Проигравший из-за любви

— Где это ты мог встретиться со своим новым знакомым, Чемни? — спросил он, опускаясь в свое любимое кресло, пока Флора в это же время по просьбе миссис Олливент снимала маленькую кокетливую шляпку и жакет, сделанный из меха котика.

— Где я встретил его? Думаю, что я рассказывал тебе при прошлой нашей встрече, что я интересуюсь торговым флотом, но только на уровне вложения нескольких тысяч фунтов.

Затем Чемни стал рассказывать свою историю, при прослушивании которой взгляд доктора оставался очень серьезным, как будто он слушал признание в уголовном преступлении и размышлял, как он может помочь своему другу избежать возмездия правосудия.

— Если ты спрашиваешь моего беспристрастного мнения, Чемни, — сказал, наконец, доктор с грустным выражением на лице, которое было повернуто к огню, а не к гостям, — мое мнение заключается в том, что ты сделал очень глупую вещь.

— Вот как?

— Очень необдуманный шаг. Ты позволил молодому человеку на очень интимном уровне познакомиться с вами. Ты открыл двери своего дома для него, и сделал его почти что членом своей семьи просто в силу того, что он племянник твоего старого друга, не узнав ни его характера, ни его прошлого. Ведь этот мистер Лейбэн, кажется, так ты сказал, всего лишь племянник, некоего Джона Фергусона, человека, который погубил себя выпивкой в далекой Австралии.

— Я обязан Джону Фергусон у каждым пени, которое я имею, — пробормотал Чемни.

— Вернее, я хочу сказать, он обязан только тебе, что не потерял и не растратил ни одного пени, которым обладал. Во всяком случае я не могу позволить, чтобы этот Лейбэн имел какую-либо возможность воспользоваться твоим простодушием. И если ты примешь мой сонет и помешаешь этому бродяге бывать в твоем доме, то будешь иметь все основания в дальнейшем в случае недоразумения вытолкать его в шею. Конечно, я несколько преувеличиваю.

— Мне хотелось бы надеяться на это, — сказала Флора чуть не плача. Никогда еще она не чувствовала себя такой разочарованной. Казалось, так трудно найти в своих друзьях сочувствие и понимание. — Мистер Лейбэн не тот человек, который потерпит такое обращение о ним, даже со стороны папы. То, что вы считаете его негодяем, очень жестоко и несправедливо, доктор Олливент, тем более, что вы совсем на знаете его. Я думаю, что если бы вы увидели его студию, то вы бы изменили свое мнение о нем. Там все так чисто и опрятно, даже можно сказать — приличествующе джентльмену — и разные рисунки. Он показывал нам их, правда, папа?

Мистер Чемни кивнул головой. Он считал высказывания Олливента еще достаточно мягкими. Может быть, доктор привык читать ему наставления, как некогда, двадцать два года назад, учил его учению Вергилия и всяким другим занудным вещам типа гипербол и парабол.

Доктор Олливент посмотрел на Флору с некоторым любопытством, даже с насмешкой, как на несмышленого ребенка или как на забавную молодую женщину.

— Очень хорошо, пусть будет так, — сказал он, — предположим, что он безупречный молодой человек.

— Он прекрасно поет, — еле слышно проговорила Флора.

— Мы позволим ему быть с нами. Не волнуйся, мама, мисс Чемни и я не собираемся ссориться. Вы споете моей маме некоторые из своих любимых старых баллад, мисс Чемни?

— Зовите меня Флора, пожалуйста, — сказала она немного успокоившись после его последних слов. — Никто не зовет меня мисс Чемни.

— Даже мистер Лейбэн?

— Конечно. Он ведь молодой человек.

— А это имеет существенное значение, я полагаю. Хорошо, я буду звать вас Флора, а если вы все еще сердитесь на меня, то я могу называть вас даже малышкой, как это делает ваш отец.

— Нет, пожалуйста, я не могу позволить, чтобы кто-либо другой мог называть меня так.

Тут появился, слуга с чайным подносом и зажег еще свечи, стоявшие на старом фортепьяно. Миссис Олливент разлила чай из специально предназначенного для торжественных случаев чайника. Этот напиток приносил вялым и слабым жителям Лонг-Саттона свежие силы, благодаря особому искусству заваривания, которым владел отец доктора Олливента. Чай был сделан в традициях старой Англии и миссис Олливент всегда доставляло удовольствие слушать от гостей похвалы по этому поводу.

