Набоб

— Я догадываюсь, Ананда, что богиня оспы не может быть веселой.

Ананда помрачнел.

— Мемсахиб… Сейчас понгол, ты же знаешь, и на базаре должно быть веселье, потому что солнце вернулось в наши края.

— Разве его нет, этого веселья? Ведь барабаны бьют весь день напролет.

— Не верь барабанам, мемсахиб.

— Правда? Неужели дела так плохи?

— В Пондишери пришло несчастье, и в Черный город, и в Белый. Так говорят брахманы. — Он смотрел Жанне прямо в глаза. — Ты ослепла в последнее время, мемсахиб, совсем ослепла… Раньше ты такою не была. Помнишь, как хорошо мы вместе вели дела, когда царило благоденствие и на наших улицах танцевала богиня Лакшми?

— Не будем говорить об этом, торговец. Прошлого больше нет. Я спрашиваю тебя о настоящем.

— Ты ослепла, — повторил Ананда, — как и все твои люди. Пондишери ожидает несчастье! Когда я веду дела с Компанией, никто больше не относится ко мне с уважением, агенты грызутся между собой. Мы теряем деньги, индийцы дрожат от страха, стонут и плачут, как жители проклятых городов, описанных в наших священных книгах, как те, кто день и ночь должны были приносить в жертву богам своих сыновей…

— Ананда! Мы говорим не об этом…

— Не об этом, мемсахиб, — перебил он ее. — Потому что со времени отъезда Дюпле ваши агенты все беззастенчивее обкрадывают индийцев и вот уже месяц, как заставляют женщин и девушек отдавать им свои украшения, — это для войны с англичанами, говорят они, потому-де, что у губернатора не хватает на нее денег.

— Но война далеко! И она скоро закончится!

— Нет, мемсахиб. Мариамалле пришла предостеречь нас, послав в Черный город оспу. Люди из Франции и Англии принесли сюда скверну и беспорядок, и богиня наказывает нас за то, что мы вам подчинились.

— Если англичане возьмут Пондишери, Ананда, ни ты, ни твой народ не станете счастливее.

— Для богини нет различия между французами и англичанами.

Ананда оставил свою обычную вежливость. Жанна заподозрила худшее. Восстание индийских царей, покорившихся Франции? Но Ананда, который уже давно сотрудничал с Компанией, вряд ли знает об этом. Ему не доверяют.

Значит, это все-таки брахманы. Страх. Ужас, пришедший из глубины храмов, ужас, чье лицо она впервые увидела десять лет назад, когда Пондишери был осажден. Тысячи богатых и нищих бежали тогда по дорогам, охваченные безумием; они метались от храма к храму, молясь и испрашивая прощения у усмехающихся или равнодушных статуй богов-разрушителей, Шивы, Кали, Дурги… Многие так и не вернулись назад. Но на этот раз ужас поселился в сердцах людей, когда война была далеко. Здесь она даже не подавала признаков жизни, да и агенты воровали не больше обычного.

Жанна смотрела на Ананду и размышляла: был ли и он тогда среди обезумевших от страха паломников? Да, несомненно. Как несомненно и то, что он не осмеливается дать волю своему страху в присутствии белого человека, тем более в присутствии женщины.

Жанна распорядилась подать чай, потом отослала служанку и сама налила напиток в фарфоровые чашки. Ананда пил чай, как гурман, глядя на чашку с отрешенным видом. Правой рукой он начал приглаживать складки одежды. Жанна поняла, что он не желает продолжать разговор. Удерживать его было бы неприлично, поскольку он всем своим видом показывал, что ему больше нечего сказать. Жанна теребила кружевную салфетку, пытаясь что-то придумать, чтобы не дать ему уйти. Ананда поставил чашку на стол. Они встретились взглядом. На этот раз ему не удалось притвориться.

