Одержимый

— Думаю.

И думаю я вот о чем: Multa pinxit, hie Brugelius, quae pingi non possunt. У нас в руках пример того, чего нельзя было изобразить, — невидимая казнь, одобренное правосудием умерщвление человека, скрытое от чьих-либо глаз. Здесь оно совершается при свете дня, так что всякий нидерландец, который еще может стать жертвой подобной казни, и каждый испанец, которому эту казнь еще, возможно, предстоит осуществить, все видят. В который уж раз картина Брейгеля содержит тайный смысл, в ней подразумевается больше, чем доступно глазу. Гром и молния. Обвинение и насмешка над режимом, выраженные одной едва заметной деталью. Неудивительно, что он боялся. Неудивительно, что моя драгоценная находка была изъята из багажа победителя.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Лора. — О чем-нибудь приятном? О миллионах? Обо мне? О нас? О нас и о паре миллионов вместе?

Я накрываю ее руку своей. Но думаю я о другом: нужно немедленно остановиться и проверить. Я должен убедиться, что голова у того человека действительно зажата между колен. И если это так, то значит, я выполнил свое обещание. Я нашел деталь, подтверждающую мои догадки о происхождении картины. И мою трактовку всех остальных картин. Кому бы ни досталась эта картина по закону, ему придется заняться кое-какими изысканиями. Я же сохраняю за собой моральное право быть ее временным хранителем, если тот «ныряльщик» действительно находится в позе, предписанной указом Филиппа. Я смотрю в зеркало, чтобы проверить, можно ли остановиться. Выясняется, что нет, нас догоняет какая-то машина.

Ослепительный свет ее фар стремительно приближается, освещая картину в нашем багажнике, как будто тот, другой, водитель хочет рассмотреть ее и первым обнаружить искомую деталь. Я перевожу взгляд на дорогу и краем глаза вижу освещенное лицо Лоры, которая повернулась на источник этого яркого света.

— Твоя машина! — кричит она. — Мы не забрали твою машину!

Смысл ее слов доходит до меня не сразу. Это невозможно! Или все-таки возможно? Я снова смотрю в зеркало, предварительно прищурив глаза, чтобы защититься от ослепительного света, но в этом уже нет необходимости, потому что машина настолько близко, что ее фары скрылись за кромкой заднего стекла.

— Быстрее! — кричит Лора. — Он хочет в нас врезаться!

Да, история эта еще не закончилась.

В отчаянии я прибавляю газу. Фары машины на мгновение появляются в зеркале, а затем вновь исчезают, приблизившись на опасное расстояние. От испуга я сбавляю скорость. Преследователь врезается в нас сзади, и «лендровер» слега подпрыгивает.

— Оторвись от него! — кричит Лора. — Он пьяный в стельку!

Я снова пытаюсь прибавить газу. Но на этот раз фары сменили тактику. Они виляют в сторону и оказываются по центру дороги.

— Ой, нет, не дай ему обогнать нас!

Я увеличиваю скорость, и теперь мы несемся в безумной гонке параллельно друг другу.

— Быстрее! — кричит Лора. — Быстрее! Быстрее!

Даже охваченный ужасом, я осознаю, насколько это характерный для нее в данной ситуации совет, и понимаю, что почти наверняка он к добру не приведет, но ничего лучшего я придумать не в состоянии. Вся эта стремительно ускоряющаяся череда событий сфокусирована вот на этой безумной финальной фуге, прервать которую способен только автомобиль, движущийся по встречной полосе.

Но автомобиль все не появляется. Мы на самой пустынной дороге в Англии. Секунда за секундой, год за годом мы продолжаем свою бешеную гонку. Ну же! Хоть кто-нибудь! Появись! Покончи с ним!

Мы преодолеваем, едва не оторвавшись от земли, вершину холма, и вот она наконец — пара фар, приближающаяся к нам со скоростью как минимум сто пятьдесят миль в час.