После чая Флора согласилась спеть, но без своего обычного энтузиазма. Она еще не забыла резких слов доктора Олливента, сказанных о ее художнике, да, ее художнике, который был для Флоры первой выдающейся личностью, встреченной ею в своей жизни, первым человеком, высказывающимся с некоторой фамильярностью о Тициане, Рубенсе, Рейнольдсе, как будто он всегда только и делал, что рисовал вместе с ними. Не могли успокоить Флору и печальные, темные глаза доктора, смотрящие на нее все время с каким-то тихим спокойствием, как тогда во время его визита на Фитсрой-сквер. В то время он понравился ей, она даже доверилась ему, готова была открыть ему свое, сердце, как другу своего отца. Сейчас же Флора смотрела на него с новым чувством — чувством ужаса, думая о том, что если бы Бог забрал у нее отца, то этот человек мог бы стать между ней и остальным миром. Доктор Олливент мог бы быть тогда ее официальным опекуном, а возможно, и тираном.

Она имела весьма смутные представления о правах опекуна, о том, что может, а чего не может он делать. Но ей казалось, что власть его огромна, что об имеет все права, которые имел ее отец, но не имеет его любви к ней…

А затем внезапное осознание того, что ее отец мог умереть, что судьба могла положить конец их счастливому союзу, ворвалось в ее душу подобно внезапному порыву ветра морозной ночи. Сердце Флоры было почти разбито, когда она села петь странную балладу «Шотландия» и ее голос стал от этого более печален, чем этого требовалось при исполнении этой песни.

Она чувствовала себя перемещавшейся в прекрасные земли, туда, где она навсегда будет со своим отцом, когда придет время ему уходить из жизни, потому что сильно любила его и не смогла бы остаться без него в этом безжизненном, голом мире.

Миссис Олливент высказала свое одобрение по поводу голоса Флоры, но удивилась выбору таких печальных песен, ведь девушка пела в этот вечер самые грустные из них. Она была очень задумчива этим вечером, сидя у камина и слушая разговор своего отца и доктора. Попытки миссис Олливент как-то развеселить Флору не имели успеха. У девушки появилось новое для нее чувство обреченности, она считала, что никогда уже не сможет быть веселой и жизнерадостной.

Марк Чемни говорил об Австралии, это была его любимая тема. Доктор Олливент слушал его внимательно, говоря много меньше того, чем было необходимо для поддержании рассказов своего друга. Позже он задал несколько вопросов Марку о его планах на будущее.

— Я думаю, ты не станешь проводить всю оставшуюся жизнь в том старом доме, который ты снял, — сказал доктор. — Это очень удобно для человека моей профессии — жить на одном месте в Лондоне круглый год, но, я считаю, что вообще нужно как можно чаще менять обстановку. Полагаю, что ты начнешь путешествовать по окончании зимы и покажешь своей дочери мир немного шире, чем это можно сделать по географической карте в школе.

— Мне бы хотелось, чтобы это было так, — ответил тот задумчиво, — только ты ведь знаешь, что я твой пациент. Думаешь, я достаточно крепок для такого мероприятия?

Флора смотрела на доктора, затаив дыхание, но его спокойное лицо ничего не говорило ей кроме того, что Гуттберт Олливент был человеком серьезным и вдумчивым, не бросающим слов на ветер и уверенным в своих высказываниях.

— Только не для Монт-Блэнк или Джангфро [1], — сказал доктор, мягко улыбаясь той улыбкой, которая так часто рождала надежды в сердце тех, кто замечал ее. Но ведь надежды и есть лучшая медицина для больного.

— Конечно, ты недостаточно здоров для того, чтобы работать так же, как ты делал это двадцать лет назад, — продолжал доктор, — но я полагаю, что некоторые изменения в привычках и легкое путешествие, которое в наше время легко совершить, сделают тебя здоровее и кроме того смогут доставить удовольствие мисс Чемни, — он не мог еще заставить себя называть девушку ее прелестным именем, — ведь, наверное, она страдает от того, что ты держишь ее взаперти.

1

Монт-Блэнк или Джангфро — имеются в виду Монблан и Юнгфрау — высочайшие вершины Альп ( прим. верстальщика).