Страница 114 из 125
Мы окунулись в старые убежища «братьев раковины». Вийон, итальянцы и я нашли приют на заднем дворе «Толстухи Марго». Когда мы за два вечера до начала ежегодной ярмарки сидели вместе в задней комнате таверны вместе с хозяйкой, она сказала:
— Я не могу поверить, что малышка — предательница. У нее доброе сердце.
— То, что она исчезла со смарагдом, говорит само за себя, — возразил Вийон. — У нее может быть доброе сердце, но именно оно и привело ее к фатальному решению. Чтобы спасти своего отца, она жертвует человечеством.
Я не принимал участия в разговоре. Кто бы мог понять, что я почти был рад предательству Колетты? Если ее чувства были сильнее, чем верность катарам, для меня, для нас обоих, возможно, еще не все потеряно. Ее клятва непорочности была цепью с хрупкими звеньями, которые могли разорвать два бьющихся друг для друга сердца.
Конечно, я знал, что хватаюсь за соломинку. Но таково сердце человека, оно цепляется даже за маленькое счастье, если над всем человечеством навис рок.
Глава 3
Тайна аббатства Сен-Жермен-де-Пре
Леонардо и оба его товарища были, без сомнения, сумасшедшими, да и Франсуа Вийон вместе с ними. И, конечно же, я сам, который пускался во все их глупости. Эта мысль жгла с горячей силой полуденного солнца мою голову, пока мы шли через луга вокруг аббатства Сен-Жермен-де-Пре.
С самого утра, когда начиналась ежегодная (а на самом деле — полугодовая) ярмарка, мы были в пути — странный отряд оборванцев и коробейников. Леонардо играл на своей серебряной лютне в виде лошадиной головы, а Аталанте подпевал — самозабвенно и хорошим чистым голосом. Что говорить — итальянцы!
Вийон, Томмазо и я тащили перед собой на кожаных ремнях переполненные лотки и продавали дешевые ножи, ножницы, шлифовку и ложки для чистки ушей. Мой отец, впрочем, только делал вид, что продавал товар. Он все время держался в центре нашей группы, давая другим прикрывать нас, и рассматривал необычный прибор, который изобрел и сконструировал Леонардо с помощью Томмазо.
В ящике на животе Вийона была закреплена тонкая металлическая трубка, которая должна задрожать, как только мы подойдем близко к мировой машине. Обоснование тому я не совсем правильно понял, и это казалось мне связанным больше с колдовством, нежели с наукой, даже если Леонардо и утверждал обратное.
В остальном это было моей виной, что Леонардо и Томмазо сумели сконструировать только три таких дрожащих палочки, как мы их называли. Изготовление было непростым, и с тех пор, как мы расчистили тайник в квартале Тампля, итальянцы были лишены удобных условий для работы. Если бы я лучше следил за солнечным камнем, то нам бы не пришлось покидать тайник. Проклятому Леонардо вовсе не нужно было говорить об этом мне, чтобы подзадорить мой пыл.
Но где мы должны были искать? Мой взгляд скользил по бесконечным рядам лотков, складам, карточным столам и сценам, которые высились на слегка поднимающемся склоне на левом берегу Сены и между которыми толклись торговцы, оборванцы, музыканты, комедианты, артисты, нищие, как и, к тому же, совершенно безвозбранно — мальчишки, проститутки и их кавалеры: здесь продавалось буквально все, вплоть до «парного мяса» обоего пола.
Исключением были только оружие и книги: первое — ради безопасности посетителей рынка и всех парижских горожан, последнее — потому что продажа ученых книг якобы оскорбляла честь соседней Сорбонны. При этом именно школяры безо всяких препятствий занимались оскорблением чести: многие — тем, что надели маски животных и демонов, другие — своим собственным сумасшедшим лицом. Часто толкотня людей и животных между палатками была столь плотной, что едва можно было пройти.
И только три дрожащих палочки! Если эти штуковины, в чем я сильно сомневаюсь, вообще указывали на machina mundi или на кипящую руду, о чем сообщил Леонардо! Вторая палочка находилась в группе катаров, которые искали ближе к берегу Сены таинственный вход в прибежище дреговитов, третья — у Матиаса и его цыган. Остальные катары и египтяне наудачу обыскивали рынок, раскрыв глаза и уши. Они должны были замечать все, что покажется им подозрительным. Но что должно показаться подозрительным в таком пестром, шаловливом оживлении?
