Страница 7 из 91
Дом на Грэмерси-парк представлял собой особняк, декорированный в смешанном стиле Марио Буатты, короля лощеной «ситцевой» простоты, и Мортиши Адаме, комедийной властительницы «черной» готики. Веселенькие элементы отделки странным образом сочетались в нем с мрачными похоронными тонами. Цветочный орнамент во многих местах был покрыт краской или налетом, создающими впечатление загнивания.
Роттвейлер располагала весьма дорогостоящей и изысканной коллекцией предметов искусства: мрачными шедеврами Луизы Невельсон [3]душераздирающими работами Франца Клайна [4], черно-белыми рисунками Эда Рейнгарта [5], творениями Энди Уорхола, напыщенным Филлипом Густоном [6]который смотрелся так, точно был намалеван угольной смесью, умеренно затененным Туомбли [7]и выделяющимся тоскливой гаммой Жаном Дюбюффе [8]. Даже маски из Африки и Океании в доме моей хозяйки выглядели более хмурыми, чем где бы то ни было. Вообще дом производил впечатление неизбывного аскетизма, напоминающего о Великом посте. Единственная вещь выбивалась из общего ряда — ее портрет, написанный Робертом Мэпплефорпом. Лицом она демонстрировала баранье упрямство, что подчеркивалось волевым подбородком. Можно было безошибочно определить даже тип улыбки, настолько точно передавали характерные ее черты яркие сочные краски. Я изучил выражение ее лица до мельчайших деталей, и мне казалось, что, улыбаясь, Ротти всегда с удовольствием вспоминала вкус прохладных устриц.
Чем дольше я находился в ее доме, тем больше на меня воздействовала его мрачная, аскетическая атмосфера. По мере того как я становился своим в особняке, Роттвейлер все больше напоминала мне о всей строгости требований, предъявляемых к исполнению моих обязанностей, и позволяла себе все больше саркастических замечаний в мой адрес. Другие сотрудники агентства предупредили меня, что на момент моего поступления на службу у Роттвейлер было крайне скверное настроение, причина коего заключалась в предательстве, совершенном одной из самых высокооплачиваемых моделей русского происхождения — Юшкой, перешедшей в стан самого опасного конкурента Роттвейлер — Данте Казановы. Мисс скрывала горечь своего поражения от посторонних глаз, называя случившееся то бессовестным похищением, то подлым предательством.
Каждое утро после того, как она поднималась с постели, не столько под бодрящим влиянием кофе, сколько вспомнив о каком-нибудь срочном деле, на нее находили приступы раздражительности, преимущественно вызываемые недовольством от необходимости приступать к «реставрации лица», как она называла процесс накладывания макияжа. Я мог бы сказать, совершенно не преувеличивая, что губы и брови ей приходилось всякий раз рисовать заново, ибо они у нее просто отсутствовали. Пока Мисс занималась «рисованием», я перечислял основные утренние новости и зачитывал курсы валют и акций. Затем она быстро одевалась, и мы вместе спускались по лестнице и садились в ее старый лимузин. Облаченный в неизменную униформу шофер Тито, как всегда подтянутый, с коротко подстриженными крашеными черными волосами, скрывающими его истинный возраст, который колебался от пятидесяти до восьмидесяти, отвозил нас в офис «Мейджор моделз» в Челси. Здание офиса казалось на редкость крепким, хотя и было построено около столетия назад и функционировало в качестве конюшен.
Теперь оно тоже являлось своего рода конюшней — для породистых лошадей модельного бизнеса, отреставрированное и приведенное в надлежащий вид лучшими архитекторами и дизайнерами, жрецами иероглифической культуры современности, так чтобы всем сразу бросалась в глаза степень доходности той сферы, которую здесь обслуживали.
Но утро, о котором я рассказываю, не было похожим на все прочие. Когда я вышел с кухни и посмотрел на распятие, у меня возникло необъяснимое чувство, что лицо страдающего Христа неуловимо изменилось. Мне показалось, он улыбается. Я прошел к будуару Роттвейлер и услышал доносящиеся оттуда гневные выкрики. Поспешив войти, я увидел Мисс Роттвейлер на постели, в ярости разбрасывающую во все стороны подушки и покрывала.
— Я тебя убью! — кричала она воображаемому противнику снова и снова. — Убью… убью!
Я тут же понял, что Ротги все еще под впечатлением какого-то сновидения и плохо понимает, что происходит в реальности. Мне хотелось дождаться момента, когда она сама успокоится, но я боялся, что Мисс в пылу гнева причинит себе какие-нибудь повреждения или получит травму. С другой стороны, я стал невольным свидетелем столь неприглядного зрелища, что по пробуждении она могла бы рассердиться на меня за это и просто уволить раз и навсегда. Пока Роттвейлер воевала с подушками и душила их, я отодвинул занавески на окне и дал доступ в комнату солнечному свету. Несколько раз, по возможности громко, я кашлянул и наконец, окликнул:
— Мисс Роттвейлер! Мисс Роттвейлер!
— Тебе больше не на что рассчитывать в твоей жизни! Не жди добра! Ты покойник, Казанова!
