Старый гринго

Старый гринго смотрел на все эти лица, которые их встречали, и как-то острее и глубже воспринимал то, что впервые увидел в танцевальном зале. Вокруг костров разливалась песня: «Налетел ураган и нас всех разметал».

— Вряд ли гринго и сеньорита Гарриет понимают, что этот ураган — революция, с корнем вырвавшая мужчин и женщин из их земли и унесшая далеко-далеко от родительского праха, от старых кладбищ и сонных деревушек, — сказал полковник Фрутос Гарсия, глядя на быстрые и мутные воды реки Рио-Браво-дель-Норте.

— Понимают. Как не понять, — ответил Иносенсио. — Небось знают, что американцы всегда перли на Запад, а мы, мексиканцы, никогда с места не снимались до нынешних пор.

Его накрыли на месте преступления, когда он грабил золото у пассажиров в каком-то поезде, сошедшем с рельсов в местечке Чарко-Бланко, и там же повесили, оставив ему, однако, его пояс, набитый золотыми монетами.

— Не трогайте деньги, — сказал полковник Фрутос Гарсия, который велел его казнить. — Он был храбрый человек. Имеет право взять с собой свое добро.

— Мне очень жаль, Иносенсио, но ты уже больше никогда не будешь самовольничать.

Я сам, своими глазами видел, хотел сказать старый гринго мисс Уинслоу, как целые народы шли от Нью-Йорка к Огайо, на поля сражений Джорджии и Каролины, а потом в Калифорнию, где обрывался континент, а порой и чья-то судьба. Мексиканцы же никогда не трогались с места, за исключением преступников и рабов. Теперь они пришли в движение, чтобы воевать и любить. Куница распростерла руки, завлекая одного федерала с пышными усами, который ей пришелся по нраву.

Старый гринго застал мисс Уинслоу в вагоне перед зеркалом, закалывающей на затылке шпильками свои длинные каштановые волосы, и замер, завороженный, словно видением, и одновременно близостью благоуханной нежной плоти, переливчатым смехом женщины.

— Не смотрите на меня так. Я просто-напросто ополоснулась вместе с другими женщинами из глиняных кувшинов. Мне не удавалось помыться с тех пор, как я здесь. И знаете, нет большего удовольствия после молитв, чем…

— Безусловно, — буркнул старик. Их взгляды встретились в зеркале, он продолжал: — Я много думал о вас вчера вечером. И очень живо вас себе представлял. Кажется, вы мне даже снились. Я был вам так близок, как…

— Как отец, — на этот раз она прервала его, не оставшись в долгу, — так же близок. — И голос ее был абсолютно ровен.

Но тут же опустила глаза:

— Я очень рада, что вы вернулись.

Послышались частые взрывы, кто знает, сколько их было, потому что взрывы нарушают ход времени, сливают секунды, и мисс Гарриет рванулась к своему гребню, как потерпевший кораблекрушение — к лодке. Ронять вещи всегда казалось ей очень смешным, но гребень упал, упали волосы ей на плечи, а она схватила гринго за руку.

— Боже мой! Они пришли!

— Кто?

— Те, с той стороны. Этого я боялась. Они придут и не станут разбираться — кто есть кто.

— А вас, мисс Гарриет, примут за солдатку-янки, которая приехала в Мексику в поисках веселых приключений.

Смешная мысль рассеяла страхи Гарриет Уинслоу, она благодарно сжала руку старика. Подумала о переменчивом характере смерти. Он пристально смотрел в серые глаза женщины.

— Клянусь вам, я приняла решение до всего случившегося, еще до того, как мой жених, мистер Дилейни, был осужден за финансовую махинацию, и даже раньше, чем его история раскрылась, клянусь вам…

— Мне до этого нет никакого дела, — сказал старик и дотронулся губами до щеки Гарриет.

— Вы рассказывали мне о Лиланде Стэнфорде. Вы сами знаете, что такие вещи происходят каждый день. Но я клянусь вам, что свое решение я приняла очень давно. Я решилась приехать сюда только по своей воле, вы должны знать об этом…

Она посмотрела через плечо старика, обнявшего ее, и увидела Арройо, который стоял у входа в купе, полускрытый тяжелыми портьерами желтого шелка, драпировавшими весь этот королевский вагон. И тут же услышала легкий шорох: длинная легкая рука женщины легла ему на плечо. Мисс Гарриет, умолкнув, успела заметить луноликую женщину, закутанную в синее ребосо.

