Ложь

Не успел добраться до безопасного места — фасадной парковки, — как другой голос крикнул: «Немедленно остановитесь! Вы арестованы!»

— Я ушам своим не поверил. Испугался, конечно, и был в замешательстве. Арестован— за то, что ходил по парковке? Бред какой-то. — Лоренс отхлебнул виски и продолжил: — К тому же арест мне совершенно не улыбался и с точки зрения профессиональной. Врач с судимостью карьеры не сделает.

Словом, он пригнулся и, прячась за машинами, побежал дальше. Тут выстрел и прогремел.

— Господи!

— Да-а… Я так перепугался, Ванесса, что намочил штаны. Вряд ли стоит говорить, что никогда раньше в меня не стреляли. Во Вьетнаме я не был, живу не в Нью-Йорке, не в Чикаго, не в Детройте. В Стамфорде не убивают почем зря, на каждом шагу. Но так или иначе, я умудрился от них улизнуть.

По всей видимости, «их» было двое, и они преследовали его до дверей гостиницы и дальше.

— Внутри преимущество было на моей стороне, — сказал Лоренс. — Им пришлось спрятать пушки и прикинуться образцовыми гостями. Они упустили время, а я его выиграл. Нырнул в первую попавшуюся дверь и спрятался в туалете.

Я молча кивнула, думая о том, куда привела меня собственная одиссея, когда Лоренс в ходе своей укрылся в туалете.

— Счастье, что я здесь, — сказал он. — Мог бы кончить в морозилке, вместе с Колдером.

Потом я рассказала о своих приключениях.

Лоренс с сомнением воспринял мою затею с карточкой, оставленной у Лили на подушке, вкупе с мятными шоколадками.

— Вполне возможно, что найдет ее миссис Маддокс.

Однако он согласился, что мы оба не пожалели отчаянных усилий и шли на огромный риск.

А потом Лоренс обронил фразу, которая сперва удивила меня, хотя теперь, задним числом, ничего удивительного я тут не вижу.

— По-моему, нам надо притормозить, Ванесса.

— Притормозить?

— Да. Затаиться, подождать и посмотреть, что будет.

Сидя с ним рядом, я поплотнее запахнула полы китайского жакета. Мне бы, пожалуй, не повредило немножко глухой закрытости «дамы с камелиями», я чувствовала себя чуточку слабой и очень одинокой.

— По-твоему, нам нужно оставить это дело? — спросила я.

— Мне кажется, стоит подождать и посмотреть, что узнали те, кто следил за нами.

Выстрел определенно сделал свое дело, как сделал свое дело собственный Лоренсов наскок на Петру. В результате оба притихли.

Я хотела было запротестовать, напомнить ему как далеко мы продвинулись и как близко подошли к ответам. Хотела настоять, чтобы мы не выходили из игры хотя бы до тех пор, пока не выручим Лили. Но, взглянув на него — бледного в лунном свете, костлявого, растрепанного, — поняла, как справедливы мои подозрения, что Лоренс нисколько не сочувствует Лили Портер и ее незавидному положению. Какие бы цели он ни преследовал в наших изысканиях, ему вовсе не хотелось рисковать, и потому он предпочел отступить, не оставаться же на линии огня, куда его нежданно-негаданно занесло.

Двери открыты, но он в них не войдет.

136. Я опять сижу у своего окна.

Три часа ночи, и дела обстоят прескверно.

Мне вспоминаются правила, заученные в тюрьме: только смелый достигнет исполнения надежд. Слабое сердце терпит неудачу. Ему недостает воли к свершению.

Я молюсь за Лили. Горячо. Молюсь за себя.

Внезапно меня охватывает ощущение сродства с айсбергом. Я тоже холодная. И тоже на мели. И на девять десятых скрыта от взоров. И наверняка тоже стану «стабильным одиночкой».

Сквозь сетку я смотрю наружу. В бухте виднеется айсберг.

Я поднимаю руку.

Будь здоров.

137. Мерседес не сказала ничего, кроме: «обед — в полдень — никаких возражений».

Наступал очередной яркий летний день. Примерно в половине седьмого, пользуясь утренним туманом, я собрала свои фотопричиндалы и вышла из «АС» — Ванесса Ван-Хорн отправилась в обычный поход. Поскольку предстоял обед в «Рамсгейте», выглядеть надо как можно лучше. В холщовой сумке у меня лежали немнущееся голубое платье, чулки, туфли и комбинация. А еще — губная помада, гребень и щетка.

