Нерон

Сила цезаря — в государстве, им управляемом, но государство без цезаря — тело без головы, обезглавленный труп. Такого отождествления принцепса и Римской державы до Сенеки не было, да и быть не могло. Английский историк Мириам Гриффин справедливо отметила, что данная идея Сенеки противоречила той идеи власти, которую провозгласил Нерон, тем же Сенекою наученный, перед сенатом: власть исходит от сената римского народа, и принцепс, высшее лицо, власть эту с сенатом и разделяет. [50]Новая трактовка власти принцепса напоминает понимание царской власти в мире эллинистических государств. Греческие трактаты на эту тему были, конечно же, прекрасно знакомы Сенеке. Нерону, явному эллинофилу, такой новый взгляд мудрого наставника мог быть только симпатичен.

Конечно, едва ли во взглядах на государственную власть у Сенеки за пару лет, прошедших со времени провозглашения Нерона принцепсом, произошли столь серьезные изменения. Обучая Нерона провозгласить в сенатской курии почтение к традиционным римским представлениям о природе высшей власти, Сенека старался обеспечить молодому цезарю доверие сената и любовь римлян, без которых правление не могло успешно начаться. Теперь, когда власть Нерона выглядела прочной, а в трагической истории с Британником молодой владыка Рима, что называется, показал зубы, надо было дать истинное теоретическое обоснование властным возможностям принцепса, каковыми они были на деле. Не забывал Сенека и о своей собственной роли при молодом цезаре. В трактате «De Clementia», как справедливо пишет Мириам Гриффин, «он убеждал высшие слои общества признать, что власть цезаря абсолютна и что он хорошо подготовлен и обеспечен хорошими советами». [51]Им, Сенекою, подготовлен и его мудрыми советами обеспечен.

Едва ли трактат Сенеки, отражавший прежде всего действительное положение дел в государстве, реальные возможности и понимание обязанностей высшей власти в Империи, был специально направлен против Агриппины. Но те грозные предупреждения, что содержались в нем в адрес возможных противников принцепса, били и по ней.

Рок, судьба, неотвратимость предназначенного свыше занимали огромное место в мыслях и представлениях людей античной эпохи. Рок выступал в роли высшей силы, перед его неотвратимостью были бессильны даже сами бессмертные боги. Вспомним, при осаде Трои ряд богов сочувствует вовсе не ахеянам, но троянцам. Среди них сам бог Солнца Аполлон, однажды даже вмешательством своим спасающий троянцев от меча Ахиллеса, — он принял облик молодого воина-троянца и заставил грозного сына Пеллея преследовать себя, отвлекая его от стен Трои. Когда Ахиллес обнаружил, что понапрасну гнался за проведшим его божеством, ему оставалось только бессильно негодовать. В другой раз, когда Ахилл ринулся на сына Приама, троянского царевича Гектора, то Аполлон, подоспевший на помощь, окутал Гектора мраком. Трижды Ахилл бросался на Гектора, но поражал своим копьем только мрак. Но Аполлон не может изменить судьбу ни Трои, ни славного троянца Гектора. Они обречены на гибель самой судьбой, и потому Ахиллу суждено сразить на поединке Гектора, а самой Трое пасть. Сам владыка боев Зевс не принимает жертв троянцев, когда они ему их посвящают. Он знает: судьба обрекла Трою на гибель и даже боги, даже он сам, главный из них, здесь бессильны. Потому ветер подхватывает струи дыма от жертвенных костров троянцев и относит их прочь.

Рок на стороне ахеян, а не троянцев, и потому Троя пала. Хитроумие Одиссея, придумавшего деревянного коня, чтобы провести троянцев и тайно проникнуть в их город, — это всего лишь способ осуществления судьбы. Ее избежать не может никто. Даже если человек сознательно и целенаправленно стремится избежать своей судьбы, то все равно на деле каждый его как бы самостоятельный шаг является еще одним шагом в осуществлении его предназначенной судьбы. «Предопределенного Роком не может избежать даже бог» — так говорила пифия Дельфийского оракула.

Римские представления о всемогущем роке сформировались под воздействием греческих. Fatum у римлян соответствовал понятию Ананкэ у греков, что означало не просто судьбу, рок, но и необходимость, неизбежность, закономерность. Рок осуществлялся через посредничество богинь судьбы. Греки их называли Мойры, у римлян они именовались Парки. В их руках находились судьбы людей. Как греческое, так и римское имя богинь судьбы происходили от корней, означающих долю, меру. Каждому человеку изначально давалась его доля жизненного пути, за пределы которой он выйти не мог, хотя внутри выделенного ему отрезка жизненного пути он был свободен и мог выбирать любой образ жизни, что, однако, не могло предотвратить назначенного финала.