Взрывы продолжались, их сила и частота нарастали. Она высвободилась из мягких объятий старика и застегнула последние пуговицы на блузке. Что там происходит? Но страха показывать не стоит.

— Наверное, нагрянули федералы, — сказал старик, без боязни открыто выказать боязнь. — Я попросил нечистую силу над нами сжалиться.

— Нет, — сказала маленькая женщина с длинными легкими руками, выйдя из купе генерала. — Это всего лишь петарды.

Сегодня день святой покровительницы этой деревни, сказала женщина, большой праздник всей округи, сами увидите, и вывела их из стоявшего вагона на воздух, начиненный порохом, тем самым, которым эти же люди накануне начиняли свои «винчестеры», вывезенные контрабандой из Техаса. Воздух казался кисловатым от двух смешавшихся запахов: пороха и ладана; ряженые детишки окружили мисс Гарриет и, не приседая, запрыгали вокруг, как маленькие старички. Гринго остановился и оглянулся на железнодорожный вагон.

Арройо стоял на платформе: голая грудь, длинная черная сигара в зубах, обдававшая его дымом, — и смотрел на старика, на Гарриет Уинслоу, на них обоих. Северо-мексиканские танцоры-индейцы монотонно плясали перед часовней, позвякивая колокольчиками, привязанными к щиколоткам. Старик последовал за Гарриет к остову разрушенной усадьбы, вдоль обгоревшей галереи, где крестьянские женщины, и радуясь, и смущаясь, примеряли старые платья, которые она им разрешила взять: праздник — всегда самое подходящее время, а Гарриет хотела показать старику то, что ей удалось сделать: победить мечты, победить прошлое, определить будущее, то есть спасти чью-то жизнь, но об этом она не хотела говорить, пусть поймет он сам.

Жемчужных ожерелий на месте, однако, не оказалось, и ее охватили гнев и стыд, когда она опустила руку в пустую шкатулку. И сразу всё — желаемое, подготовленное, достигнутое — развеялось в прах (теперь она сидит одна и вспоминает).

— Грабить, — сказала она, — им больше ничего не надо.

— Не бойтесь, — вдруг сказал старик.

— Ей нечего бояться, — сказал Арройо, поглаживая пояс с тяжелыми пистолетами по обеим сторонам голого мускулистого живота. На генерале были только замшевые штаны и высокие сапоги. — Прошу прощения, мне некогда было одеться. Я испугался, как бы сеньорита не наделала еще каких-нибудь глупостей.

— Вы уже захватили свою добычу, — ответила она, гордо (вспоминает),высокомерно (теперь она сидит одна)и довольная тем, что он слышал ее слова. — Другого вам и не надо, не правда ли? Все остальное — пшик.

Арройо посмотрел на пустую шкатулку. Посмотрел на старика. И с силой сжал запястье Гарриет; Гарриет тоже посмотрела на старика, прося защиты, но он знал, что его время — с этой девушкой — пришло и ушло, хотя бы у нее еще и оставалась возможность гнездиться в его объятиях и любить его, как женщина или как дочь, не важно, но уже поздно: он видел лицо Арройо, тело Арройо, руку Арройо и признал себя побежденным. Его сын и его дочь.

— Всадник, ты хотел бы взять беззащитную женщину или стать ей зашитой?

Арройо крепко сжал ее руки, и она сопротивлялась бы, если бы старик пренебрег первыми словами Арройо и встал между ними, но — любитель поиздеваться и над самим собой — он помешал ее сопротивлению. Арройо же только дал ей почувствовать, что она тоже сильная, что, хотя он действует против ее воли, она, не отбиваясь, не протестуя, проявляет такую же силу, как и он, и сохранит силу во всем, что ему вздумается сделать. Он повел Гарриет и старого гринго из галереи в жгучий, сухой, дымчатый день, к мужчинам и женщинам, преклонившим колена в пыли перед часовней, к людям, теснившимся перед уже переполненной часовней… (Она сейчас сидит и вспоминает, что больше, чем возвращение федералов, ее тогда вдруг испугало осознание того, что она действительно находится на странной, роковой земле, чье единственное ясное волеизъявление состоит в вечном и неизменном желании остаться древней, несчастной и сумбурной страной. Так виделось Гарриет, так ей чувствовалось. Такова Мексика.)