Финансы Великого герцога

И вот, вечером Доминго принял на борт великого герцога и его друга Пакено. Доминго разбирало любопытство, впрочем, он был почти убежден, что несчастный, устав от бремени государственных забот, покидал родной остров в поисках счастья, как это делали многие меноркцы.

Великий герцог и Пакено тихо переговаривались на пристани, пока Доминго и двое матросов заканчивали последние приготовления к отплытию.

— Сегодня двадцать восьмое, — сказал герцог. — Сколько времени потребуется Доминго, чтобы добраться до Барселоны?

— Если все будет хорошо, ваше высочество, мы будем на месте послезавтра утром.

— Хм, значит, у нас будет двенадцать дней. А на тринадцатый срок выкупа залога истекает.

— Да, ваше высочество, на тринадцатый день.

— Двенадцать дней… А учитывая дорогу до Парижа, то неполных одиннадцать. Будем надеяться, что нам удастся договориться с Марковицем или с кем-то другим.

— Будем надеяться, ваше высочество. Иначе…

— Иначе, бедный Эстебан, я буду считать дело, начатое моим отцом и дедом, завершенным.

— О чем вы, ваше высочество?

— О том, что я наконец погублю вашу жизнь.

— Ваше высочество! — Старик Пакено дрожащей рукой взял руку великого герцога. — Ваше высочество… Ах, если бы вы продали этому немцу Пунта-Эрмоса…

— Пакено, Пакено… Никогда! — И великий герцог с легкой улыбкой похлопал своего старого друга по плечу. — Ему — никогда. Пусть добывает свой огонь и серу в другом месте.

Сеньор Пакено тяжело вздохнул. И в ту же минуту послышался голос Доминго:

— Все готово!

Великий герцог помог сеньору Пакено перебраться через планшир и перебросил на борт саквояж.

— Ну, а теперь я, — сказал дон Рамон, обращаясь к Доминго. — Не забывай, что ты везешь на борту Цезаря и его удачу!

Великий герцог прыгнул на борт, и палуба содрогнулась от его грузного тела.

Доминго и его помощник отдали швартовы, и маленькое судно медленно заскользило вдоль пристани. Несколько раз они пытались оттолкнуться от нее баграми, однако ветер, подувший со стороны порта, им помешал.

Но вот внезапно, поймав благоприятный порыв, они оторвались от пирса и начали скользить к выходу в море.

И в ту же минуту на пристани показался человек. Он был толст и приземист и бежал так, будто дело шло о жизни и смерти. Когда он приблизился, стало слышно, что он кричит:

— Доминго! Доминго! Мне нужно передать одну бумагу. Держи ближе к пирсу!

Великий герцог узнал этот голос; он принадлежал его повару — Хоакину. Дон Рамон крайне удивился, но ничего не крикнул в ответ, опасаясь, что кто-то может узнать его голос. Доминго вопросительно глядел на великого герцога, ожидая приказа, — дон Рамон кивнул. Хоакин между тем продолжал бежать, и суденышко, описав элегантную дугу, двинулось к нему. Когда они оказались в трех или четырех метрах от края пирса, подбежавший Хоакин взмахнул рукой и какой-то предмет легонько шлепнулся о палубу. В тот же миг ветер подхватил шаланду и та со свистом пронеслась мимо портового мола и вылетела в море. В считаные секунды Хоакин превратился в маленькую точку, а затем и вовсе скрылся в темноте.

Великий герцог поспешил поднять предмет, который упал на палубу: это была шапка Хоакина, наспех перевязанная бечевой. Дон Рамон развязал сверток, и обнаружил там камень, обернутый листом бумаги.

— Пакено! — воскликнул герцог, поднося листок к светлому иллюминатору каюты, — вам телеграмма!

— Телеграмма, ваша высочество!..

Старый министр финансов осторожно подошел к дону Рамону по накренившейся палубе и попробовал развернуть листок. Однако шаланду сильно качало. Придерживая за плечо Пакено, великий герцог распахнул дверь на лестницу, которая вела вниз, заботливо помог ему встать на первую ступеньку, а затем спустился вниз сам.

Посреди каюты в свете коптящей лампы перед доном Рамоном предстал его старый друг с разинутым ртом и застывшим, как у мертвеца, взглядом. Глаза министра искали великого герцога, его губы шевелились, но не могли произнести ни звука. Морщины вокруг глаз подергивались. Синий бланк телеграммы плясал в дрожащей руке.