И тут я понял, в чем дело. Она воевала во сне с Данте Казановой, своим заклятым врагом и вечным конкурентом, переманившим у нее лучшую модель. С тем, кого она ненавидела всей душой наяву и во сне. Неудивительно, что Ротти не хотела просыпаться. Она явно получала удовольствие, давая выход своему гневу в этой воображаемой битве. Тем не менее я все еще опасался, что она либо свалится с кровати, либо, не разобравшись, бросится душить меня подушкой, если я дотронусь до нее. И все же, преодолев опасения, я начал трясти ее за плечо.
— Доброе утро, Мисс Роттвейлер! — выкрикнул я самым бодрым голосом.
Она все еще размахивала руками и колотила подушкой по постели.
— Хелен! — рявкнул я и тут же похолодел от ужаса. Мне еще не приходилось обращаться к ней не по регламенту.
В ту же минуту произошло нечто необычайное. Мой оклик подействовал на нее, словно молитва экзорциста на одержимого демоном. Она замерла, дернувшись на постели, и открыла глаза. Ее обычно холодный и жесткий взгляд вдруг смягчился теплой дружеской улыбкой. Но именно эта улыбка напугала меня сильнее всего.
— Доброе утро, Чарли, — произнесла Хелен.
В офисе, месте довольно суетном и шумном, одной из основных моих обязанностей было ограждать Мисс от лишнего беспокойства посредством профессионально освоенных приемов лжи. Вообще ее сотрудники мою должность так и именовали за глаза — «лжец». У лжеца был уютный уголок в офисе, не ограниченный стенами и позволяющий контролировать все открытое пространство. Оттуда были видны кабинки приемщиков заказов, смеющихся, шушукающихся и болтающих по телефону. Оттуда можно было наблюдать за курьерами, с расторопностью гонщиков «Тур де Франс» сортирующими резюме, стопки портфолио и прочие посылки от наших клиентов.
Я сидел на своем месте за невысокой перегородкой за столом из красного дерева воистину президентских размеров, в кресле с массивными подлокотниками. Чтобы проситель мог приблизиться ко мне, я должен был открыть перед ним маленькую калитку в перегородке и позволить подойти к столу. Разумеется, перегородка была чистой бутафорией, зато Мисс отлично рассчитала, что пока церемония будет совершаться, ей хватит времени обдумать, как повести себя с назойливым посетителем, и даже спрятаться от него, если необходимо. Тем более что у подобравшегося ко мне совсем близко просителя на пути оказывалась еще одна преграда — большой кожаный диван, на котором я всем предлагал отдохнуть в ожидании, пока Мисс пригласит их в святую святых.
Хотя лжец имел вид непреклонного стража порядка, мимо которого никто не проскользнет незамеченным, вход в кабинет Роттвейлер был всегда закрыт серой бархатной портьерой. Внутри кабинета освещение было приглушенным — горел обычно только торшер и две гигантские напольные лампы: одна в форме изогнутой турецкой сабли, увенчанной тюрбаном, атрибутами евнухов, охраняющих вход в гарем (уверен, кое-кто в агентстве за моей спиной и меня называл евнухом), и вторая, напоминающая по виду индийский кальян. Роттвейлер не терпела ламп дневного света, будучи убеждена, что они стимулируют рост раковых клеток и способствуют развитию рассеянного склероза, однако держать их в офисе никому не запрещала.
3
Луиза Невельсон (1899–1988) — американский скульптор: создавая керамические скульптуры, она отошла от обычной технологии — не лепила фигуры, а вырезала их из плоского куска глины, наносила фактуру кусками материи, гравировала их поверхности ножом, а после обжига соединяла тонкими стержнями, получая абстрактную композицию. Зритель мог поворачивать детали на стержнях, изменяя композицию по своему вкусу.
4
Франц Клайн (1910–1962) — американский художник, абстрактный экспрессионист, в начале своей карьеры примыкал к кубизму, затем с 1950 года увлекся каллиграфией и живописью в черно-белом цвете. В историю искусства вошел как выдающийся представитель абстрактного экспрессионизма.
5
Эд Рейнгарт — художник-авангардист, предпочитавший технику рисунка в черно-белом цвете.
6
Филлип Густон (1913–1980) — американский художник, прошедший путь от экспрессивного реализма до абстрактного экспрессионизма и знаковой живописи. Основатель школы фигуративной живописи, один из выдающихся представителей импрессионизма; расцвет его творчества пришелся на 1960-е годы.
7
Си Туомбли — американский скульптор и художник, мастер инсталляций; в живописи комбинирует абстрактные элементы с техникой рисунка, используя эпические мотивы. Тематика его работ также часто отсылает зрителя к средиземноморским и ближневосточным мотивам.
8
Жан Дюбюффе (1901–1985) — французский художник, мастер поп-арта. Стремился привлечь внимание зрителя к обыденной жизни. Категорически отвергая окультуренное искусство, которому учатся в школах и музеях, он нападал на буржуазное общество потребления и пытался доказать, будто то, что обычно считается уродливым, может заключать в себе настоящую красоту. Согласно его теории, искусство состоит исключительно из опьянения и безумия.