Страница 3 из 65
Последняя фраза была слово в слово заимствована из речи, которую господин Самбро произнес двумя часами раньше на заседании Генеральной Ассамблеи, — после того, как законность нового дипломатического представительства Хаддана была яростно оспорена делегатом от Саудовской Аравии. Стефани, присутствовавшая на заседании, одобрительно и смиренно кивнула головой, кусая при этом губы, чтобы не улыбнуться. Господин Самбро вспомнил, что сам же послал ей приглашение, и, осознав свой промах, совершил стремительный дипломатический демарш:
— Именно эти слова я использовал на утреннем заседании, и, поверьте мне, они найдут свое место в нашей новой конституции…
Стефани смела хлебные крошки и облокотилась на стол, соединив ладони.
— Я по-прежнему не понимаю, что могут сделать для вашего народа Сен-Лоран, Кристиан Диор, Карден и Шанель, — сказала она.
Господин Самбро выдержал многозначительную паузу, затем заговорил доверительным и вместе с тем взволнованным тоном:
— Снимки прославленной топ-модели, сделанные в Хаддане и опубликованные в сотне газет и журналов, выходящих большими тиражами, явятся крайне важным для нас доказательством… Доказательством того, что в стране царят мир и порядок. Вы окажете нам огромную помощь в деле формирования общественного мнения. Мы отчаянно нуждаемся в туристах и твердой валюте, в кредитах и инвестициях, и главное для нас — представить загранице мирный и внушающий доверие облик Хаддана… Я не стану настаивать: я уверен, что вы и так всё понимаете. Нужно, чтобы вы к нам приехали, чтобы вас повсюду фотографировали, во всех концах страны, и чтобы эти снимки увидели на Западе и в остальном мире. Для нас это будет лучшей рекламой… Нужно, чтобы Хаддан улыбался миру…
В голову Стефани закралось легкое сомнение. Она прищурила глаза.
— Сколько вы заплатили Бобо, чтобы уговорить его совершить эту поездку?
У господина Самбро перехватило дыхание. Он взял салфетку и вытер губы, как бы желая стереть с них горький привкус.
— Двадцать тысяч долларов, — сказал он мрачно. — Он заверил меня, что выплатит вам половину и…
И тут в окрестностях их стола поднялась паника. Розовый тюрбан делегата Индии или Пакистана как будто резко покраснел, бледное лицо его собеседника из Госдепартамента приняло желтоватый оттенок, а за столиком слева четыре дипломата, говорившие до этого на английском с разными, но одинаково безобразными акцентами, прервали беседу и впали в ошарашенное молчание. Когда Стефани ругалась, то выбирала слова и выражения из самых цветистых…
— Прошу прощенья, Джимми, — сказала она, наконец-то взяв себя в руки. — Этот мерзавец Бобо вообще мне ни о чем не сказал, и в любом случае я не взяла бы ни гроша. Он сука… Ну, я хочу сказать, проститутка. Этот тип не только сам прогнил: он делает все, что в его силах, чтобы способствовать всеобщему загниванию…
— Нам нет дела до этого господина, — сказал посол. — Соглашайтесь на эту поездку. Приезжайте к нам. Пусть вас повсюду снимают. Вы, возможно, знаете, что нас, хасанитов, — это народность с преобладанием афро-азиатских кровей, ведущая начало от бывших рабов и от индийцев — упрекают в том, что мы занимаем большую часть постов в правительстве… Но это просто потому, что мы составляем большинство в стране, и большинство избирателей, естественно, проголосовало за нас…
Он заколебался и даже вроде бы впал в замешательство.
— Я, разумеется, не знаю, какие чувства вы питаете к цветным народам.
— В данный момент — лютую ненависть, — ответила Стефани. — Я бы даже сказала, что мои чувства к ним кровожадны, что я готова их всех поубивать… Дело в том, что я только-только прихожу в себя после прекрасной любовной истории, и этот сукин сын был черным…
Что-то странное случилось с левым глазом Превосходительства: он стал нервно моргать, при этом веки бились, как крылья пойманной бабочки. Было очевидно, что от крика души Стефани у ног представителя Хаддана разверзлась бездна: он только что открыл для себя совершенно новую Америку, ту, в которой знаменитые и красивые белые женщины публично признаются, что у них была связь с негром. Даже пакистанский индиец в розовом тюрбане застыл со своей ложкой «кассата-кассис» [11]на весу и пристально вглядывался в Стефани, явно переключив аппетит с мороженого на соседку. Стефани бросила на него взгляд, который немедленно восстановил «кассату» в ее правах.
