Набоб

Поначалу сомневавшаяся Мариан в конце концов позволила себя убедить. Она догадалась, что ее возлюбленный — английский шпион. То, что он каждую ночь делил ложе с Жанной, пробуждало в ней ревность: иногда она просыпалась от поднятого ими в спальне шума. Свидания в оранжерее требовали конспирации и сопровождались постоянным страхом, что их обнаружат. Сен-Любен приезжал туда уже утомленный; их шалости потеряли былую пикантность. Поэтому идея о бегстве из города удовольствий, давно наводившего на нее скуку, понравилась Мариан. Она уже воображала себя обладательницей капитала, скопленного Жанной Карвальо за двадцать лет. Главное — покинуть Пондишери до прихода англичан. «Дело не терпит отлагательств», — твердил Сен-Любен. И действительно, каждый день в город возвращались остатки разбитых отрядов. Солдаты были в оборванной форме, со сбитыми в кровь ногами, изможденные лишениями и форсированными маршами. А однажды вечером в порту Пондишери бросил якорь фрегат «Бристоль». По словам прибывшего на нем некоего дю Пуэ, он потерял всех своих солдат. Ветер не позволил забрать этих несчастных с берегов Бенгалии на корабль. Им пришлось уйти в глубь джунглей, и здравый смысл подсказывал, что они уже никогда не вернутся.

Эта новость сильно взбудоражила факторию; поддерживаемое брахманами беспокойство росло с каждым днем; кормилицы-индианки отказывались кормить белых детей, а у европеек не хватало молока; часто случались пожары; по улицам Черного города бродили кающиеся, они вопили и секли себя бичами; урожай погибал на корню; торговля пошла на спад. «Агония может длиться долго, — судачили на базаре. — Полгода, а то и год. Но что такое год в сравнении с жизнью богов, дхарма, друг мой торговец пальмовым маслом, дхарма, дорогой сосед резчик по кораллам. В обители Ямы всех нас будут судить по нашим прошлым поступкам, так давайте в первую очередь думать о том, чтобы не оскверниться, если мы хотим в следующей жизни быть счастливее».

Только два человека радовались и были полны надежд. Это Мариан де Шапюзе и шевалье де Сен-Любен. Большую часть времени они были заняты тем, что разрабатывали хитроумные планы поиска тайника, в котором Жанна Карвальо прятала свои сокровища.

ГЛАВА VI

Поход в Годх

Рождество 1759-го — январь 1760 года

Боженька, Мадек и Визаж не могли отметить ни Новый год, ни Рождество, ни Сочельник. Стоило им переправиться через первую же реку, как они попали в другое измерение. Все дни были похожи один на другой: после заката солнца — передышка, с рассветом — снова в поход, и так месяц за месяцем. Перед ними лежала Индия, она завладела ими, но они еще не осознали ее внутренних ритмов, не прочувствовали ее мертвых сезонов и праздничных дней. Они затерялись в лесах и плыли в незнакомом потоке времени; они считали дни, но не ощущали разницы между ними: джунгли, водопады, перевалы, пыльные плато; летняя жара, потом сплошные дожди. И опять горы, реки, еще более стремительные, чем те, которые встречались раньше, спутавшиеся сети лиан, болота, и опять плато. В Пондишери, назад в Пондишери! Надо вернуть себе славу, чего бы это ни стоило. Надо убраться подальше от кишащих англичанами берегов. Сипаи говорили, что в центре страны есть дороги, где никогда не ступала нога фиранги в красных камзолах. Говорили также, что еще во времена генерала Бюсси французы оказали тамошним царям поддержку, поэтому на тех дорогах им ничего не угрожает, разве что нападение разбойников, но ведь их можно встретить, и путешествуя по Европе. И наши герои вновь отправлялись в горы, поднимаясь все выше и выше, от одной вершины к другой, и, казалось, это будет длиться бесконечно. Сипаи называли эти горы гхата, то есть лестницами.

Уже много месяцев отряд упорно шел на запад. Когда солдаты преодолевали очередную вершину и перед ними вновь открылся горизонт, Мадек жадно искал глазами тот благословенный путь, ту главную артерию Индии, которая приведет его назад к набережным Пондишери, но не за тем, чтобы вернуться в Европу — существует ли она еще вообще? — а для того, чтобы вновь отправиться в поход и снискать славу. Предательство раджи он воспринял как личное оскорбление. Гордость придавала Мадеку силы и заставляла идти вперед. Он добьется богатства и почестей. Под его началом четыреста солдат, правда, пока нет коня. И если он тащился через простирающиеся до самого горизонта леса, которые не пройдешь и за целую жизнь, то только потому, что надеялся когда-нибудь проехать на параде верхом, в золоченом мундире завоевателя.

