Страница 7 из 52
довольно быстро поняла истинное значение этого знамения. Господь подсказал ей еще одну причину, по которой стоит жить, и она может поделиться этим знанием с другими: чудесный полет птицы, возможность наблюдать, как существо, совсем на тебя не похожее, показывает искусство, не доступное ни одному человеку, однако никто, кроме человека, не способен оценить красоту птичьего полета. Нужно жить дальше хотя бы ради того, чтобы любоваться птицами, поскольку сами птицы не способны любоваться собой.
подождала, пока в глазах перестанет рябить. Она порылась в багажнике, проверяя свои припасы, и увидела, что еды осталось совсем мало — всего несколько банок спагетти. Она была голодна, но спагетти есть не хотелось. Проверила, как обстоит дело с выпивкой. Оставалось полбутылки белого вина, и она аккуратно перелила его в термос. Прикинула, хватит ли вина до завтра, и сделала глоток, как будто от этого лучше думалось. Но сомнения не исчезли. Может, ей просто не хочется снова ловить на себе косые взгляды в очереди за спиртным в винной лавке. Чтобы выиграть время, она достала из багажника пустые бутылки, прижала их к груди и пошла к обрыву. Держась на безопасном расстоянии, она подбрасывала бутылки вверх, и они падали в пропасть. Она надеялась услышать звук падения — но, как всегда, ничего не было слышно. Затем она вернулась к машине. На «Мысе самоубийц» становилось холодно.
закрылась в машине, выпила еще немного вина и надела на ночь парку.
Игрушечный рассказ
(пер. А. Соколинская)
Бог играл один: там, где он обитал, других детей не водилось. Стало быть, никто не посягал на те замечательные игрушки, которые он находил на задворках брошенной Вселенной. Все принадлежало только ему.
Брошенная Вселенная была очень таинственным местом. Оставленная на произвол судьбы, она продолжала светиться изнутри, как будто ничего не изменилось. На задворках постоянно появлялся новый мусор: бракованные куски пустых надежд, шестеренки и уплотнители, когда-то принадлежавшие механизму бесконечности.
Однажды копаясь в помойке, Бог обнаружил нечто совсем уж удивительное — планету. Резким движением он схватил находку, чтобы вытащить ее из бака, но тут же подумал, что надо бы действовать поаккуратнее: планета, хоть и была цела и невредима, казалась на удивление хрупкой. Пальцы Бога прошли сквозь защитный слой атмосферы и чуть не оцарапались о рыхлую поверхность земли. Тогда Бог, держа шар за белые полюса, принялся рассматривать, не натворил ли чего… Для начала правильной ли формы был этот шар? Если правильной, то теперь он слегка вытянулся и походил на яйцо. Земной прах сыпался в атмосферу с кончиков Божьих пальцев и оседал на полюса, как молотая корица на ванильное мороженое. На континентах, потертых и выщербленных, возникло несколько новых озер. Другого ущерба вроде не наблюдалось.
Бог сел, прислонился спиной к забору и стал разглядывать добычу — иссиня-зеленый мир, теплый и пахучий, где моря преобладали над сушей. Бог принюхался — его опьянил аромат чего-то прохладного и вяжущего, вроде сосны или озона. Сквозь это благоухание пробивались запахи суглинистой почвы, поджаренной хлебной корочки, экваториального перегноя, соленого супа морей и сладкой шипучки рек. Пахло очень приятно.
Хотя помойка была исследована не до конца и могла таить еще немало ценного, планету надо было срочно нести домой. А то еще явится кто-нибудь и отберет у него этот мир или прикажет вернуть его на место, потому что штука это опасная, а вовсе не детская игрушка.
Неловко поднявшись, Бог чуть не выронил планету — пальцы совсем онемели от холода. Тогда он, давая отдых пальцам, положил шар на ладони, так чтобы тяжесть распределялась равномерно. Стало гораздо лучше — возможно, планета была менее хрупкой, чем ему показалось вначале. Бог немного постоял, грея руки о тропический пояс, пока кончики пальцев не обрели чувствительность, и пошел домой, внимательно глядя под ноги. Время от времени планету приходилось переворачивать: когда погода на ней менялась, у Бога покалывало ладони. Постепенно Бог до того осмелел, что взял планету в охапку. Получилось. Он уже бежал вприпрыжку, и планета, как в люльке, покоилась на согнутой руке, когда вдали показался дом.
