Страница 40 из 65
Параллельно, а возможно только время от времени, Эмиль думал совсем о другом — о Лене, женщине, которая приехала с ними и жила одна в палатке. Он думал: переспала она вчера с Рудольфом или нет? Можно ли быть уверенным, что этого не произошло? Рудольф ночью вылезал из палатки, тут уж сомневаться не приходилось. Эмиль хорошо помнил, что палатка была зашнурована сверху донизу, а последняя петля пришпилена к земле колышком с наклоном вправо — так было удобнее его вбивать. А утром, встав первым, он обнаружил, что колышек накренился влево. Конечно, Рудольф мог встать и не затем, чтобы пойти к Лене. Но что он сказал накануне вечером, когда Эмиль читал книжку?
— Ты долго будешь читать? — спросил Рудольф.
— А что?
— Чертовски хочется спать.
— Сейчас погашу, — ответил Эмиль и подумал, что не так уж вроде и поздно. Было всего только одиннадцать. В палатке, где жили молодожены, играло радио. За несколько минут до того, как Рудольф попросил его погасить свет, Лена поинтересовалась, спят ли они уже. Оба хором ответили, что пока нет, а Рудольф еще добавил, что засыпают. Лена пожелала им спокойной ночи, потом закурила — слышно было, как чиркнула спичка. Лена, видимо, еще сидела перед палаткой на складном стульчике.
Теперь оба они сидели в темноте в двух шагах друг от друга и молчали. На далекой плотине Лена напевала какую-то мелодию собственного сочинения. Мелодия резко оборвалась, но чуть погодя Лена снова запела. Эмиль зажег висящий на груди фонарик и направил узкий пучок света на конец своего удилища. Потом поочередно осветил остальные три, погасил фонарь и сказал:
— Ничего.
— Сейчас ничего, а через две минуты…
— Помнишь, какого судака ты здесь поймал четыре года назад?
— Кажется, это было на той плотине.
— Вроде бы на этой. А мне попался отличный угорь и два сомика кило по полтора.
Теперь Рудольф в свою очередь осветил удилища. Из темноты на секунду выплыли их неподвижные, острые, как стрела, концы. Рудольф погасил фонарик и закурил сигарету; опять они сидели молча. Лена перестала петь. На плотине больше не было видно ее белого полотенца. Наверное, она пошла в палатку. Но вдруг поблизости послышался ее голос:
— Я иду к вам!
Эмиль щелкнул выключателем и направил белый луч в ту сторону, откуда она приближалась. Лена шла по неровной плотине, усыпанной острыми камнями, с торчащими из фашины прутиками. Оступалась, спотыкалась, иногда хваталась за землю руками и в конце концов поползла на четвереньках. Эмиль подумал, что она неуклюжа, что у нее широкие, тяжелые бедра. Он был зол на Лену, но одновременно испытывал к ней какое-то нежное чувство. Представив, как ее босые ноги ступают по острым камням, крикнул:
— Куда полезла, еще подвернешь ногу!
— Не кричи. Я хочу посмотреть, что вы делаете, — ответила Лена, продолжая упорно продвигаться вперед.
— Ничего мы не делаем, сидим, — сказал Рудольф.
Эмиль подумал, что должен, что следовало бы пойти ей навстречу, взять под руку и провести по камням, но тут же напомнил себе, что, возможно, вчера ночью у этой женщины был Рудольф: пусть он и идет. И действительно, Рудольф встал и пошел Лене навстречу. Он взял ее за руку и довел до того места, где плотина, расширяясь, превращалась в массивную, сложенную из гладких блоков полузапруду. Лена распрямилась; теперь, по ровным каменным плитам, она шагала легко и уверенно. Сходства с нескладной, едва волокущей свое тяжелое неподвижное брюшко личинкой как не бывало. Подойдя, Лена разложила на камнях полотенце и умывальные принадлежности, потом долго, будто кошка перед тем, как лечь, устраивалась поудобнее. Наконец она уселась рядом с Эмилем, почти касаясь его плеча, и еще долго вертелась, разыскивая что-то в карманах спортивного костюма, пока не нашла сигареты и спички. Закурив, спросила:
— Что-нибудь поймали?
— Пока ничего, — ответил Эмиль.
— И не поймаете, рыбы пошли спать.