Узнать свою судьбу — желание, вполне естественное для людей античного мира. Отсюда распространение в Греции и Риме веры в предсказания. Широчайшую известность приобрел знаменитейший оракул, находившийся в Дельфах при храме Аполлона в Греции. Римляне чтили пророчицу Сивиллу, обитавшую в таинственной пещере близ города Кумы, где находился также храм Аполлона. Именно благодаря Сивилле некогда троянец Эней сумел спуститься в царство мертвых и получить от своего отца Анхиза наставление, где именно в Италии он должен высадиться и основать свое поселение. Так повествует «Энеида» Вергилия. «Сивиллины книги» — книги пророчеств. «Сивиллины книги» хранила специальная коллегия жрецов из пятнадцати человек, в особо тяжелые времена для Рима по повелению сената жрецы обращались к ним, указывая средства для умилостивления богов. Предсказания судьбы, последствий тех или иных деяний составляли важнейшую часть деятельности римских жрецов. Жрецы-авгуры предсказывали, опираясь на толкование полета птиц, жрецы-гаруспики истолковывали судьбу, гадая по внутренностям жертвенных животных.

В эпоху Империи в Риме большое распространение получили восточные культы и особой популярностью пользовались магические таланты многочисленных мудрецов с Востока, каковых в Грецию и Италию прибывало множество. С Востока в Рим пришли астрология, магия, пристрастие к сложным и малопонятным символам. Весьма расположен был к восточным культам брат Агриппины Калигула, почитавший египетские божества Исиду и Сераписа. Культ малоазийской богини Кибелы, считавшейся матерью богов, процветал при дворе императора Клавдия. Потому неудивительно, что представители самых верхов римского общества постоянно обращались как к своим традиционным прорицателям, так и к восточным магам из Сирии и Вавилона, чьи предсказания особо были в моде.

К предсказаниям многочисленных прорицателей греки и римляне относились самым серьезным образом. Многие трагедии они прямо объясняли пренебрежением к пророчествам. Как тут не вспомнить великого Гая Юлия Цезаря, пренебрегшего предсказанной ему бедой в мартовские иды и легкомысленно явившегося на гибельное для него заседание сената!

Агриппина давно уже знала страшное пророчество относительно своей судьбы. Она когда-то обратилась к халдейским мудрецам-прорицателям с вопросом о будущей судьбе Нерона. Ответ предсказателей судеб был воистину ужасен: Нерон будет царствовать, но умертвит свою мать. Такое известие, услышанное из уст мудрецов, прибывших в Рим из Вавилона, отнюдь не смутило Агриппину. Она воскликнула: «Пусть умерщвляет, лишь бы царствовал!»

Конечно, невозможно поручиться, что рассказ об этом предсказании не появился уже после смерти Агриппины. Источник Тацита, описавшего роковое пророчество, им самим обозначен весьма неопределенно: «передают». В то же время Тацит уверенно пишет, что Агриппина много лет ждала именно такого конца, не страшась его. [52]

Мы не можем с уверенностью утверждать, было ли само предсказание, верила ли действительно в него Агриппина. Из того, что нам известно, можно сделать вывод, что августа-мать после потрясения, вызванного гибелью Британника, вовсе не прекратила борьбу за власть. К явному неудовольствию Нерона и его окружения Агриппина стала энергичнейшим образом, в чем ей помогала врожденная страсть к стяжательству, по утверждению Тацита, добывать деньги, увеличивая свое и без того немалое состояние. Сын, пытавшийся успокоить ее гнев великими щедротами, к досаде своей не мог не заметить, что таковыми он только подпитывает материнскую вражду и финансирует, возможно, весьма опасные для себя планы. Зачем, спрашивается, Агриппина тайно совещается со своими друзьями, зачем так обходительно принимает трибунов и центурионов преторианских когорт? А у цезаря-то иной охраны кроме преторианцев в Риме нет… Немало должно было взволновать Нерона и его верных друзей-наставников особое расположение императрицы к представителям старой римской знати. Почет, каковым она вдруг стала их окружать, мог быть истолкован как стремление не просто найти в этой среде опору, но и возможного достаточно знатного претендента на звание принцепса, не менее родовитого, нежели сам Нерон.

50

Гриффин М. Т. Нерон. Конец династии.

51

Там же. С. 112.

52

Тацит. Анналы. XIV. 9.