Во второй половине дня, когда мы оставили позади палатку горшечников, нам повстречался танцующий медведь. Огромный Золтан под звуки играющего на флейте Рудко выделывал более или менее ловкие повороты на радость публике. Милош и Ярон собирали подаяния собравшейся толпы и относили их Матиасу, который сидел на пне и кидал монеты в деревянный ящик. Но только часть ящика была предназначена для монет — в другой находилась дрожащая палочка, однако, не дрожавшая ни на йоту. Как и у Вийона.
— Это бесцельно, — вздохнул герцог. — Эти палочки задрожат именно тогда, когда их от отчаяния бросят о ближайшую стену.
— Они забьются, когда почувствуют силу горящей руды, — повторил Леонардо твердым голосом. — Если они до сих пор этого не сделали, значит, мы еще не добрались до мировой машины.
— Возможно, так, а возможно и нет, — пробурчал я в сомнении. — Сути истории с горящей рудой я все равно не понял.
— Сейчас не время объяснять вам это, — фыркнул Леонардо. — Вы можете мне поверить, у меня было достаточно руды, чтобы испытать дрожащие палочки.
— Что это за руда? — спросил я, все еще не убежденный. — Откуда она? Какое воздействие она оказывает?
Вийон ответил мне:
— Тамплиеры добывали его при своем дреговитском великом магистре Бертране де Бланшфоре поблизости маленькой горной деревушки в Аквитании[77], Ренн-ле-Шато. После Луллия используют эту руду, чтобы разжечь огромный мировой пожар. От руды исходит невидимая сила, опасная и разрушительная. Кто слишком долго находится с ней в контакте, умирает медленной, мучительной смертью. Поэтому Бертран де Бланш-фор вызвал шахтеров и литейщиков из Германии. Они не могли найти общего языка с местным населением и передать им дальше тайну. И когда они умирали, никто не больше не интересовался ими.
Наши отряды разделились, чтобы продолжить поиски. Так проходили часы, и мы работали вблизи укрепленного аббатства. Уже близился вечер, а дрожащая палочка не дрожала. Мы устало присели за стоящие на открытом воздухе столы таверны, которая состояла из деревянного каркаса и натянутой поверх парусины. За вином и водой, хлебом и поджаренными яйцами с луковой похлебкой мы собирали новые силы, но не новое мужество.
Я рассматривал шумящую толпу вокруг нас и просто не мог себе представить, что здесь отплясывают свой смертельный танец одни только потерянные души.
Тоскливо я глядел на группку танцующих школяров и проституток, которые напились и теперь смеялись, довольные собой. Для них не существовала ни machina mundi, ни угроза их вечному веселью. Они не шутили о том, что ожидало их души после смерти. Не живет ли каждый в мире, который сам создает для себя?
Прежде чем я предался меланхолии или пришел к слишком глубокому заключению, я подавился ложкой луковой похлебки и закашлял изо всех сил, словно заразился от Вийона. Леонардо похлопал меня по спине, пока мне не стало лучше, и я сумел полностью успокоить раздражение глотком вина.
— Не так жадно глотайте, сеньор Арман, — призвал меня итальянец. — Задохнуться от вареного лука — смерть ни почетная, ни приятная.
— Проклятье, закройте же, наконец, рот! — накинулся я на него. — Я захлебнулся не от жадности, а от удивления. От ужаса, если вам так угодно. Видите танцоров там, рядом с печью изготовителя паштета? На миг я увидел позади лицо человека, от которого до сих пор сумел прятаться: Жиля Годена.
Мы вскочили, и Леонардо бросил пару монет на стол Поспешно мы скрылись в толпе, окруженные шаловливыми танцорами. Мы оглядывались по сторонам. Напрасно, Годена нигде не было видно.
Вийон посмотрел на запад, где стояли в тени нескольких тополей пять больший амбарных сараев.
77
Аквитания — старинное обозначение для южного французского графства Лангедок (прим. автора).