Страница 31 из 85
Я как мог пытался держаться подальше от этих мрачных черных скотов; даже акулы за бортом и те выглядели не такими опасными, а нас всегда сопровождало с полдюжины этих морских страшилищ, которые надеялись поживиться очередным сброшенным за борт телом. Их темные вытянутые силуэты, скользящие в толще воды, были хорошо видны даже на глубине нескольких саженей. Но за последнюю неделю плавания вдоль побережья старого испанского Мэйна не один я превратился в сплошной комок нервов. Похоже, даже Спринг стал осмотрительнее, поскольку, вместо того чтобы плыть на северо-запад, к Наветренному проливу и далее к нашему предположительному пункту назначения, который, судя по всему, располагался где-то на северном побережье Кубы, он повернул почти прямо на запад, к Москитному Берегу, бывшему в те времена почти столь же забытым Богом местом, что и побережье Африки, которое мы перед этим покинули. Я разглядел его лишь как легкую темную полоску далеко по левому борту, но тяжелый запах окутал судно точно одеяло. Смола пузырилась в швах судовой обшивки, а ветер, казалось, вырывался прямо из огнедышащей печи. К тому времени, когда мы зашли в бухту Роатан, которую вы можете найти на карте островка Ла-Баия, что вблизи побережья Гондураса, наше осторожное судно было насквозь прожарено солнцем, зато нас не заметил ни один патрульный корабль янки или судно испанской береговой охраны. [XXVII*]
Мы бросили якорь в этом огромном расчетном центре всех африканских работорговцев, где шхуны с Берега Слоновой Кости, балтиморские клиппера и ангольские барки, свободные торговцы с Пролива и бразильские пираты — все находят себе место для стоянки в широкой бухте, а береговые лодки и другие маленькие суденышки вьются вокруг них, как водомерки на пруду. Даже вонь нашего собственного трюма, набитого рабами, меркла, побежденная невыразимым смрадом, доносящимся из огромных выгородок и загонов, которые рядами выстроились на берегу и даже сбегают вплоть до самых пирсов, купающихся в зеленой воде бухты. Трудно поверить, что такие места, как это, существуют на свете, пока не увидишь его своими глазами и не почуешь собственным носом, со всем многообразием населяющего его отребья — черные и полукровки всех сортов, торговцы из Рио с закрученными усами, пистолетами за поясом и серьгами в ушах, словно буканьеры со страниц старой книги, янки с Восточного побережья, в цилиндрах и с сигарами, торчащими из-под усов подобно острым кремневым пикам; докрасна загоревшие английские моряки, на некоторых из которых еще уцелели потрепанные широкополые флотские шляпы; индейцы с выдубленными ветром лицами и ножами, болтающимися в кожаных ножнах на шее; шкипера — лягушатники и даго, в расшитых куртках и пестрыми шарфами на головах и сотни негров, всех размеров и оттенков — и все это болтает, кричит и спорит на половине языков мира. Одно объединяет их — все они живут за счет работорговли.
Лучше всего мне запомнился огромный детина в грязно-белых коленкоровых штанах и широкополой панаме, который стоял в одной из подошедших к нам береговых лодок, и, задрав вверх свою красную рожу, ревел в ответ кому-то, поинтересовавшемуся свежими новостями:
— Ты что, не слышал? На тихоокеанском побережье нашли золото! Да, да, настоящее золото! Представь себе, они его гребут лопатой — только успевай подбирать! Прикинь, говорят, самородки попадаются величиной с кулак. Столько золота никто никогда раньше не видал! Золото — в Калифорнии! [XXVIII*]
V
В Роатане мы высадили всех рабов, согнав их в большие лихтеры, на которых надсмотрщик-даго ловко сбивал их в плотное стадо, как овец, пока на корме, у бизань-мачты, Спринг вел деловые переговоры с полудюжиной прибывших на борт перекупщиков. Под тентом на верхней палубе был накрыт стол, и миссис Спринг разливала чай и предлагала бисквиты всем, кто хотел бы их попробовать, то есть самому Спрингу и маленькому вертлявому французику в длинном сюртуке из тафты, взгромоздившемуся на стул и пытающемуся изящно отхлебывать чай из чашки, в то время как чернокожий мальчик, стоя у него за спиной, отгонял мух. Остальными перекупщиками были трое засаленных даго в грязных лохмотьях, которые предпочитали ром, огромный голландец, с лицом, похожим на прокисший пудинг, который пил джиновый пунш, и смуглый янки, который вообще ничего не пил.