В джунглях им попадались племена нагих совсем не пугливых людей, которые поклонялись огню и рубили деревья каменными топорами. Каждую ночь солдаты засыпали под вой гиен. А однажды они целых четыре дня шли по следу старого одинокого слона, искавшего место, куда приходят умирать его сородичи. Это оказалось болото у подножия небольшой горы. Едва добравшись до него, слон рухнул в топь, среди скелетов и бивней других слонов, и испустил дух.

Хотя каждый день приносил Мадеку необычные впечатления, воспоминания о них быстро рассеивались. Потому что главным было другое. Подобно Ланселоту и Парцифалю из древних легенд, он искал среди этих рек и камней нечто вроде индийского Грааля и воображал даруемые им бесконечные блага, хотя толком не представлял себе, как он должен выглядеть. Неожиданные приключения и встречи с чудовищами казались ему, как и древним героям, испытаниями на пути к цели. И Мадек упорно шел вперед. Впрочем, как Боженька, Визаж и все другие солдаты. Так продолжалось до того дня, когда они вышли наконец на дорогу, точнее на перепутье, и остолбенели. У костра сидели люди в таких же, как у них, лохмотьях. Это оказались французы, уцелевшие после нападения англичан на факторию Янаон и тоже бежавшие в горы. Соотечественники бросились друг другу в объятия.

Только один человек не сдвинулся с места.

— Надо идти дальше, джунгли — очень опасны, — рявкнул он, когда прошли первые минуты радости.

— А ты кто такой, чтобы нами командовать? — огрызнулся Мадек.

— Меня зовут Мартин-Лев, солдатик! Мартин-Лев, потому что иногда я рычу! — расхохотался он.

Визаж начал опасаться потасовки, из которой Мадек вряд ли вышел бы победителем, потому что его противник был намного сильнее, но Мадек тоже рассмеялся. Мартин-Лев был ему чем-то симпатичен: смуглый великан, вспыльчивый, но отходчивый, он носил знаки отличия офицеров французской армии. И при этом он — тоже! — был всего лишь искателем приключений.

— Куда вы направляетесь? — спросил Мадек.

— Мы едем на север, чтобы поступить на службу к какому-нибудь местному царьку.

— Вы с ума сошли, — вмешался Визаж. — Хотите дезертировать в тот момент, когда нация так в вас нуждается!

Мартин-Лев почувствовал в Визаже ровню: по манере говорить, по возрасту, может быть по происхождению. Спустя десять минут было решено разбить общий лагерь. Всю ночь они просидели у костра. Мартин-Лев рассказал, как англичане осадили французскую факторию Янаон. Силы были неравны. Ему удалось уйти вместе со своими людьми и орудиями; уже много недель они скитались по Декану. Земля здесь скудная, местные царьки, мусульмане-фанатики, настроены против французов. Поэтому надо идти на север: тамошние раджи-индусы более лояльны к французам. К тому же рано или поздно придется вступить в войну с англичанами, угрожающими Бенгалии. Следовательно, чужеземных солдат, умеющих хорошо воевать, они примут как дар богов.

— Вы не сможете пересечь Декан, — говорил Мартин-Лев. — Посмотрите на себя: одеты в лохмотья, оружия у вас мало, нет ни лошадей, ни одного боевого слона! Набобам юга после нашего поражения доверять опасно. Они в два счета с вами справятся.

— А Пондишери? Разве мы не можем вернуться туда? — спросил Мадек.

— Вернуться в Пондишери мы можем лишь вооруженными до зубов. Для этого нужны деньги. Давайте объединимся и пойдем на север. Наверняка там найдется раджа, который никак не может собрать налоги или боится англичан. Мы предложим ему взять нас на службу, да, нанять нас, наши пушки, наших людей, наши шпаги… А выполнив свою задачу и набив карманы рупиями, мы вернемся в Пондишери. Слово драгуна, отказаться от самоубийства и дезертировать — это не одно и то же.