Страница 43 из 43
— Я этого не сделаю, — сказал гордо банкир и в бешенстве сдавил шею приказчика, — ты взял с меня деньги и предаешь меня, но я…
Дверь отворилась, и голова конторщика просунулась в комнату; банкир в изнеможении упал в свое кресло.
— Вы видите теперь, мистер Гудвин, что насильственные меры не всегда удаются, — сказал Даниельсон. — Позовите же кассира.
Банкир позвонил, чтобы позвать кассира.
— Вы вчера приняли значительные суммы, — сказал он вошедшему, — сколько их наличными?
— Сорок три тысячи и 320 фунтов, — отвечал кассир.
— Вручите этой даме 20 тысяч фунтов.
Кассир посмотрел на него с изумлением и минуту спустя принес деньги.
— Давайте лее квитанцию, — сказал Гудвин приказчику.
Даниельсон подал одной рукой квитанцию, а другой принял деньги.
— Вот ваше состояние, — отнесся он радостно к мистрисс Вестфорд, — а в свое поместье вы можете вернуться, когда заблагорассудится.
— Но я не желаю воспользоваться деньгами, за которые пролита кровь моего мужа: я желаю одного правосудия.
— Она сошла с ума, — воскликнул банкир. — Я не дозволю, чтобы безумная женщина и негодяй слуга стесняли меня в моем собственном доме. — Он потянулся рукой к колокольчику.
— Звоните, мистер Гудвин, не то я позвоню, — отозвался приказчик и сильной рукой ухватил колокольчик.
Дверь тотчас отворилась и в комнату вошли два гражданских чиновника и один полицейский.
— Что все это значит? — воскликнул банкир.
— Это только значит, что вас арестуют по делу совершенного вами убийства, — сказал Даниельсон. — Вы получите правосудие, мистрисс Вестфорд, но не за убийство, а только за покушение на жизнь вашего мужа, потому что он жив и взгляните: вот он. Капитан действительно стоял в дверях комнаты, слабый, изнуренный, мало походивший на прежнего, полного жизни и силы Гарлея Вестфорда, но когда Клара в слезах повисла у него на шее, мертвенно-бледное лицо его оживилось, а когда Виолетта присоединилась к матери, он не устоял под натиском всех ощущений, волновавших его в эту минуту, и в изнеможении опустился на стул.
Банкир с немой яростью смотрел на эту сцену. Когда же впечатление, произведенное ею на всех, немного ослабело, Яков Даниельсон первым нарушил молчание.
— Когда вы столкнули вашу жертву в погреб под северным флигелем, — обратился он к Гудвину, — вам бы следовало убедиться, погибла ли она. У вас, вероятно, недостало мужества видеть ее агонию; словом, вы не докончили своего дела, а я вернулся вовремя, чтобы спасти вашу жертву. Во мне было предчувствие, что вы удаляете меня из дома не без причины, и потому, вернувшись, я прокрался к окну северного флигеля, из которого сквозь щели ставни мерцал огонек, но меня предупредил ваш старый садовник, и я тихо прошел прямо в столовую. Когда вы вошли в нее несколько минут спустя, то ваше лицо убедило меня, что в погребах северного флигеля произошло что-то ужасное. Едва только вы успели уйти, как и я отправился к окну, в котором видел огонек; садовник на этот раз лежал без чувств. Я понял, что какое-то страшное зрелище довело его до этого состояния. Я заглянул в окно, но темнота не дала мне возможности ничего рассмотреть. Я вернулся в людскую и, запасшись потайным фонарем, разыскал тайный вход под северным флигелем и нашел там у подножия лестницы капитана Вестфорда. Я расстегнул жилет его: сердце еще билось; я снял с себя галстук и перевязал рану, потом вернулся в дом и, дождавшись, когда все в нем заснули крепким сном, отправился в ближайшее местечко, нанял повозку и в ней с бесчисленными трудностями перевез умирающего в давно мне известное место, владелец которого наживался бесчестными делами. Это был дом для умалишенных под названием «Пустыня». Я не боялся здесь нескромных вопросов; я выдал больного за своего родственника, посягнувшего на свою жизнь в припадке помешательства, и назначил за попечение о нем огромную плату. Доктор Снафлей осмотрел его и принял в свой дом, как будто не заметив, что самоубийца не может ни в каком случае поразить себя кинжалом в спину. Если вы спросите меня, Клара, почему я тогда же не выдал убийцу и не возвратил жертву ее семейству, я отвечу вам только, что я был безумец и мстил вам за мнимое ваше участие в нанесенном мне оскорблении; притом утрата лучших надежд моей юности развила во мне, кроме других, одну сильную страсть: это была корысть, которую я мог удовлетворить беспрепятственно, пользуясь тайной, благодаря которой вся касса банкира была к моим услугам. Я хранил эту тайну год без угрызений совести, но случай свел меня с вами, Клара, и убеждение в несправедливости моих понятий о вас сделало меня другим человеком. Я отправился немедленно за вашим супругом, и доктор Снафлей не замедлил объявить его совершенно здоровым, как только услышал от меня, что я больше не в состоянии платить за него, но мы, к сожалению, не могли взять с собой другого страдальца, сына вашего, Клара, которого Гудвин осудил на вечное заточение в «Пустыне» за открытие им тайны убийства его отца. Конечно, будь он в другом заведении, его освобождение представило бы много препятствий, но он жил у доктора Снафлея: под его гостеприимным кровом произошла встреча отца и сына. Странная встреча, не правда ли, мистер Гудвин, если не само Провидение устроило ее! Теперь Лионель без труда получит свободу: для этого только стоит объявить Снафлею, что банкир разорился и попал под суд за преступление. А теперь, господа, — сказал он, обратившись к полицейским чиновникам, — исполняйте свой долг: я не буду дольше задерживать вас.
Банкир вышел молча из дома, с которым прощался навеки. Один из полицейских поместился на козлах, а двое уселись в карету с преступником; но как зорко они ни стерегли его, банкир успел обмануть их бдительность. Он поднес к губам носовой платок, и минуту спустя из него выпала пустая склянка. Яд, хранившийся в ней, убил его мгновенно.
С того дня, когда расстроились его банковские дела и открылась тайна его преступления, банкир постоянно носил при себе яд. Смерть его прекратила дальнейшее расследование его преступления, и о нем узнали только очень немногие. Гораздо значительнее было число людей, узнавших о расстройстве его банковских дел и потерпевших от его банкротства.
Семейство Вестфордов соединилось под родным кровом, из которого вытеснили его страшные события последнего года. И хотя мрачное воспоминание о Руперте Гудвине заставляло сначала Вестфорда и Клару смотреть не без грусти на взаимную склонность между их детьми и детьми банкира, но влияние Виолетты и Лионеля победило это горькое чувство. Известность Реджинальда Гудвина как художника росла с каждым днем и сулила ему блистательную будущность.
В одно прекрасное июньское утро колокола звонили к двойному торжеству: у алтаря стояли Лионель с Юлией и Виолетта с сыном банкира. Замечательны были обе невесты, и их были достойны благородные юноши, произносившие торжественный обет посвятить им всю жизнь.