Флэш без козырей

«Лейтенанту Королевского флота Бичемпу Миллуорду Комберу. Сим вам предлагается и предписывается…»

—  Боже милостивый! — воскликнул я. — Да вы королевский офицер!

Комбер попытался кивнуть, но его рана, очевидно, снова дала о себе знать, так как он дернулся и застонал.

— Прочти, — прошептал он.

«… немедленно прибыть к секретарю Торгового Совета и получить от него или иного официального лица по его указанию, инструкции и приказы, в соответствии с которыми вам следует действовать и предпринимать все действия, которые секретарю представится целесообразным на него возложить, против лиц, замешанных в богопротивной и незаконной перевозке рабов с побережья Гвинеи, Берега Слоновой Кости, Грэйна, Того, Дагомеи, Нигера и Анголы в Америку. Вам надлежит строго подчиняться и исполнять все указанные инструкции и приказы так же, как если бы они исходили непосредственно от Их Светлостей лордов адмиралтейства или других высших офицеров, находящихся на службе Ее Величества».

Бумага была подписана «Окленд».

Другая бумага, от Торгового Совета, была чем-то вроде паспорта, требующего от всех официальных лиц, офицеров армии и флота и прочих, состоящих на службе Ее Величества, а также от иностранных правительств оказания лейтенанту всей необходимой помощи, которая будет возможна, и т. д. и т. п. — но была не менее солидной, чем первая, поскольку ее подписали не только президент Совета, Лабучер, но и мой старый приятель Т. Б. Маколей, в качестве казначея, а также какой-то лягушатник от имени торгового флота Франции.

Я воззрился на эти бумаги, с трудом понимая, о чем идет речь, а затем перевел взгляд на Комбера. Он лежал с закрытыми глазами и подергивающимся лицом.

— Так ты шпион, — наконец сказал я, — шпионишь за работорговцами!

Он открыл глаза.

— Ты… можешь это называть и так. Если помощь этим бедным созданиям называется шпионажем, то я горжусь тем, что я шпион. — Он сделал большое усилие, почти задохнувшись от боли, и повернулся ко мне. — Послушай меня, Флэшмен… я скоро умру… скоро. Даже, если ты смотришь на это иначе, чем я… не как на богоугодное дело… ты все равно джентльмен и офицер. К тому же ты один из учеников Арнольда… настоящих паладинов. Ради Бога, скажи, что поможешь мне! Чтобы вся моя работа… моя смерть… не пропали даром!

Он был покрыт холодным потом, протянул ко мне руку, его глаза блестели.

— Ты должен… во имя чести… и — ох, ради этих бедных заблудших черных душ! Если бы ты видел то, что довелось увидеть мне… нужно помочь и Бог простит меня. Ты должен помочь им, Флэшмен, — сами они не могут спастись. Их разум не похож на наш. Они слабые и глупые и готовы молиться на таких мерзавцев, как Спринг… Но и у них есть душа… а работорговля проклята в глазах Господа! — Он попытался приподняться. — Скажи, что поможешь мне… для спасения несчастных!

— Что мне нужно сделать?

— Возьми эти письма, — голос Комбера все слабел, и я видел струйку крови, стекавшую на одеяло, очевидно его рана снова открылась от излишнего напряжения. — Еще… у меня на груди, здесь, под полотняной рубашкой… пакет. Копии счетов Спринга… последний рейс. Я взял несколько из них… и хотел закончить этим рейсом. Письма тоже — это улики против него… и остальных. Ради Бога, передай их в Адмиралтейство или американским военным морякам… О, милостивый Боже!

Застонав, Комбер откинулся на подушки, но несмотря на это, я обшарил его грудь и достал еще один тонкий пакет, зашитый в клеенчатую обертку. Я быстро засунул его и обе предыдущих бумаги себе в карман и снова склонился к нему.

— Что дальше, парень? Есть ли на судне еще такие, как ты, агенты, офицеры или что-то в том же духе?

