Ледяной город

«Кто-нибудь пробовал справиться с ними?» — задает вопрос ученый — и еще до конца эпизода становится похож на Призрака кольца в его теперешнем состоянии.

Понемногу Рима оказалась позади всех — не столько из-за неправильных ответов на вопросы, сколько из-за невезения при бросании игральной кости. К тому же кость Аддисон из «Подземелий и драконов» заменили на обычный шестигранный кубик. Одно бросание — и ты пропускал три хода, занятый борьбой с балрогами, или два хода, отвлекаясь на орков, или один ход, поедая свой завтрак.

Часы наверху пробили восемь. Аддисон пошла на кухню и вернулась с подносом, на котором лежали три тарелки с салатом из латука, хикамы и корольков. Когда все закончили есть, она принесла макароны с сырным соусом.

К половине девятого Тильда заполнила разноцветными дольками все пустые секции.

— Как всегда, — сказала Аддисон, протягивая ей последнюю дольку вместе с Кольцом Всевластия.

Та надела кольцо и отправилась мыть посуду, что само по себе доказывало крайнюю неясность концепции тотальной власти над миром. Рима убрала доски и карточки. Аддисон налила себе виски.

Мартин появился в начале десятого.

— Обед горячий, — сообщила Тильда, но оказалось, что Мартин уже поел.

Мартин с Римой тихо ссорились наверху лестницы. Оба дошли до точки кипения, но при этом разговаривали шепотом. Позади Мартина на стене висел рисунок пером — старый могучий дуб. Если наклонить голову, казалось, что дуб вырастает из волос Мартина. Это давало Риме маленькое дешевое удовлетворение.

Перебранку начала Рима, хотя как посмотреть, — в сущности, начало положил своим опозданием Мартин, которому и следовало поставить это на вид.

— Мать ждала тебя к обеду, — отчеканила Рима возможно более неприятным голосом.

Мартин, однако, был невозмутим.

— Мать прошляпила мои подростковые годы. Вот и пытается наверстать, — сказал он, добавив, что не может всерьез относиться к Тильде как к матери и хотел бы, чтобы Рима поменьше ее так называла.

Он стоял с деревом на голове, самодовольно, как сказала бы Рима, поглаживая свою дурацкую бородку. Эти раздражающие движения были одной из причин того, почему Рима не хотела бы иметь бороду.

Рима возразила, что он сам слишком много думает о Тильде именно как о своей матери — только с матерью можно обращаться так плохо. С посторонним или со случайным знакомым никто не позволил бы себе такого.

— А я и не говорил, что я не ее сын. Я говорил, что она не была мне матерью, — без видимой логики ответил Мартин и отступил на шаг назад, так что дерево теперь росло из другого места, лишив Риму ее преимущества, и спор прошел на равных.

Рима указала, что его мать не умерла, как у некоторых. «Умерла для тебя» — не значит «умерла вообще», продолжила она, и когда Тильда действительно умрет, тогда Мартин пожалеет обо всем.

Мартин тоже завелся. Сколько можно, сказал он, кивать на то, что ты круглая сирота? Нельзя ли это делать не чаще двух раз в день? Всех уже достало. И кроме того, каждый дурак может заметить, что ему хуже именно из-за того, что его мать не умерла. Римина мать осталась бы с ней, если бы могла, а вот мать Мартина его бросила. Не будь Рима так поглощена собой, она бы это заметила.

— И то, что она сейчас здесь, еще не доказывает, что она собирается здесь и дальше оставаться. Может, она уже снова начинает попивать, кто ее знает?

Рима вспомнила, как Тильда сидела у телевизора, в голубом свете аквариума, со стаканом Аддисон. Не разозлись она так сильно, она бы согласилась с Мартином по этому пункту. Но сказанное им про сиротство Римы было непростительно.

— Я бы отдала все на свете, — заявила она, — только бы снова увидеть маму.

Что и требовалось доказать, заявил Мартин, так как он за это не дал бы и гроша.

И вообще, какое Риме дело?

Они разошлись по своим комнатам в состоянии крайнего раздражения. Часы пробили десять. Еще через четверть часа Тильда постучалась в Римину дверь. Хотя спор велся шепотом, она все слышала.

