Двуликий любовник

— Опрос? А я здесь при чем?

— Вас, сеньора, выбрали из тысячи человек.

— Да что вы говорите!... А для чего это?

— Это специальный опрос, его проводит Женералитат.

Польщенная сеньора Гризельда улыбнулась.

— Женералитат? Но... в такое время...

— Да, я немного припозднился. — Он открыл папку с брошюрами и чистыми листами бумаги. — Это очень быстро.

— Надо же! И о чем вы собираетесь меня спраши­вать?

— Сию минуту, сейчас все вам объясню. Только один вопросик, я запишу ответ — и все. По телевизору будут показывать. — Он вертел в руках авторучку, гото­вясь записывать. — Но сперва скажите, сеньора, как вас зовут, сделайте любезность.

— Гризельда Рамос Жиль, — ответила она, слизывая с ложечки остатки йогурта. — Так вы говорите, по теле­визору покажут?

— Возраст?

— Тридцать семь лет.

Записывая ответы, Марес прохаживался по коридо­ру, обращая к ней свой величественный профиль. Он двигался неторопливо и мягко, осторожно наблюдая, какое впечатление производит весь этот спектакль на толстуху-соседку. Прислонясь к дверному косяку, сень­ора Гризельда по-прежнему стояла на пороге и кокет­ливо похлопывала ложечкой по своим полным розо­вым губкам. Украдкой Марес уловил в глазах вдовы мечтательную теплую искорку, когда та с робким лю­бопытством поглядывала на его черную повязку. Было очевидно, что она совершенно его не узнавала.

— Семейное положение?

— Вдова.

На его губах появилась лукавая улыбка.

— Черт меня подери, неужто у вас никого нет?

Сеньора Гризельда захихикала.

— А какое вам дело, бесстыдник! Продолжайте, про­должайте!

— Такая женщина, как вы, не может быть одинока. Точно вам говорю.

— Никто не должен быть одинок, разве нет?

— Точно.

— Ах, не могу видеть, как вы все это пишете стоя. Мо­жет, пройдете? За столом в гостиной вам будет удобнее.

— Нет, спасибо, уже немного осталось. Так, скажи­те-ка мне...

Он нашарил в папке анкету с вопросами про сарди­ны в масле, пробежал ее глазами, но ничего подходя­щего не нашел. Тут он вспомнил, что сеньора Гризель­да была весьма неравнодушна к каталонскому нацио­нальному вопросу.

— Ага, вот отличный вопросик, сеньора. Поддержи­ваете ли вы инициативу каталонского парламента о немедленном обсуждении вопроса о том, что Жозепа Каррераса [11]следует называть отныне звездой не ис­панской, а исключительно каталонской оперы?

Остолбеневшая сеньора Гризельда не мигая гляде­ла на самозванца.

— Подумайте как следует, прежде чем ответить, — настаивал он.

— Мне и думать нечего. Я с этим совершенно со­гласна. Мало того, я считаю, что и Каррерас, и Кабалье должны петь свои арии по-каталонски. И оперы пусть переведут. Будет очень красиво, правда?

— Я не знаю, сеньора. Я только исполняю свои обя­занности. — Он захлопнул папку и подарил вдове пле­нительную улыбку. — Спасибочки. Не смею вас больше беспокоить.

— И это все? Какое же это беспокойство? Спраши­вайте, спрашивайте все что хотите.

— Благодарю, как-нибудь в другой раз. Целую ваши ручки, мадам.

Он взял ее полную руку, которая по-прежнему сжи­мала перемазанную в йогурте ложечку и, наклонив­шись, поцеловал ее вежливо и церемонно. В ответ она едва заметно погладила тыльной частью руки его губы и отняла руку не сразу. Ее воловьи глаза поразили Ма­реса: в них таилось что-то зовущее, что-то неуловимо чувственное.

— Какой у вас усталый вид, — воскликнула вдова. — Вошли бы да отдохнули немного. Проходите, любез­ный, я вам налью что-нибудь. У вас такая тяжелая рабо­та! Ходить из дома в дом, задавать всякие вопросы. А у людей нет культуры, ничего их не волнует. Проходите, сделайте милость, я ведь одна живу...

Марес чувствовал, что шутка затянулась и вдобавок оказалась не такой забавной, как он ожидал, но жажда приключений в нем не утихала; кроме того, новая шку­ра неожиданно пришлась ему по вкусу. Убедившись окончательно, что его не узнают, он пробормотал «спасибо» и прошел за хозяйкой в глубь квартиры, по­неволе разглядывая ее могучую задницу, которая мер­но покачивалась перед ним; выцветший халат плотно облегал выпуклые ягодицы. Он отметил, что задница у нее хоть и толстовата, но вполне привлекательная, — еще довольно крепкая и аппетитная, и почувствовал смутное волнение.