Он повесил планету в спальне под потолком — это было самое подходящее место. Класть ее на стол или на комод ему представлялось неразумным: от долгого лежания на одном боку Планета могла расплющиться, а ее Южный полюс захиреть от недостатка света. Могла она также скатиться на пол и разбиться вдребезги. Поначалу Бог собирался положить планету на пол, но передумал: не хватало еще пнуть ее ногой, невзначай или намеренно, из-за дурного настроения, а кроме того, не хотелось смотреть сверху вниз на такую красоту.
Итак, он подвесил планету к люстре в центре комнаты, прикрепив нитками к лампочке. Абажур снял, чтобы тот не загораживал свет и не отвлекал внимания: наверху должна быть только одна заметная вещь. Планета казалась самим совершенством. Овеваемая ветерком из окна, она вращалась — почти незаметно для глаз, но постоянно — высоко над всеми остальными игрушками. Конечно, Бог с ними тоже играл, но знал, что им далеко до его любимицы. Те были прочные и понятные, но лишенные сложности и тайны. Иногда он так сильно увлекался ими, что забывал о своей планете. Но вспомнив о ней, всегда радовался, что она ни на что не похожа.
Когда Бог не играл дома, он бегал к брошенной Вселенной, чтобы покопаться в помойке. И всякий раз у него глаза лезли на лоб при виде новых диковинок. Раскаленные стержни; сверхплотные металлы; собранные в бутыли газы — они, если разбить стекло, вырывались наружу, как звезды в ярком оперении; огромные комья серебряного волокна, вылезающие из баков точно пена; ярко-желтые дырявые защитные костюмы; непонятные прозрачные приборы, аккуратно уложенные в черные резиновые футляры; сборники законов с густо исписанными выцветшими страницами; мешки с компьютерными дисками, раскрошившимися до размера шрапнели; и уже не влезавшие в баки сломанные машины парадоксов. Все необходимые материалы для создания Вселенной.
Но не это интересовало Бога. Ему не было дела ни до прошлого, ни до будущего Вселенной, его волновало лишь настоящее. Он будет играть, пока есть игрушки, пусть даже с помойки. Чем еще заниматься?
Поскольку планета висела под потолком, она невольно приковывала внимание Бога, когда он укладывался в постель. Наигравшись за целый день, прикрыв глаза, он разглядывал маленький иссиня-зеленый мир. Обычно он так и засыпал — и видел во сне, как отправляется туда, уменьшившись до крошечного размера. Это были забавные сны, очень романтические, в которых чудесным образом мифическое сосуществовало с нелепым. Лежа в постели, он наблюдал, как его двойник бродит по земле и вглядывается в непроницаемые небеса в надежде хоть мельком узреть в просвете собственное лицо. Он видел людей, которые явно чего-то от него ждали — судя по всему, исполнения некой миссии. А он в глубине души мечтал уединиться и спокойно играть в тишине.
Сны всегда заканчивались очень плохо: обитатели иссиня-зеленой планеты сажали двойника под замок, намеренные никогда не выпускать его на волю. В кошмарах Богу мерещилось, что его хотят похоронить заживо, обратить в россыпь атомов и заставить слиться с равнодушной земной корой. Хватая ртом воздух, он просыпался, запеленатый в простыни, как в саван.
Но, несмотря на кошмары, он по-прежнему был очарован красотой своей планеты. Точно чудесное яйцо, в котором слилось все сущее, она казалась невинной и одновременно мудрой: из расплавленной жижи вырастали горы, из воды и грязи — тропический лес, соль обращалась в пресную воду. Эти волшебные метаморфозы происходили сами по себе, словно мир инстинктивно находил применение всему — даже дыханию растений.