— Не суди его строго, — попросила она. — Пожалуйста, не встревай.

После того как она предложила Риме не встревать, она сообщила, что Мартин собирается уехать, и не могла бы Рима попросить его остаться на ночь? Они спустились по лестнице. Увидев Мартина и Тильду вместе, Рима отметила, до чего они все-таки похожи: волосы, глаза, глубокая печаль на лице — все одинаковое.

Полчаса неискреннего ползанья на пузе — и Мартин соизволил остаться. К этому времени Рима согласилась поехать утром на винодельню с призраками. В придачу к вину и привидениям там был обещан еще и пианист.

Откуда-то из глубин ее сознания, где барахтались Гламдринг, Петоман, британский сленг времен Второй мировой, выплыл Оливер — или это был Максвелл — с новым планом, но это выяснилось лишь на следующий день. План вырисовывался постепенно, по мере того как Рима, сидя в машине рядом с Мартином, созерцала горы и мокрую извилистую дорогу.

«Что бы я сделала, будь это не я? — думала Рима. — Что бы сделал на моем месте другой?»

Что бы сделал на ее месте Оливер?

Глава двадцать четвертая

Перед тем как оказаться на пассажирском сиденье старой синей «хонды-сивик», летевшей по скользкому, смертоносному Семнадцатому шоссе, Рима еще раз поговорила с Аддисон.

Она уже собиралась ложиться, когда раздался стук в дверь. Рима испугалась, что Мартин мог принять неискренние уговоры за искренние авансы, — такое с ней уже случалось. Но оказалось, что это Аддисон: в каждой руке по стакану, бутылка виски под мышкой.

— Ты спрашивала, что было у нас с твоим отцом, — сказала она, вошла и села у окна.

Налив в стакан виски, Аддисон протянула его Риме и принялась смотреть на темный океан, огни гавани и американские горки вдали.

— Мой дядя всегда хотел иметь собственную лодку, — наконец произнесла она. — Когда он был моим отцом, то обещал назвать ее в мою честь. «Адди Б.». Но так и не смог ее купить.

— Я в детстве очень любила книгу «Мэгги Б.», — сказала Рима. — Про девочку, которая уплыла на лодке вместе со своим младшим братом. Они ели суп из рыбы и крабов, спали под звездным небом. Думаю, меня привлекала даже не лодка, а другое — то, что старшая сестра все умеет. Она правила лодкой, готовила еду, решала, когда нужно спать, когда обедать, когда купаться. Мне вообще нравились книги, где на старшей сестре держалось все. Например, «Возвращение домой».

Говоря «держалось все», Рима имела в виду главным образом способность не терять близких людей.

— А я любила книги про большие семьи. «Маленькие женщины», «Оптом дешевле», «Семья, которая не нравилась никому». Я все время воображала, что у меня есть братья и сестры.

Рима отхлебнула виски, не ответив ничего. Для этого ей пришлось сделать над собой усилие — обычно она всего охотнее разговаривала о книгах своего детства. В несостоявшейся части беседы она поведала Аддисон, что тоже любила «Оптом дешевле», и поинтересовалась, что та думает про фильм. «Семья, которая не нравилась никому» — этого Рима не читала. Еще она спросила, насколько были популярны в детские годы Аддисон книги Эдварда Игера. Если бы Рима была писателем — тут Аддисон могла быть спокойна, писателем Рима никогда не станет, — она сочиняла бы истории про то, как волшебство вторгается в обычную жизнь. Благодаря Игеру.

Ничего этого Рима не сказала. Горло ее горело от виски. Аддисон тоже молчала и смотрела в окно — довольно долго, как показалось Риме.

Аддисон думала о дядиной лодке, которую он так и не купил. После того разговора между матерью Аддисон и новой женой ее дяди Аддисон, получив работу в «Сентинеле», наведалась к дяде, когда дома никого не было, — взглянуть на корешки чеков. Из-за недавнего переезда все вещи располагались удивительно аккуратно: лежали в коробках. Оплаченные чеки нашлись в коробке с надписью «Оплаченные чеки».