Страница 7 из 31
– Ты слышишь сов?
– Нет, мотор слишком шумит.
Габриэль засмеялся:
– Хорошего музыканта отличает умение слышать одновременно разные звуки и обращать внимание на каждый из них.
Пусть она хорошенько послушает голоса сов, ведь они не только ночные стражи полей, но и усердные труженики.
– А ты знаешь, что совы уничтожают больше мышей, чем любая мышеловка? – полуутвердительно спросил Габриэль.
– Тогда зачем Клеопатра привезла с собой с Нила кошек в Рим? – она поддержала тему без особого воодушевления.
Она подумала, может, стоит завести дома парочку сов в качестве верных слуг. Но кто, интересно, смог бы нормально спать под постоянное уханье ночных птиц?
Она предпочла полностью предаться созерцанию луны, которая той ночью светила так ярко, словно стремилась помочь немецкой авиации. Отныне луна перестала быть романтическим символом, она превратилась в маяк для Люфтваффе. Война изменила течение времени, но луна без устали отсчитывала часы, и эти часы продолжали быть временем, возможно, самым главным временем, матерью всех часов… Без луны ночь обернулась бы абсолютной пустотой; но лунный свет постепенно выявлял ее очертания. Перебегая дорогу, мелькнула серебристая лиса.
Габриэль затормозил и мысленно благословил лису и лунное сияние. Над Дерноверской пустошью дул неторопливый ветер, шелестел в кронах высоких прямых лиственниц, чьи светло-зеленые мягкие ветви словно указывали путь к великолепным, будто лунный кратер, развалинам кэстербриджского колизея.
Он сказал ей, что луна и лиса, наверное, сговорились, чтобы остановить слепое движение автомобиля и заманить их двоих – он вышел из машины, открыл дверцу и предложил женщине руку – в колизей, покинутый Римом среди британских владений, покинутый легионами Адриана, вместе хищниками и гладиаторами, оставленными в полном забвении умирать в подземных темницах.
– Ты слышишь ветер? – спросил маэстро.
– Почти нет, – ответила она.
– Тебе нравится здесь?
– Я поражена. Не думала, что в Англии есть что-то подобное.
– Мы можем проехать дальше на север, до Стоунхенджа, это гигантское доисторическое сооружение, насчитывающее более пяти тысяч лет. В центре громоздятся столбы и обелиски из песчаника. Может, это остатки крепости. Ты слышишь?
– Что, извини?
– Ты слышишь это место?
– Нет. Скажи мне как.
– Ты хочешь стать певицей, великой певицей? Она не ответила.
– Музыка – это бестелесный образ мира. Посмотри на римскую арену Кэстербриджа. Представь себе тысячелетние круги Стоунхенджа. Музыка не в состоянии их описать, потому что музыка не копирует мир. Слушай совершенную тишину долины, и тогда для твоего обостренного слуха Колизей предстанет застывшим эхом, вне пространства и времени. Знаешь, когда я дирижирую произведением вроде «Фауста» Берлиоза, мне не надо следить за временем. Музыка сама дает мне столько времени, сколько требуется. Никакие календари мне не нужны.
Он бросил на нее взгляд своих черных горящих глаз и поразился, сколь прозрачными казались в лунном свете опущенные веки женщины. Она слушала его, не проронив ни слова.
Он приблизил свои губы к губам женщины; она не оттолкнула его, но и не ответила на поцелуй.
Какое-то время назад, еще до войны, когда его начали приглашать с концертами в Англию, он снял здесь дом – небольшой коттедж. «Это было своевременным решением, – горько усмехнувшись, подумал дирижер, – хотя ни я, и никто другой не мог предположить, что Франция падет так скоро».
Это был обычный домик, каких много на побережье. Два этажа, двускатная крыша; гостиная, столовая и кухня внизу, две спальни и ванная наверху. А что в мансарде?
– Одну спальню я использую под кладовку – улыбнулся Габриэль. – У музыканта всегда слишком много хлама. Я еще не стар, но у меня уже скопилось столько всего – партитуры, ноты, наброски, эскизы костюмов, декорации, книги по искусству, что угодно…
Она смотрела на него, не мигая.
– Я могу спать в гостиной.