Но Комбер лежал молча, время от времени постанывая и дыша короткими резкими толчками. Я прикрыл ему грудь и присел рядом, в ожидании пока он снова очнется. Спустя некоторое время умирающий опять что-то забормотал. Я наклонился поближе, но прошло несколько мгновений, прежде чем мне удалось разобрать, что он говорит, вернее пытается напевать. Лишь легкий шепот срывался с его губ — это была грустная коротенькая песенка «Такая милая и верная девчушка», которая сейчас более известна под названием «Дэнни-бой». [54]Я сразу понял, что это была песня, которую в детстве мать Комбера напевала ему, чтобы малыш заснул, — он чуть улыбнулся, не открывая глаз. Я готов был пнуть его от злости — если бы Комбер потратил меньше времени на всю эту чепуху про свою бессмертную душу, адское пламя и свой долг, то успел бы больше рассказать про свою миссию. Не то чтобы я слишком волновался за ее результат, но любые сведения такого рода не повредят, когда ты всецело зависишь от парня вроде Спринга. Но Комбер продолжал напевать свою песенку и, казалось, не собирался больше посвящать меня в другие подробности.

Будьте уверены, когда он закончил песенку, то начал бормотать: «Мама… Салли… да, мама… холодно…» — полная чушь. С ума можно сойти! Конечно же, мое поколение было слишком окружено материнской заботой, правда, меня это миновало — как вам известно, моя мать умерла, когда я был еще маленьким, и я по-настоящему никогда ее и не знал. В этот момент у меня промелькнула мыслишка: а что я сам произнесу перед тем, как покинуть этот мир? Чье имя произнесут мои немеющие губы? Моего отца? И сразу же я представил себе его опухшую рожу и хриплый голос. Элспет? Я сомневался в этом. Какая-нибудь другая женщина — Лола, Наташа, или Женщина, Разгоняющая Облака, или Леони, а то и леди Белой Ивы, а может быть… нет, перечислять всех — времени не хватит. Ну, ладно, поживем — увидим. Мне вспомнился молодой Гарри Ист, который (когда то, что от него осталось тащили на носилках в Канпуре) все твердил: «Скажите доктору». Все думали, что он имеет в виду хирурга, но я-то знал, что дело в другом. Он имел в виду Арнольда, мысль о котором могла послужить умирающему утешением, ибо по сравнению с ним сам дьявол покажется душкой.

Пока я так размышлял, дыхание Комбера становилось все слабее, и, наконец, я увидел, как тень смерти опустилась на его изможденное лицо (это такие глубокие тени — от висков и крыльев заострившегося носа к подбородку, я видел их много раз), и он умер. Я натянул одеяло ему на лицо, обшарил его карманы и сундучок, но не нашел ничего особенного, кроме футляра для карандашей и хорошего складного ножа, которые оставил себе, и затем поднялся наверх, чтобы доложить Спрингу.

— Ну, что, он наконец сдох? — таким было христианское милосердие капитана. — Ну, ладно — отпе сарах movet urna nomen. [55]Не стоит полагать, что это большая потеря. «Блэкуоллский манер» — вот его стиль. [ХХV*] Неплохой был моряк, но лучше бы ему служить на судне Ост-Индской компании, чем заниматься нашим делом. Можете сказать парусному мастеру, чтобы запаковал его, а похороним завтра.

И он вернулся к обозреванию горизонта в подзорную трубу, а я быстренько улизнул, чтобы обдумать важные новости, которые узнал от умирающего Комбера. Конечно, тот факт, что он работал на Адмиралтейство против работорговцев, был чрезвычайно важен, но, клянусь жизнью, я ума не мог приложить, какую пользу можно извлечь из этого для себя лично. Если не считать гражданских чувств, к которым он взывал, я не видел особой разницы в том, попадут ли его драгоценные свидетельства в руки лордов Адмиралтейства или нет. Более того, мне казалось, что если эта информация будет использована против «Бэллиол Колледжа» и его хозяина, вся наша компания попадет за решетку, вместе с Гарри Флэшменом, несмотря на то, что он оказался на борту против своего желания. Но все же и то, что я узнал сам, и свидетельства Комбера как-нибудь могли бы пригодиться — так что я пока прибрал его бумаги подальше от любопытных глаз.

Так мне это дело тогда представлялось, поэтому я взял оба его письма и в полной секретности, у себя в каюте, зашил их в свой пояс. Я долго размышлял над пакетом, зная, что тайны его содержимого смертельно опасны для каждого, кто с ними ознакомится. Если только Спринг когда-нибудь найдет их у меня, я мигом окажусь за бортом с перерезанной глоткой. Но в конце концов любопытство взяло надо мной верх. Я аккуратно открыл их — так, чтобы можно было после снова запечатать — и внимательно изучил содержимое.

54

Ирландская баллада в двух вариантах (мужском и женском), написанная на мотив кельтской народной песни.

55

Все имена перемешаны в урне печали у смерти (лат.).