Все они быстро прошлись по невольничьей палубе, прежде чем с нее согнали негров, и теперь, когда пришло время обсуждать сделку и торговаться со Спринтом, даго возбужденно болтали, зато остальные трое были молчаливы и настроены по-деловому. Наконец они разделили между собой все шесть сотен черномазых по среднему курсу девять долларов за фунт — что в общем составило около семисот-восьмисот тысяч долларов за всю партию груза. Ни одна монета при этом не перешла из рук в руки, ни одной бумаги не было подписано, ни одной квитанции не было выдано или получено. Спринг просто сделал несколько быстрых пометок в записной книжке — и, осмелюсь предположить, что единственными трансакциями, последовавшими за этим, стали лишь денежные переводы на счета в респектабельных банках Чарльстона, Нью-Йорка, Рио и Лондона.
Негры, которых мы выгрузили, будут перепроданы: некоторые — владельцам плантаций на Мэйне, но большинство — в Соединенные Штаты Америки, как только контрабандистам удастся прорвать морскую блокаду и продать черномазых на рынках Мобиля или Нового Орлеана, но уже в три раза дороже, чем они заплатили за них нам. Если вспомнить, что весь товар, который мы отдали за этих негров Гезо не стоил и пары тысяч фунтов, то неудивительно, что работорговля так процветала в сороковых. [XXIX*]
Как я сказал, мы продали всех своих рабов. Но на самом деле у нас осталась леди Каролина Лэмб. Спринг решил, что если я преуспею в обучении ее английскому языку, то она пригодится в качестве переводчика в следующих рейсах. Подобные рабы были особенно ценными, а в прошлом рейсе переводчика у нас не было. Я был не против — это помогало убить время и чувствовать себя так, будто получил хоть небольшую, но награду.
Спринг присоединил к ней еще с дюжину метисок и квартеронок, присланных на борт перекупщиками, которые хотели отправить их в Америку. Их дальнейшей судьбой были бордели Нового Орлеана. После некоторых размышлений Спринг согласился довезти их до Гаваны, где мы должны были взять груз для обратной дороги домой. Эти смуглые шлюхи разительно отличались от черномазых, составлявших наш прежний груз, — они были грациозными, нежными созданиями того сорта, который называют «лакомыми кусочками» и обычно используют только для работы по дому. Я бы отдал двадцать леди Каролин Лэмб за одну такую красотку, но это было невозможно. Эти женщины не были скованы, так как их было немного, и они в любом случае не могли доставить нам беспокойства.
В Роатане мы пробыли недолго. Рабы из берегового лагеря поднялись на борт с грузом лимонов и выдраили нашу невольничью палубу, а затем промывали ее и полки для рабов морской водой целых двадцать четыре часа, прежде чем Спринг был удовлетворен результатами их работы. Как заметил один из матросов, теперь там можно было даже обедать прямо с палубы, впрочем, мне это было безразлично. После этого мы подняли паруса и двинулись к северу, по направлению к Юкатанскому проливу, и думаю, впервые с того времени, как моя нога ступила на палубу этого ч-ртового судна, я немного расслабился. Мы больше не были работорговцем — не считая, конечно, тех нескольких девок, которых мы везли с собой, — мы сменили шкуру. Теперь оставалось только зайти в Гавану, а там — уже и домой. Так что через два-три месяца я снова окажусь в Англии, скандал с Брайантом — каким незначительным казался он мне теперь — будет забыт, и я снова смогу увидеть Элспет. Клянусь Юпитером, да к тому времени я уже стану отцом! Кто-нибудь, конечно, станет им на самом деле, но по крайней мере я буду таковым считаться. Неожиданно я почувствовал возбуждение, и побережье Дагомеи, вместе со всеми ужасами реки в тех диких джунглях, начало казаться мне лишь ночным кошмаром, которого на самом деле никогда не было. Англия, Элспет, мир в душе — что же еще? Ну ладно, подумаю об этом, когда придет время.