Чувство предосторожности — не отрицаю, странноватое — подсказывало мне, что надо было захватить паспорт. Как ни смешно, я вынуждена согласиться с мистером Уолдо: Ларсоновский Мыс все меньше похож на Америку и все больше смахивает на какое-то чужое, незнакомое место, с которым я никак не могу примириться.

В дорогу я надела темно-синие хлопчатобумажные шорты, простую белую блузку и полотняную шляпу. Теннисные туфли я связала за шнурки и повесила через плечо. Песок под босыми ногами придает мне уверенности. Шагая по пляжу в сторону Мыса, я угощалась бананами и батончиками гранолы [39]. И как ни странно, была счастлива. Движение дарило мне свободу.

Мне надо было попасть в Ларсоновский анклав, и я надеялась пробраться туда по старой запретной тропинке, как в детстве, — по песку, между камнями в полосе прилива, вокруг небольшого мыска до того места, где деревья спускаются почти к самой воде. Этой тропинкой Мег водила меня в гости к Мерседес, чей дом стоит высоко на скалах, над деревьями. Ходили мы туда обычно в резиновых туфлях и в купальниках — всю дорогу бегом, со смехом. Забавные старушенции, стоя у парапетов своих владений, смотрели вниз и сердито кричали: «Девочкам вход воспрещен! Воспрещен!» А нам очень нравилось нарушать запреты и досаждать этим старушенциям. Избыток уединенности сделал их сущими ведьмами.

Нынче утром, проходя мимо Дома-на-полдороге, я поискала глазами Медовую Барышню, но увидела только купальник и большое бежевое полотенце, развешанное на перилах. Ее утренний заплыв я пропустила, как — в ином смысле — пропустила и зрелище ее появления. Я безумно ей завидовала. Не знаю почему.

Пляж, насколько я могла разглядеть в тумане, был безлюден. Зато птиц полным-полно, а расплывчатая тяжелая громада айсберга, казалось, отступила дальше от берега, нежели вчера. Я думала о нем, одиноком исполине, тающем за пределами теплой внутренней бухты, — чудовищная махина, непонятая, превратно истолкованная, воспринятая просто как диковина, любопытный научный курьез, бесприютный отщепенец.

До другого конца пляжа я добралась за полчаса. Рекорд.

138. Прилив продвинулся дальше, чем мне бы хотелось, но выбора нет. Придется брести по воде, которая достигала мне значительно выше колен. Размышляя о сердечных приступах, я шла по песку среди актиний и бурых водорослей, а прилив все поднимался, торопил меня.

В начале 1950-х в лесах над морем проложили туристскую тропу. По ней-то я и намеревалась добраться до «Рамсгейта», коттеджа Манхаймов. (В Ларсоновском анклаве слово «коттедж» имеет приблизительно то же значение, что и в Ньюпорте [40]. Смешное, нелепое слово, столь же неуместное, как слово «дом» в качестве эвфемизма для «замка».)

Я подивилась собственной прыти, когда вскарабкалась по камням и очутилась среди деревьев. Иные навыки сохраняются на всю жизнь, как бы давно ни были приобретены.

Леса на Ларсоновском Мысу — настоящий, первозданный Мэн. Их благоухание, их вид, щебет птиц и шум ветра в листве покоряют. Моя душа замирает от восторга. В ранние утренние часы туристская тропа укрыта тенью — лишь пальчики горизонтального света нет-нет да и проникают туда, зеленый свет, процеженный сквозь туманную дымку. Прохладно, однако вполне приятно, а вот москитов холод отпугивает. Я стояла на тропе, глядя на верхушку скалистого склона, где лес являл собою сущие дебри, старалась отдышаться и мысленно твердила: только не сейчас, пожалуйста, не дай боли прийти сейчас.

Здешний дрозд — одна из моих любимых птиц. Он как раз пел свою незатейливую, навевающую столько воспоминаний песенку, когда я двинулась вверх по тропинке. У этой песенки есть своя особенность: она звучит в ушах точно эхо, точно отголосок. И всегда чуть дальше среди деревьев, чуть глубже в лесных зарослях, чем достижимо для слушателя. Манит к себе, влечет, но добраться до источника невозможно.

39

Гранола — смесь поджаренных зерен различных злаков, изюма и орехов.

40

Ньюпорт — фешенебельный курорт в штате Род-Айленд, славится роскошными особняками («ньюпортскими коттеджами») и модными магазинами.