— Ну, в общем-то, я сама во всем виновата, — созналась Стефани. — Этот мерзавец — актер. Кинозвезда. Он бил все рекорды по сборам, а такое даром не проходит. Я еще ни разу не встречала звездного мужика, который не был бы эгоцентричным нарциссом-маньяком, по уши влюбленным в самого себя, но этот-то — чернокожий, и я подумала, а вдруг он окажется другим.Чистый расизм.
Было очевидно, что в голове Его Превосходительства господина Самбро происходят всякого рода вещи. Вещи сложные, окрашенные безумной надеждой и нежными тайными расчетами. Вывод из всех тайных умственных завихрений и потуг обозначился с величайшей простотой, хотя и был оглашен голосом, слегка охрипшим от волнения:
— Мисс Хедрикс, вы мне позволите пригласить вас сегодня вечером на ужин?
Она рассмеялась и запустила ему в лицо хлебным шариком.
— Вы слишком спешите с выводами, Ваше Превосходительство… Как, бишь, вас зовут?
Его Превосходительство расцвел и расцветился — тридцатью двумя сияющими белизной флажками.
— Джимми.
— Вы душка, Джимми, но у меня в настоящий момент нет никакого желания спать с кем бы то ни было. Для меня все мужчины отныне — кинозвезды. Но раз уж вам так этого хочется, я приеду в Хаддан.
2
Прежде чем отправиться в путь, она заглянула в атлас и пролистала несколько книг. Хаддан — одновременно горы и море, пустыня и сад, прохлада и песчаный ветер до того жаркий, что ощущается его физическое, телесное присутствие. Легенда гласила, что этот ветер с востока был дыханием ста тысяч всадников «ага», армии, что отправилась на тот конец пустыни завоевывать золото Хамина и так никогда и не вернулась. Рыночные рассказчики до сих пор вспоминают об этих легионах, пришедших из Центральной Азии, а поэт Хасан Бен-Хадда говорит, что так «обратилась в прах десница Великого Могола». На севере — горы, на юге Оман, бывший Берег Пиратов и бывший Берег Рабов, на западе — Йемен, на востоке — Персидский залив. В горах по ту сторону пустыни, где вокруг источников, среди пластов лавы, лежат оазисы, в которых обитают племена шахиров, — это провинция Раджад, где вера осталась такой же чистой, как и вода в колодцах. До революции шахиры не один век управляли страной и по сей день чтили память бывшего имама.
Столица раскинулась на плато на высоте тысячи метров, прямо над морем. До 1962 года двенадцать огромных ворот из бронзы и дерева, проделанных в стене в пять метров толщиной и двадцать пять метров высотой, каждый вечер закрывались и запирались на засов, причем европейцам предлагалось покинуть город и поставить палатки за крепостными стенами. С западной стороны стена была разворочена, но виной тому стали сокрушительные удары, нанесенные небрежностью и временем; ручейки обломков и мусора, среди которых рыскали рыжие псы, вытекали из этой открытой раны, как из гниющих внутренностей, за пределы старого города. В этом месте, как и полагалось, начинался город современный.
Королевство избежало завоеваний, у каждого булыжника здесь был гордый вид. Дома, выстроенные из охрового камня и белой глины, возвышались своими шестью-восемью этажами над лабиринтом узеньких улочек, где бурлила шумная и запутанная жизнь, где мешались верблюды и приемники, мотоциклы и призывы муэдзина, воловьи повозки, грузовики, украшенные цветными тряпками, и бедуины, на щеках которых уродливо выступали шарики ката. Недра Хаддана, как считалось, не уступают нефтяным богатством недрам Саудовской Аравии, и пробные бурения уже подтвердили это. Бывший имам запретил въезд в страну иностранным геологам, которых он рассматривал как носителей всех пороков и пагубных веяний Запада. За живописностью скрывалась нищета, а солнце лишь помогало ввести в заблуждение. Когда Стефани в своем белом джинсовом костюме и в фетровой шляпе шла через старую мусульманскую часть города, пропитанную запахами фруктов, мяты, ладана и жареного мяса, ей то и дело попадались лежавшие в тени обнаженные худосочные тела, совсем как в Бомбее. Но когда, встав в пять часов утра, она открывала ставни и смотрела на далекое море, где ветер надувал паруса первых рассветных бутров, [12]державших путь в Бомбей, Занзибар или Момбасу, ее переполняла радость, свежая, совсем как в детстве. Эта ультрамариновая синева, казалось, хранила некую тайну удивительной чистоты и глубины; паруса, ветер и волны соединялись в самую древнюю и лучшую троицу в мире…
11
Мороженое с фруктами и черносмородиновым ликером.
12
Небольшое арабское парусное судно.