Они оказались в тесной гостиной, уставленной тя­желовесной старомодной мебелью и увешанной пест­рой керамикой. Присев на обитый ситцем диванчик, он вдруг почувствовал себя счастливым и беззабот­ным. Нежданно-негаданно обстановка гостиной перенесла его лет на двадцать или тридцать назад. Маресу вспомнилась мать и ее простодушные приятели-арти­сты, которые каждый субботний вечер вступали в не­равный поединок со скукой и отчаянием... Вдова пред­ложила ему кофе с коньяком, а сама закурила, что бы­ло ей очень к лицу, и принялась болтать об одинокой вдовьей жизни. Она рассказала, что работает кассир­шей в каком-то кинотеатре неподалеку, который в ско­ром времени должны снести, и что у нее есть дочка двадцати лет, живущая с мужем-мясником в Сарагосе, и еще ей очень нравится бинго и лотерея. Затем она спросила Мареса, как его зовут, и мгновение он помед­лил с ответом.

— Фанека, — произнес он наконец, — Хуан Фанека к вашим услугам, сеньора Гризельда.

— Ах, зовите меня Гризи! Мои друзья зовут меня Гризи, и мне нравится, имя как будто заграничное.

— Точно. Что-то шведское.

Он тронул пальцем повязку на глазу, чтобы убе­диться, что с ней все в порядке. Вдова спросила с участ­ливой улыбкой:

— Какой-то несчастный случай, сеньор Фанека?

— Я потерял глаз на корриде, сеньора.

— Как, вы были тореадором?

— Точно.

— Эта повязка вам ужасно идет. Черный цвет очень облагораживает.

— Спасибо за комплимент, сеньора.

— А знаете, чего бы мне хотелось?

— Нет, не знаю.

— Не будете смеяться, если я вам вот так прямо возьму и скажу?.. Мне бы очень хотелось, чтобы вы пригласили меня в театр. Пригласите меня как-нибудь в театр?

— В театр? Ладно, почему бы и нет?

— Правда? Ах, вы это всерьез?

— Какая вы милая!

«Она не только не узнает меня, — мелькнуло у Ма­реса, — я ей понравился, и она нашла меня привлека­тельным». Пока вдова наливала коньяк в опустевшие рюмки и рассказывала о временах, когда она только и делала, что ходила в театр с интересными мужчинами, он поднялся с дивана и прошелся по гостиной, стара­ясь держаться к ней вполоборота. Поглядывая за сень­орой Гризельдой краешком глаза, он заметил, с каким взволнованным ожиданием сидит она на подушке, брошенной на пол, и окончательно поверил в таинст­венную силу цыганского шарма, придававшего всему его облику неотразимое обаяние. Глаза вдовы были томно прикрыты — то ли от сигаретного дыма, то ли желания скрыть какие-то тайные помыслы; она была толстой и одновременно воздушной и юной, словно вдруг очутилась на чудесной вечеринке, где ей удалось сбросить с себя привычные инертность и равнодушие. Они непринужденно болтали: он, сидя на софе, она — на полу, и время летело незаметно. Постепенно он на­чал подумывать о прощании и мысленно поздравил себя с успешным завершением эксперимента («Она не узнает меня весь вечер», — сказал он себе), как вдруг вдова встала и, потянув его за рукав, позвала за собой:

— Идите сюда.

— Что, простите?..

— Я хочу вам кое-что показать.

Она взяла его за руку, вывела в коридор и открыла дверь спальни. Это оказалась лучшая комната в доме, светлая и чистенькая. Глядя на ее незамысловатое уб­ранство, трудно было определить, кто в ней спит — сентиментальная толстуха вдова или маленькая дево­чка. Стены покрывали обои в розовых слониках, жи­рафах и зебрах. На широкой кровати лежал небесно-голубой матрас, а на нем сидел огромный белый плю­шевый медведь. Сладко пахло розовой водой. Все показалось Маресу чрезвычайно милым и уютным.

Он почувствовал, как горячая волна прилила к его паху. Сеньора Гризельда подошла к изголовью кровати и погасила сигарету в пепельнице, стоявшей на ноч­ном столике. Потом стащила с кровати плюшевого медведя и нежно обняла его круглыми розовыми рука­ми. Стоя к Маресу спиной, она спросила:

11

Жозеп — каталонский вариант испанского имени Хосе.