательно подобранные: серые полосатые фланелевые брюки, потрепанный свитер, заштопанный пиджак, рваный шарф и стоптанные ботинки без шнурков, — настоящий бродячий музыкант, нищий и жалкий, — Марес, скрестив ноги, сидел на газетном листе на углу площади Сан-Жауме и улицы Ферран, возле витрины парфюмерного магазина, где громоздились флаконы с одеколоном, тюбики зубной пасты и куски мыла. Пряча глаза за темными очками, он услаждал слух прохожих причудливыми вариациями на тему «Вздохов Испании», которые он украшал переборами сомнительного вкуса. Шесть монет по пятьдесят песет и еще четыре по сто поблескивали возле его башмаков. Мимо прошли пятеро лохматых молодых людей со скрипками и гитарами в футлярах. По площади сновали служащие, изредка проезжали казенные машины.
Пробило два часа. Из здания Женералитата вышли служащие и отправились обедать. «Сегодня моя публика уже вряд ли появится», — сказал себе Марес. Он увидел, как из здания муниципалитета вышла болтливая дама, похожая на переодетого уборщицей мужчину. Марес начал терять терпение. С минуты на минуту, зайдя за Валльсом-Верду в его кабинет, Норма Валенти должна была появиться перед Маресом, чтобы направиться в ресторан «Л'Агу д'Авиньон», который находился поблизости. Марес спрашивал себя, сколько времени мог продлиться у Нормы этот гнусный моноэтнический романчик, сколько еще четвергов он, Марес, будет являться сюда и торчать на углу только затем, чтобы мельком увидеть предмет своей страсти и изредка получить монетку. Сколько всего песет получил он от Нормы? Смехотворная плата за безнадежную страсть! Все эти монеты он бережно пересчитывал и хранил дома, в стеклянном аквариуме.
Вдруг Марес увидел, что они вышли на улицу и направились в его сторону, к улице Ферран. Марес раскинул умом и, припоминая, что Норме нравились мелодии Казальса, оборвал пасодобль и заиграл «Cant dels ocels». Одновременно он быстро перевернул висящий на груди плакат, возвещавший теперь, что он — родной сын великого музыканта, который ищет себе пропитание. Не замедляя шага, Норма порылась в сумочке. На ней была серая плиссированная юбка и черный джемпер, через руку она перекинула белый плащ. Ее спутник, прочитав плакат, насмешливо улыбнулся, промычал, не разжимая зубов, священный для каждого каталонца мотив и швырнул на газету горсть монет. «Вот тебе, дармоед», — буркнул он по-каталонски, проходя мимо. Норма тоже хотела бросить монетку, Валльс-Верду попытался перехватить ее руку, но опоздал: монетка пролетела по воздуху, аккордеонист разинул рот и ловко поймал ее зубами. Двадцать дуро [8], источающих благодать, благодать ее рук... Как обычно, Норма почти не взглянула на Мареса и не узнала его, она пошла дальше, даже не догадываясь, что этот оборванный уличный артист, увязший на самом дне жизни, отрезанный забвением от всего мира, раздавленный нищетой, — ее бывший муж.
Норма и ее спутник удалялись по улице Ферран. Марес резко поднялся, собрал монеты и поплелся за ними, взвалив аккордеон на плечо. Общественный деятель, остановившись на краю тротуара, обвил рукой талию Нормы и, улыбаясь, прошептал несколько слов ей на ухо. Марес тоже остановился: с болью он вспомнил неторопливый слащавый голос Валльса-Верду, его четкое, подчеркнуто-правильное носовое произношение, весь его высокомерный облик бдительного стража, денно и нощно охраняющего чистоту каталонского языка в прессе, на радио, в кинодубляже, на канале TV3 и на региональном телевидении. «Сволочь, тварь паршивая, — бормотал Марес по-каталонски в его адрес. — Мудак».
