Двуликий любовник

7

С трудом переводя дыхание, он поднялся на самую вер­хотуру: туда, где улица Верди взбирается по крутому склону. Выше нет уже ничего, кроме неба. Своим един­ственным глазом он видел отлично. Перед ним откры­лось переплетение улочек, которые спускались и под­нимались во всех направлениях, причудливое и нере­альное, словно картинка из старой сказки или игрушка из папье-маше: отвесные улочки заливал бледный, тус­кловатый свет фонарей, мягко освещающий каждый уголок, как на театральной сцене. Уклон улиц был на­столько крут, что кое-где вместо тротуаров сделали ле­стницы. Мгновение он помедлил, не задерживая взгляд ни на чем в отдельности и видя все: даже с закрытыми глазами он мог бы припомнить каждый подъезд, каж­дое окошко нижних этажей и тех, кто там живет или жил прежде. Старый пансион стоял на своем месте: ма­ленький двухэтажный дом, серый фасад с двумя рядами высоких окон. Было по-прежнему цело старое крылеч­ко и два крошечных палисадника по обе стороны, где росли несколько олеандров и густой лавр, но дом вы­глядел запущенным и обшарпанным и, видимо, не приносил уже своим владельцам никаких доходов. Над две­рью — облупившаяся синяя надпись: «Пансион Инес». Никто так и не узнал, кем приходилась хозяевам эта Инес, было ли это имя или, может быть, чья-то фами­лия... Чуть выше, там, где сейчас виднелся гараж, раньше стоял дом Фанеки, а еще выше, на другой стороне, — дом, где жили Марес и его мать. Таверна Фермина пря­мо напротив пансиона превратилась в бар «Эль-Фа-роль» с неоновыми огоньками, игровыми автоматами и телевизором. Чувство спокойствия и гармонии, царив­шее в этом уголке города, радость долгожданного воз­вращения и уверенность, что он пришел вовремя, охва­тили поддельного Фанеку. Если его где-то ждали, — а он знал, что долгие годы его никто нигде не ждал, — так именно в этом месте. Ему вспомнилось воркование го­лубей бесконечными летними вечерами, плоские кры­ши соседних домов под яростными порывами ветра и мальчишки, бегущие под дождем в огромных сложен­ных из газеты шляпах, вспомнилось множество за­бытых радостей и крохотных кусочков счастья, погре­бенных под могильной плитой времени, будничной рутины и невольного каждодневного притворства: ко­миксы из книжной лавки Сусанны, романы об Эль-Койоте, ржавый остов «линкольн-континенталя», лак­ричные палочки, удивительные руки фокусника Фу-Цзы, приключения на Лысой горе, поцелуи Нормы возле пруда на Вилле Валенти... Вспомнилось то, что од­нажды, давным-давно, сказал ему какой-то врач: «В этом квартале, с его крутыми улицами, ноги у вас, маль­чишек, всегда будут здоровее и сильнее, чем у детей из Сант-Жервази или Эйшамплы». Черт возьми, думал он, тоже мне утешение.

В пансионе было тихо, словно там никто не жил. Он увидел маленький вестибюль, окутанную мраком стойку, деревянную вешалку и нижние ступени лест­ницы. На стенах — те же самые обои: выцветшие розо­ватые полукружия восходящих солнц, повторяющиеся до бесконечности. Запахи, которые доносились из глу­бины дома, вернули Маресу давние времена: аппетит­ный аромат жаркого и увлекательные приключения той далекой поры детства, когда они с Фанекой бегали на кухню пансиона, где им всегда перепадало что-ни­будь съестное. Неожиданно он увидел девушку лет двадцати, она медленно спускалась по лестнице. У нее были серые глаза и нежное лицо, черные волосы, со­бранные в пучок, стройная, немного напряженная шея. Казалось, девушка прислушивалась к далеким зву­кам неведомой музыки, которые слышала только она одна. Не замечая Мареса, на последней ступеньке она тревожно замерла, чуть повернув голову, словно уга­дывая его присутствие.

— Кто здесь? — спросила она. — Что вам угодно?

— У вас есть свободная комната?

— Да, конечно, сеньор.

Она все время держала голову прямо, неподвижно глядя перед собой, и выражение ее лица казалось не­много напряженным. Наконец она спустилась в вести­бюль и очень уверенно, по-прежнему держа голову прямо, подошла к узкой регистрационной стойке. Ее худенькое и стройное тело было выразительным, гиб­ким и грациозным, что не вполне соответствовало ее странной манере двигаться.

— С полным пансионом?

— Нет, только проживание.

— Восемьсот песет за ночь, плата вперед. Вы надол­го приехали, сеньор?