— Ананда, богиня что-то сказала, и ты повторишь для меня ее песню. Слышишь? — Жанна произнесла это так, будто метнула копье, подавшись всем телом вперед и резко выбросив в сторону гостя руку. В глазах Ананды стоял ужас. Именно этого Жанна и хотела добиться. Европейцы никогда не говорили с индийцами об их религии; если они не игнорировали ее намеренно, то презирали и насмехались над ней. Старый торговец смотрел на Жанну как на демона. Сейчас он либо бросится бежать со всех ног, и это будет конец их взаимопониманию, либо, побежденный, потрясенный силой ее интуиции, заговорит. Он заговорил, вернее, сначала забормотал. Она не сразу разобрала слова:

— …Это не Мариамалле, мемсахиб. Конечно, в городе есть оспа и богиня иногда является женщинам во время месячных. Но теперь пришла другая, и она говорила с брахманами, а это хуже, мемсахиб. Горе нам, потому что это была Радьяфе, четвертая дочь Солнца; три месяца назад ее видели в воротах храма, у нее четыре головы, четыре носа, восемь рук, восемь глаз и восемь ушей…

Ананда говорил все уверенней и громче. Наконец его голос зазвучал торжественно и величественно. Его жесты стали как прежде естественными, парчовое платье больше не стесняло его. Дух пророчества завладел торговцем всецело. Он встал на колени на ковре. Жанна забеспокоилась. Ей никогда еще не приходилось видеть такого; Индия в облике безумного старика из Черного города вдруг вторглась в ее уютную роскошную гостиную.

Ананда говорил нараспев:

— …Слышишь, мемсахиб, это была Радьяфе, которая не являлась уже несколько столетий! Дурной знак, мемсахиб, горе нам… Ибо уши у нее были большие, губы — отвислые, а брови — нахмуренные. Из глаз ее изливался огонь, а из ноздрей шел дым; у нее было две ноги. Она явилась на слоне, что предвещает войну между народами. Она погружалась в сок лиловой мальвы, что предвещает проклятье человеческому роду. Она была в черной одежде. Она натерлась рыжей камедью вместо сандала, а это предвещает несчастье замужним женщинам. На ней были украшения из кошачьего глаза, что предвещает несчастье всем ювелирам, а также медникам, потому что в руке у нее был котелок. Те, кто крепко спит, утратят сон, потому что на шее у нее была гирлянда жасмина. Горе пастухам, ибо она пила молоко! Горе тем, кто болен оспой, потому что она ела плод манго! Горе тем, кто торгует золотом, потому что она была прикрыта великолепным желтым зонтом! Горе баядеркам, ибо она явилась в пятницу!

Для воскурения она высекла искру из камня, который находят в желудках быков, а это означает, что малым детям угрожает опасность. Горе людям, пришедшим из-за Черных Вод, ибо у нее было в руке копье! Горе всему роду человеческому, потому что, прежде чем исчезнуть, она с изумлением посмотрела в сторону Запада и превратилась в мужчину…

Ананда обхватил голову руками и замолчал.

Они долго сидели, не говоря ни слова; он продолжал стоять на коленях с закрытыми глазами, ждал, что скажет Жанна.

Она размышляла, машинально теребя волан на платье.

— Теперь я знаю достаточно, Ананда, — наконец произнесла Жанна.

Надо перевести разговор в другое русло. Надо притвориться, не дрожать, сохранять хладнокровие. Надо стать Той Самой Карвальо, какой ее знают деловые партнеры. Жанна постаралась представить только что сказанное как прелюдию к дальнейшей беседе.

— Мы ведь всего лишь обменялись приветствиями, не правда ли, Ананда, мы поговорили о том, как поживают дети. А наш старый друг, торговец бетелем, — он по-прежнему прячет в кладовке дорогие шелка? А дочь торговца розовой водой действительно такая злая, как о ней говорят?

Потрясенный ее хладнокровием Ананда снова превратился во франко-индийского агента. Целый час они обсуждали цены на муслин и сапфиры, поставки шафрана, договаривались о том, сколько зеркал надо будет привезти для раджей. После этого Жанна отпустила торговца.

Чтобы подчеркнуть свое уважение к ней, Ананда попрощался по-французски: его губы коснулись ее руки. Их взгляды еще раз встретились, на мгновение, короткое, как вспышка молнии. Жанна тщетно искала в глазах Ананды опровержение своим мыслям. Он отвернулся и, шурша золотой парчой, вышел из комнаты. Жанна изо всех сил вцепилась в край стола, пытаясь подавить желание выпить арака. Сейчас нельзя. Голова должна быть ясной. Десять лет назад ей ведь удалось пережить осаду и спастись. Правда, она тогда овдовела. Если Та Самая Карвальо поддастся страху, что станет с Белым городом, который совсем размяк от удовольствий и интриг? Надо держаться: в глазах Ананды она, не устрашившись его откровений, восстала против ужасов Черного города, против извечной одержимости Индии. Нужно, чтобы Белый город оставался спокойным. Для этого она пригласит всех колонистов в свой загородный дом и устроит большой праздник.