Двуликий любовник

— Какая необыкновенная история! — воскликнула Норма.

— Неудивительно, что Марес вам никогда этого не рассказывал. Он не любил вспоминать о своих пора­жениях. Да, еще кое-что, чего вы наверняка не знаете: на свет он появился, сложенный пополам.

Норма расхохоталась:

— Что вы такое говорите?

— Пусть я сдохну на месте, если это неправда.

— Когда дешевое вино ударяло его матери в голо­ву, — оживляясь, продолжал Фанека, — она частенько рассказывала, что Марес родился совсем не так, как другие дети, а как положено настоящему акробату: вы­лез, сложенный пополам, головой и задницей одно­временно, как эти девушки, помощницы фокусников, которые спокойно влезают в коробку из-под туфель, засунув голову между ног.

— Это просто невероятно! — изумилась Норма. — Никогда не слышала ничего подобного.

— Правду вам говорю, сеньора, все было именно так.

С его лица не сходило высокомерное и немного снисходительное выражение, которое волновало Норму. Казалось, время от времени он специально хо­тел, чтобы она не до конца верила его словам, всему его виду, словно существовала другая правда, гораздо более глубокая и увлекательная, которая пришлась бы ей по вкусу куда больше.

Снова наступило молчание, и они, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. На мгновение Норма сняла очки, протерла их платочком и сказала:

— Может быть, поговорим теперь немного о вас?

— В моей жизни нет ничего занятного.

— Вы можете ошибаться. Сколько вам лет, Фанека?

— А сколько бы вы дали?

— Вы моложе Жоана. Может быть, лет сорок...

— Около того.

— Знак зодиака?

— Близнецы.

— О, двойная натура!

— Точно. У меня все двойное, кроме глаз.

— Как же в вашем возрасте, прожив всю жизнь в Барселоне, вы умудрились не заговорить по-каталонски?

— Я много лет работал в Германии...

— Даже если так, — настаивала Норма, — вы навер­няка помните хоть что-нибудь. Ну, говорите, не стес­няйтесь. Вы действительно ничего не можете ска­зать?

— Нет, сеньора, честное слово.

— Прямо-таки ничего-ничего-ничего? Не верю.

Похоже, игра забавляла ее. Смеясь, она продолжала:

— Не говорите только, что вы не можете произнес­ти даже словечка. Смелее!

— Ну ладно, раз уж вы так настаиваете... Я еще маль­чишкой выучил одну штуку... Я много раз слышал это от соседа, ужасного пошляка.

— Что же это такое?

— Я, сеньора, очень плохо произношу по-каталонски. И мне как-то неловко.

— Разумеется, у вас акцент, но это мелочи, и нечего тут стыдиться.

— Дело, сеньора, не только в акценте...

— Ну, так давайте же, не бойтесь!

— Ладно, сейчас.

Он пару раз кашлянул, уселся в кресле поудобнее, выпрямился, пристально посмотрел Норме в глаза, стараясь пронзить своим взглядом толстые стекла ее очков, и чужим, хрипловатым голосом робко произ­нес на каталонском:

— Крошка, сделай-ка мне по-французски.

Норма сидела не шелохнувшись. Она даже не морг­нула.

— И это все? — спросила она наконец. Улыбка со­шла с ее губ. — Я имею в виду ваш словарный запас. Хо­тите еще хереса?

Она встала наполнить рюмки. Чтобы не заслонять свет и не пролить случайно херес, она обошла стол во­круг и теперь стояла к гостю спиной, чуть наклонив­шись вперед. Белые обтягивающие брюки подчеркива­ли упругость ее ягодиц. Подставной чарнего оценил своим зеленым глазом всю ситуацию и сказал себе: «Сейчас или никогда». Он принял это решение в по­следнюю секунду, хотя на самом деле оно было напи­сано на его лице с того момента, как он переступил по­рог Виллы Валенти. Он не спеша встал, подошел к Нор­ме и, не долго думая, положил правую руку ей на задницу. Момент был настолько напряженный, что он почти ничего не чувствовал, но даже в таком состоя­нии он сумел оценить удивительную упругость ее яго­диц, их свежесть и молодость. К его удивлению, задни­ца Нормы показалась ему приветливой и незнакомой, словно он касался ее впервые и она никогда не была в его власти. Рука неподвижно покоилась на теплой по­верхности, и он терпеливо ждал развития событий. «Худшее, что меня ожидает, — думал он, — это не поще­чина и не шквал оскорблений, а одиночество, которое наступит, когда служанка холодно и вежливо попро­сит меня покинуть дом...» Однако ничего такого не произошло. Норма спокойно повернула голову и по­смотрела на него непроницаемым взглядом своих подслеповатых глаз, спрятанных в стеклянных омутах выпуклых линз, и вернулась к своим рюмкам. Он не по­чувствовал ни дрожи испуга, ни трепета удивления, ни напряжения враждебности. Она покорно сносила тя­жесть его руки, словно происходящее относилось не к ней. Все развивалось стремительно, но ему показалось, что прошла вечность: он чувствовал рядом спину Нормы и, почти не касаясь ее своим телом, вдыхал горячее тепло ее волос и затылка, а его рука осторожно ласка­ла ее ягодицы. Наполнив рюмки, она не спеша оберну­лась:

— А вы, оказывается, нахал, сеньор Фанека.

— Я действовал из лучших побуждений, сеньора!

— Да что вы говорите!

— Я не обидел вас?

— Не задавайте идиотских вопросов. — Она села, медленно закинула ногу на ногу и улыбнулась, не глядя на него. — Но больше этого не делайте, тем более в мо­ем доме.

— Вы восхитительная женщина, сеньора Норма.

Она недоверчиво опустила веки.

— Господи! Представляю, что вам обо мне нагово­рил Жоан...

— Он рассказывал, что вы привыкли управлять муж­чинами.

— Звучит как оскорбление. Однако поговорим об этом в другой раз. Вы очень меня развлекли, сеньор Фанека, благодарю вас. — Она встала и протянула ему руку. — Когда я прочту тетради Жоана, я позвоню вам в пансион, и, может быть, у меня появится желание наве­стить вас. Думаю, будет интересно увидеть улицы, где выросли вы и этот чудак, мой муж.

— Великолепно! И когда это произойдет?

— Пока не знаю. А сейчас — уходите.

Она не проводила его, но в саду он почувствовал, что она следит за ним из окна. Особенно обострилось это чувство, когда он подошел к пруду с зеленой водой, где ему снова вспомнилась проворная золотая рыбка, которая выскользнула однажды из рук Мареса и растворилась в пустоте. «Спокойно, Фанека, — прошептал он, — с тобой этого не случится. Мы же знаем, что ей нравится, она любит, когда плебейский язык вылизы­вает ее каталонское тело, опытный язык, горячий и шершавый, как у кота, — вот чего она по-настоящему желает, мы-то ее отлично знаем...»

Ощущая на себе пристальный взгляд из окна, нето­ропливо, изящной походкой он направился по усы­панной гравием дорожке к ограде, где красовался чу­гунный дракон; легкая хромота, одна рука засунута в карман, мужественный и неотразимый, небрежный и элегантный.

12

Кармен вошла в гостиную, держа руки на талии. Ниче­го не касаясь, она ловко огибала невидимые для нее предметы и рассеянно улыбалась. Зрелое послеполу­денное солнце светило в открытое окно, и ее слепые глаза ориентировались на свет.

— Где вы, сеньор Фанека?

— Здесь, у окна.

— Что вы делаете?

— Гляжу на улицу.

Она молча села в кресло-качалку перед выключен­ным телевизором. Было слышно, как бабушка спорит на кухне с сеньором Томасом. Через некоторое время Кармен спросила:

— О чем вы думаете, сеньор Фанека?

— Да так, о ерунде. Вспоминаю, как выглядела эта улица много лет назад, когда я был мальчишкой.

— А как она выглядела?

— Столько всего на ней происходило, и не упом­нишь... Помню только, что не было всех этих светофо­ров и машин, которые торчат здесь день и ночь. Ос­тальное позабыл.

— А я забываю цвета, — вздохнув, сказала девуш­ка. — Знаю, что море синее, дерево зеленое, кровь красная, а как выглядят эти цвета, почти не помню... Иногда я их путаю и представляю себе море черного цвета. Просто ужас.

— Подумаешь, — сказал Фанека, желая утешить ее. — Зато представь себе розового голубя. Как красиво!

— Скоро я забуду, как выглядят цветы. — Она заду­малась и добавила: — Забуду радугу, сеньор Фанека.