— Пока не знаю. Ко мне кое-кто должен прийти. — Его андалусский акцент смягчился, но говорил он все тем же чувственным и хрипловатым голосом Фанеки, что выходило у него все более непринужденно и есте­ственно. — Будьте добры, дайте мне номер телефона вашего пансиона.

Девушка назвала номер, он записал его. Он заметил, что, пока она открывала регистрационный журнал и переворачивала его, чтобы дать ему расписаться, ее се­рые глаза неподвижно смотрели в пустоту. Когда же она принялась ощупывать стойку в поисках ручки, он уже не сомневался, что она слепая.

— Напишите вот здесь, пожалуйста, ваше имя, фа­милию и номер паспорта.

— Видите ли, дело в том, что паспорт я потерял... На днях мне выдадут новый, — сказал он. — Но у меня тут есть квитанция с номером...

— Конечно, сеньор, этого достаточно.

Он сделал все, как она просила, и снял трубку теле­фона.

— Я могу позвонить?

— Да, сеньор.

— Меня зовут Хуан Фанека, и мальчишкой я жил на этой улице. Столько лет прошло с тех пор. — Он на­брал номер Виллы Валенти. — Тебя еще на свете не было...

Он спросил сеньору Норму. Служанка ответила, что она только что ушла.

— Тогда передайте ей, что звонил Хуан Фанека из пансиона «Инес», — сказал он и продиктовал номер телефона. — Передайте сеньоре Норме, — продол­жал он, — что, если Хуан Фанека ей вдруг понадобит­ся, пусть звонит в пансион. Если надумает позвонить или зайти — я бываю в основном по вечерам, после ужина...

Разговаривая со служанкой, он не отрывал глаз от слепой девушки, которая на ощупь искала ключи, вися­щие на щите у нее за спиной. Наконец она нашла ключ от седьмой комнаты. Пристально всматриваясь в пус­тоту, она повернулась к стойке и опустила вытянутые руки на регистрационную книгу. В ее светло-пепель­ных влажных глазах таилась нежная улыбка. Глядя на ее бледные полуоткрытые губы, он заметил особую на­пряженность, присущую слепым: казалось, она погло­щала свет не глазами, а ртом.

Марес повесил трубку и пробормотал:

— Завтра принесу кое-какую одежду и личные ве­щи. Мы можем осмотреть... — Он осекся, смутив­шись. — Я хочу сказать, могу ли я осмотреть комнату?

— Конечно, сеньор. Сию секунду. Вот ключ. Седьмая комната.

Девушка подошла к лестнице, подняла голову и громко позвала:

— Бабушка! Новый жилец! — Она вновь повернула лицо к нему, улыбнулась и, как ему показалось, посмо­трела прямо в глаза. — Поднимайтесь, бабушка пока­жет вам комнату.

— Спасибо.

По лестнице он взбежал так резво, что удивился сам себе. Бабушка наверняка была той самой сеньорой Ло­лой, которую он не видел почти двадцать пять лет, с тех пор, как похоронил мать.

Она мыла в коридоре пол. Ей было под семьдесят, но она казалась бодрой и сильной, голубоглазой, с крепкими белоснежными зубами.

— Вы меня помните, сеньора Лола? Впрочем, нет, что я такое говорю, столько лет прошло. Я Хуан Фане­ка, Фанекилья...

— Господи! — воскликнула старуха все тем же нео­быкновенным голосом, который он помнил с детст­ва, голосом не просто хриплым, а «бородавчатым», как подумалось ему как-то раз, когда он был мальчиш­кой. — Конечно же, я помню тебя, ты — сынок Розы... Ты уехал в Германию на заработки. Да тебя просто не узнать! Господи, и этот закрытый глаз! Разве забудешь твои шалости, особенно вместе с этим... как его... Как же звали того дьяволенка?

— Хуанито Марес.

— Дай ключ, я покажу тебе комнату. Точно, Марес. Вечно голодный, все время здесь вертелся, ждал, что его чем-нибудь угостят, — вспоминала она. — Его мать зва­ли Рита Бени. Бенитес. Она поменяла свою фамилию и стала Бени, чтобы все думали, что она итальянка... Про­ходи. И ты тоже, помню, часто прибегал сюда. Чудес­ные времена, хоть и тяжелые. Жильцов было гораздо больше. Если бы ты приехал позже, наш пансион, на­верное, уже закрылся бы... Теперь его и пансионом-то не назовешь, жильцов совсем нет. Когда муж умер, я продала часть дома, осталось только несколько комнат. Знаешь, сколько у меня сейчас жильцов? Парочка ста­рых пенсионеров, у которых нет никого на свете...