Нежности Валльса-Верду были сейчас Норме ни к чему, и она выскользнула из его объятий. Он торопливо чмокнул ее в щеку, остановил такси, сел в него и умчался в сторону Рамблы, а Норма пошла к ресторану «Л'Агу». «Значит, сегодня они не собираются обедать вместе», — сказал себе Марес и, сделав крюк, обогнал Норму и притаился в сумерках навеса, в самом начале переулка, где был ресторан. И там, изогнувшись от напряжения и нетерпения, улыбаясь краешком дрожащего рта, быстро пробормотал вслед Норме гнусным, измененным до полной неузнаваемости слюнявым голосом с сильным андалусским акцентом целый набор непристойностей, которые, как он знал, на нее обязательно подействуют. «Шлюха дешевая, бесстыжая девка, гладкие ляжки», — забормотал он, и тут все затаенные желания хлынули из его пересохшего рта непристойными похвалами ее горячему клитору, вздернутой заднице и томным оргазмам. И вдруг он забормотал гортанное, непонятное, дикое: «Дрянь, тварь, мразь, гнусь...»
Норма остановилась и через плечо посмотрела на свои ноги, якобы проверяя швы на серых чулках. От этих слов она вздрогнула, они явно предназначались именно ей — в переулке в этот момент не было ни души. Она почувствовала горячий укол внутри, хотела броситься прочь, но от хриплого голоса и потока непристойностей ноги ее словно парализовало. Съежившись в темноте и горько улыбаясь, Марес мысленно приподнял ей юбку: вот этот крошечный шрам на внутренней стороне бедра, незаживающий след от сигареты той ночью, когда он обезумел от ревности, а она грозилась бросить его... Сейчас его пальцы аккордеониста-попрошайки вновь ласкали кожу вокруг шрама, но он уже не мог вспомнить тепло ее чулок и наслаждение, которое доставляли ему эти ласки. Его измученная память, казалось, снова различала мягкое сияние ее обнаженного тела, мерцающий ореол, который окружал ее наготу, когда с величавым спокойствием она проходила по его воспоминаниям: вот она, голая, подходит к звенящему от солнечного света окну над садом Виллы Валенти, вот она оборачивается и бросает через плечо яростный взгляд. Как же далеко остался этот обжигающий образ!
Он все еще повторял свою непристойную скороговорку, и Норма, застыв, все еще слушала его, изучая швы на чулках. Потом, встряхнув своими прекрасными каштановыми волосами, она направилась к дверям ресторана. Не доходя, она достала из сумки ручное зеркальце и, улыбаясь, оглядела свои накрашенные губы. Марес заметил, как легкое облачко ее дыхания затуманило поверхность зеркала и дрожащий отблеск упал на ее тяжеловатую нижнюю губу, в которой ему всегда виделось что-то животное. И, прежде чем потерять ее из виду, сквозь набежавшие слезы он увидел розовый, дьявольский кончик ее языка.
6
«Мироздание — это какой-то чертов хаос, в котором нет ни малейшего смысла», — подумал Марес в тот вечер. Понурив голову, он шел по Рамбле к автобусу в сторону дома. На асфальте прямо перед ним валялась банановая кожура. Вместо того чтобы обойти ее, он решил испытать судьбу, наступил, потерял равновесие и плюхнулся на задницу, после чего, чтобы как-то отметить это событие — не все вокруг лишено логики, — зашел в бар «Боадас» и попросил коктейль с шампанским, а потом и еще один.
Выйдя из бара, он вновь медленно побрел по Рамбле. Его память утопала в черной воде пруда на Вилле Валенти. Было десять минут одиннадцатого, и он едва успевал на последний автобус, отходящий от Университетской площади. Огни рекламы мерцали, рассыпанные в ночной тьме. Торговец наркотиками бесформенной тенью вырос у него за спиной: «Парень, хочешь порцию кайфа?» Какие-то оборванцы то и дело возникали у него на пути: «Братец, дай на бутерброд!» За одним из киосков дрожащая от холода девица окликнула его: «Красавчик, всади-ка мне до самого сердца!»
7
Женералитат — правительство Каталонии.
8
Дуро — монета в пять песет.