Но в последний момент сдается вовсе не Тони. Я, что для меня вполне типично, выхожу из борьбы, чтобы избавить его от верной смерти. И вот уже моя нога жмет на тормоз. А Тони, что для него не менее характерно, просто крутит руль влево и подрезает нашу машину, как будто меня вообще не существует. Если не ошибаюсь, первый сильнейший удар происходит в тот момент, когда Тони задевает наше правое крыло, и руль бесполезно вращается у меня в руках. «Лендровер» подпрыгивает, затем следует целая серия ударов и прыжков. Мы взлетаем над поросшей травой обочиной и, в который уже раз, оказываемся в краю без троп и дорог. К страшному грохоту добавляется человеческий крик. Невозможно понять, кто это кричит: Лора, или я, или мы с Лорой одновременно; однако причина крика очевидна: посреди пустыря перед нами вдруг вырастает брошенный остов фургона, когда-то развозившего мороженое.

Я утапливаю педаль тормоза в пол до упора, но никакого решающего воздействия на события это не оказывает; события продолжают развиваться с очевидной неизбежностью. Приближение лобового стекла к моему лицу. Усиление грохота. Внезапная тьма, когда разбиваются фары. На удивление приличная дистанция, которую преодолеваем мы вместе с фургоном, пока наконец не останавливаемся. Тишина. Непривычная теснота внутри салона. Знакомый до отвращения запах бензина. Потусторонность Лориного голоса, пока она рассказывает мне о каких-то проблемах с рукой. Сложности с открыванием дверцы. Потусторонность моего голоса, когда я объясняю Лоре, что должен посмотреть, в порядке ли картина. Мои трясущиеся руки, которыми я в темноте пытаюсь развязать узел. Неожиданная вспышка неровного, но такого полезного света со стороны капота. Настойчивость, с которой Лора зовет меня на помощь.

Я уверен в себе, и мне кажется, что я держу ситуацию под контролем. За последние несколько недель я попадал и в худшие передряги и выходил из них победителем. Я знаю, у меня достаточно времени, чтобы все успеть до того, как пламя охватит машину. Достаточно времени, чтобы развязать узел и вытащить картину. Достаточно времени, чтобы открыть переднюю дверцу и освободить Лору. Единственное препятствие на моем пути — это дрожь в руках и проклятый узел, который никак не желает распутываться.

Лора начинает кричать:

— Мартин! Мартин! Мартин! Мартин! — как будто в результате аварии включилась какая-то невиданная противоугонная система. Я осознаю, что гораздо логичнее другая последовательность действий: сначала Лора, а затем узел; тогда мои руки будут меньше трястись, и будет больше света от пламени. Главное не торопиться.

Но дверь заклинило, ремень безопасности застрял, левая рука Лоры выгнута под неестественным углом, она дико кричит, и жар становится невыносимым. К счастью, кто-то отталкивает меня в сторону и без всякой жалости тянет Лору за сломанную руку сквозь спутанный клубок ремня. Я уступаю ему инициативу опасаясь лишь, что его насыщенное парами алкоголя дыхание в любую секунду воспламенится. Зато у меня появляется возможность вернуться к возне с упаковочным шнуром.

Тут я обнаруживаю, что последовательность моих действий оказалась вполне оправданной, потому что прямо на моих глазах пластиковые волокна шнура плавятся и дверца багажника распахивается.

Я тяну на себя картину. Страшный жар не облегчает мне задачу, но я по-прежнему мыслю очень трезво. Первое, что я должен сделать, — это проверить, привязана ли голова падающего в пруд человека между колен. В ярком и неровном оранжевом свете я различаю заснеженные вершины гор и мерцание первой весенней листвы. Но пока мои глаза нашаривают группу людей у мельничного пруда, вся долина начинает темнеть и покрываться пузырями. Желтая полоса равномерно спускается вниз с верхнего края картины, заглатывая синее небо и зеленые склоны. За желтой полосой следует коричневая, а за ней черная.

Мои глаза находят человека у пруда одновременно с чернотой.

И он пропадает из виду.

Внезапно я осознаю жуткую боль в руках и роняю горящую доску.

Человек, деревья, горы, небо — все это навеки исчезает во тьме.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Год продолжает свой неспешный ход. Поздняя весна уступает место лету, лето — осени, осень — зиме, зима — первым грязновато-коричневым признакам новой весны.