Женщина чуть было не пожала плечами, но передумала, увидев лестницу на второй этаж. Она была такой крутой, почти вертикальной, что, казалось, подниматься по ней придется на четвереньках, цепляясь за перекладины руками и ногами, как плющ, как животное, как обезьяна.
Она отвела взгляд.
– Ладно. Как хочешь.
Он помолчал, потом сказал, что уже поздно, на кухне есть яйца, колбаса, кофейник, может, немного черствого хлеба и засохшая головка чеддера.
Она отказалась. Ей хотелось как можно раньше увидеть море.
– Смотреть особо не на что, – ничто на свете не могло стереть с его лица любезную, всегда немного ироничную улыбку. – Берег тут низкий, никакой романтики. Все красоты дальше от побережья, там, где мы проезжали ночью. Кэстербридж. Колизей римлян. Неторопливый шепот ветра. Я люблю даже самые пустынные места, мне нравится думать, что позади остались рудники, меловые холмы, вековечные залежи глины. Все это подталкивает тебя по направлению к морю, словно сила и красота английской земли сосредоточились в этом импульсе – заставить тебя двигаться к морю, подальше от земли, уставшей от своего унылого и дождливого одиночества… Гляди, там, на противоположной стороне, маленький скальный островок, без единого деревца; представь, сколько лет назад он возник из морских глубин или оторвался от земли – это даже не тысячи, а миллионы лет…
Жестом вытянутой руки он указал направление.
– Сейчас из-за войны маяк на острове не работает. То the Lighthouse! [12]Никакой Вирджинии Вулф, – засмеялся Габриэль.
Но у нее осталось иное впечатление от зимней ночи, от ослепительной красоты природы, заледеневшей, но пышной, ярко-зеленой; она благословила дороги, обсаженные деревьями, потому что они давали защиту от смерти, грозящей с небес…
– По-настоящему красиво западное побережье, – продолжал Габриэль. – Корнуолл – это равнина, которую вересковые пустоши теснят к Атлантическому океану. На этом побережье всегда идет борьба. Скалы наступают на океан, а океан на скалы. И видно, как побеждает море; вода подвижна и изменчива, земля тверда и неподвижна, но их встреча великолепна. Гранитные стены вздымаются на триста футов над морем, давая отпор сокрушительному натиску Атлантики, но ведь эти скалистые обрывы и появились в результате непрекращающихся атак могучего океанского прилива. Определенно чувствуется превосходство.
Габриэль обнял певицу за плечи. Так холодно в предрассветный час на берегу моря… Она не оттолкнула его руку.
– Защита земли от моря – это камень. Здесь очень много пещер. Серебристый песок. Прежде, говорят, пещеры были логовом контрабандистов. Но следы на песке выдавали их. Помимо этого, здесь мягкий климат и пышная растительность, благодаря Гольфстриму, который обогревает всю Европу.
Она взглянула на Габриэля, высвободившись из его объятий.
– Я мексиканка. Меня зовут Инесса. Инесса Розенцвейг. Почему ты не спросил меня раньше?
Габриэль слегка нахмурился, однако тут же его улыбка стала еще шире.
– Мне не нужно знать ни твое имя, ни откуда ты.
– Пожалуйста, не смеши меня.
– Извини. Ты певица, которая отделилась от хора, чтобы доверить мне свой голос, прекрасный, особенный, да, но еще немного дикий, нуждающийся в шлифовке…
– Спасибо. Я не напрашивалась на комплименты.
– Ладно. Просто голос, нуждающийся в обработке, как английские равнины.
– Видел бы ты заросли мескита [13]в Мексике, – беззаботно сказала она, меняя тему.
– В любом случае, – продолжил Габриэль, – женщина без имени, аноним, чей путь однажды ночью пересекся с моим. Женщина без возраста.
– Романтика!
– И которая увидела, как я писаю в переулке.
Оба расхохотались. Она опомнилась первой.
– Женщина, которую берут с собой на уикенд и забывают в понедельник, – напомнила Инесса, развязывая шарф и позволяя утреннему ветру растрепать ее медно-красные волосы.
12
Известный роман Вирджинии Вулф называется «На маяк».
13
Кустарник, весьма распространенный в Мексике.