Лена говорила тихо, каким-то неестественным горловым голосом, словно опасаясь спугнуть рыб. Эта манера показалась Эмилю неприятной, претенциозной и притом совершенно не соответствующей месту и времени. На языке у него вертелось ехидное замечание, но он сдержался и промолчал. С берега прилетел легкий теплый ветерок и принес звуки, которых до того не было слышно: отовсюду, кажется, звучал лягушачий хор; когда ветер стихал, кваканье смолкало.
— А когда рыбы спят? — спросила Лена.
— Ох, Лена… — простонал Рудольф.
— А что?
— Ничего, чепуху говоришь.
— Для вас чепуха, а мне интересно. Может, вы ничего не знаете про рыб — кроме того, конечно, что они живут в воде, едят червяков и у каждой есть свое название.
— Возможно.
Опять стало так тихо, что отчетливо слышалось, как потрескивает при затяжках сигарета.
— Ой! — внезапно крикнула Лена.
— Что случилось?
— Мыло упало в воду.
Эмиль зажег фонарь, и они вдвоем склонились над узкой глубокой расщелиной между камнями. На дне, среди извивающихся, колышимых течением водорослей, белело мыло. Лена опустила руку в воду, пытаясь его достать.
— Не получается, руки коротки.
Эмиль снял рубашку, растянулся на камнях и сунул руку в расщелину.
— Вон там, где мои пальцы, чуть подальше, — сказала Лена. Они лежали рядом, Эмиль чувствовал запах ее кожи, касался ее плеча. Мыло убегало в воде как живое.
— Скользкое, как лягушка, — сказал Эмиль.
— До чего же теплая вода, — прошептала Лена. Ее слова неожиданно прозвучали очень интимно, будто предназначались ему одному.
— Кажется теплой, потому что в воздухе стало холоднее.
Эмилю наконец удалось схватить мыло.
— Спасибо. Ты настоящий джентльмен, — сказала Лена.
— Позволю себе в этом усомниться, — отозвался Рудольф.
— Ну нет, в том, что Эмиль — джентльмен, ни у кого сомнений быть не может. Но какой прекрасный был сегодня день, верно? — произнесла Лена прежним своим, неприятным тоном.
— Слишком душно. Я плохо переношу такую жару, — сказал Эмиль.
— А я — хорошо. И уж во всяком случае, жару лучше, чем холод, — сказал Рудольф.
— Вы очень разные, — заметила Лена.
— Все люди разные, — сказал Эмиль. Он зажег фонарь и поочередно осветил удилища. Их тонкие, поблескивающие от росы концы были абсолютно неподвижны. Эмиль погасил свет; плотная, вязкая темнота тотчас поглотила плотину.
— Ну и сколько вы еще собираетесь тут сидеть? Холодает, идите спать, — сказала Лена.
— Кто-то должен остаться, — сказал Эмиль.
— Зачем?
— Удочки-то заброшены.
— Пускай Эмиль остается. Он говорит, что холод ему нипочем, — сказала Лена. Она сидела ссутулившись, упершись подбородком в колени. Ее плечо касалось плеча Эмиля; ему показалось, что она даже подтолкнула его локтем. «Ну конечно, — подумал он, — пускай я останусь…»
— Сматывайте удочки и ложитесь спать.
— Мы, пожалуй, еще немного посидим, да, Эмиль? — сказал Рудольф.
— Посидим.
— Что ж, сидите. А я пойду, пока не окоченела, — сказала Лена, но не двинулась с места. — Какое у нас сегодня число? — спросила.
— Кажется, семнадцатое, — ответил Рудольф.
— Послушай, Эмиль, ты бы не мог одолжить мне фонарик?
— Дай ей, у меня же есть. Нам и одного хватит, — сказал Рудольф.
Лена попробовала зажечь фонарь, потом погасила его и спросила:
— Скажите, что это вчера ночью так гудело в воздухе?
— Гудело? Не слыхал, — сказал Рудольф.
— Может быть, самолет?
— Нет, не самолет. Похоже на птицу.
— Может, и птица.
— А вы ночью не мерзнете? — помолчав, снова задала вопрос Лена.
— Я — нет.
— Я вчера под утро немного озяб, — сказал Рудольф.
— А я ужасно мерзну. Просыпаюсь, натягиваю на себя все что можно, но толку никакого. Трясусь, как осиновый лист, и долго не могу заснуть.
— Я могу тебе дать одеяло, — сказал Эмиль.
— А как же ты сам?
— Обойдусь, у меня есть запасное. Можешь взять. Синее в коричневую клетку; лежит свернутое справа от входа.