Великий герцог в испуге бросился к Пакено, и в тот же миг министр наконец обрел дар речи. Трясущимися пальцами он протянул телеграмму великому герцогу и проговорил так, что тот едва мог разобрать его слова:

— О-от нашего агента, П-переса, из Барселоны. Вначале стоит его шифр. Прочтите… ваше высочество… прочтите…

Дон Рамон схватил синий листок и прочел следующее:

Барселона, 28 февраля, 16 часов 10 минут.

Пакено, министру финансов, Маон, Менорка.

Zp 99: сегодня между 10 и половиной 11-го утра на биржах Парижа, Мадрида и Рима неизвестным лицом было скуплено 80 процентов совокупного долга великого герцогства; курс 421/2.

В финансовых кругах, затронутых событием, царит смятение; получил телеграммы от Уэльваса, Альтенштейна и Апельмана; очень взволнованы, требуют объяснений. Телеграфирую повторно завтра.

Прошу вашего комментария, если вы за этим делом стоите или знаете, что это значит; жду распоряжений относительно Уэльваса, Альтенштейна и Апельмана.

Герцог перечитал телеграмму два раза, затем еще раз и, опустив руки, посмотрел на Пакено.

— Это же нападение на наши бумаги, Пакено! — произнес он. — Нападение на государственные облигации Менорки! Восемьдесят процентов скуплены неизвестным лицом — Альтенштейн и компания клянут нас по телеграфу… Святой Урбан!..

Тут сильный порыв ветра накренил шаланду, и великий герцог упал на скамейку, привинченную к стене, — туда, где сидел старый Пакено; взгляд министра по-прежнему выражал недоумение, его уста немотствовали. Дон Рамон ухватился за крышку стола, стараясь подняться, и, глядя на Пакено, пробормотал:

— Святой Урбан Майоркский! Если на биржах покусились на наши бумаги, как бы снова не грянула революция!

II. Короли в изгнании

Глава первая,

в коей читатель встречает двух знакомых и оказывается представлен великому финансисту

— В чем дело, Крофтон?

— С вами желает говорить один господин, сэр.

— Что за господин? Он не оставил визитной карточки? Разве вы не знаете, что я очень занят, Крофтон.

— Пожилой господин, сэр. Он просил передать вам: «Сазерленд-авеню, 26», сэр.

— Что он просил передать?!

— «Сазерленд-авеню, 26», сэр. Он сказал: передайте, этого будет достаточно. Если нет, скажите: «пятнадцать тысяч приоритетных акций „Дигаммы“».

Лицо честного мистера Крофтона во время произнесения этого приветствия выражало высшую степень смущения, но оно стало еще более удивленным, когда он увидел эффект, произведенный этими словами на его работодателя. Мистер Эрнест Исаакс — банкир, Ломбард-стрит, 27, Лондон, Сити — не славился веселым нравом, особенно когда биржа обнаруживала тенденции к падению, но услышав слова, которые так озадачили мистера Крофтона, откинулся на стуле и разразился звонким смехом. Мистер Крофтон — мужчина пятидесяти шести лет, умеренно религиозный и крайне серьезный — неодобрительно сдвинул светлые брови. В силу вышеперечисленных качеств он не любил, чтобы смеялись над его словами. Он сознавал, что принесенная им весть была странной, — и тем менее уместной ему казалась реакция мистера Исаакса.

— Ох уж этот профессор, ох уж этот профессор! — восклицал мистер Исаакс в промежутках между залпами смеха. — Он верен себе! Нахален, как Вельзевул, при любых обстоятельствах!

— Прикажете его выставить? — Лицо мистера Крофтона смягчилось при мысли, что таким образом он сможет взять реванш у незнакомца.

— Выставить?! О нет, черт возьми! Немедленно пригласите его сюда, Крофтон! У нас есть кое-какие дела. Он просто решил пошутить над нами для своего удовольствия.

Мина Крофтона стала вдвойне недовольной, когда он понял, что его надежды на месть терпят крах. Он исчез и полминуты спустя распахнул двери перед седобородым мужчиной, на котором были очки с золочеными дужками, грязный пиджак и полосатые брюки. Он так горбился при ходьбе, что казалось, несет на себе груз всех горестей мира, а его глаза глядели из-за стекол очков так устало и грустно, словно им довелось повидать печали всех пяти континентов. Закрывая двери, мистер Крофтон успел заметить, как гость тяжело опустился в кожаное кресло, а мистер Исаакс, встретив его появление новым взрывом смеха, поднялся, чтобы пожать ему руку.