Страница 41 из 55
Где? Об этом хитроумный Буля, распаленный собственной выдумкой, совсем не подумал. Его подавляемая оглядкой черноморская натура рванулась осуществиться. Мозги закипели мыслями. «Гоп-стоп, Зоя, и как это ему раньше в голову не приходило? Да! Он принесет эти паршивые чулки! Хоть сто пар! Можно даже второй сорт! Зачем девчонке первый? Нет, второй нельзя! Лучше переклеить ярлыки с первого на второй или со второго на первый… А, черт бы их подрал! Не все ли равно, чтоон принесет? Главное, что ни у кого из парнусников еще не было такой девочки!.. Потом начнем лифчики примерять на ее уже грудь… Боже мой! Гоп-стоп, Зоя! Тирьям-тирим-ти стоя! В чулочках, что тебе я подарил… А если не подарил? Если устроил?.. Зачем дарить? На него же подумают черт знает что!.. Устроить — да! По номиналу — да! Но подарить?! А если она скажет матери? А он скажет — девчонка не поняла. Он говорил, что надо мерить, но осторожненько, чтобы, если не подойдут, отнести обратно. И он сам присмотрит. Но при маме! А как же вы думали?..»
Дядя Буля распалился ужасно. Все время напевал про Зою и даже ущипнул Шлымойлиху за болтающуюся фестонами плоть. Что было ночью на никелированном ложе, не передать. Думаете, вспышка супружеской страсти? Нет! Он просто повел разговор умно так и рассудительно, что вот, мол, как ни крути, а настало время, когда приходится что-то принести сумасшедшей Мале для этой паршивой ее девчонки — она же почти девушка! Уже с месячными? Ц-ц-ц! Что ты говоришь! С такими людьми дело иметь хуже нет, но соседи есть соседи, и мало ли что… — он заговорил голосом, каким возвещают об обэхээсном эшафоте, может случиться… И сделал паузу. И закончил: со мной…
Жена его аж вся стала как в мокром крахмале, и только что пилившая Булю за фанфаронские обещания, сразу согласилась, что ладно, пусть приносит, но только даром ни за что. «Даром?» — изумился Буля столь искренне, что ее неудовольствие пропало окончательно.
Прежде чем засопеть перед тем как всхрапнуть, дядя Буля многое навоображал. Чтоименно — стыдно доверить странице. Но, что бы он ни воображал, одно ему в голову не могло прийти ни под каким видом, а если бы и пришло, Буля скривился бы и счел невозможную эту мысль гадостью.
Имеется в виду совращение соседской девочки. Фантазия нашего безобразника посягала на что угодно, только не на это, ибо не пришло еще время для людей, даже служивших в Столешниковом, даже для таких затейников, как Буля, преступить букву тысячелетней и само собой разумеющейся нравственности.
Однако возбуждение уснуть не давало. Буля ворочался и воображал самое невероятное, но только не то, о чем сказано (такое, повторяем, ни под каким видом в рассказе не произойдет), и вдруг, перед самым уже засыпанием, в бесстыже канканирующих его мозгах мелькнуло: «Но где же их примерить?» «Как где? — задрали шелковые чулочные ноги дядибулины мозги. — А где ты хочешь, Буля, где ты только хочешь! А где ты хочешь, а примерит а она! Гоп!» — мозги сделали ногу к потолку, потом мотнули бедром на публику, где в первом ряду расположился разомлевший Буля, потом повернулись задним местом с натянутыми черными резинками, и он его хорошенько ущипнул, но уже посапывая, уже похрапывая и делая губами «п-пу!».
После такой ночи Буля явился на работу пораньше, и поломойка, протиравшая в зале люстру, сразу слезла протирать полки в складском чулане, и шваркала тряпкой, и бестолково в конце концов замотала ею, как собака собачьим хвостом…
— Гоп-стоп, Зоя! — напевал Буля, когда она, отворотясь, протаскивала опосля помойное ведро. — Плохо смотрим за чистотой. Протрем нижние полки еще раз, особенно где теплое дамское. Но с хлоркой! — добавил он, бросая на счетах то цену чулок первого сорта, то стоимость второго, то баламутно шевеля пальцем какую-то черенькую костяшечку.
Весь день Буля был, что называется, в настроении. Недорого купил сам у себя для себя же тенниску в рубчик; однорукому наемнику Грише, доставившему нелегально пришитые к нелегальным бумажкам нелегальные пуговицы, надбавил попуговично, хотя меньше, чем тот предполагал, и решил больше не иметь дела с малаховскими поставщиками заколок, а реализовывать заколочную продукцию, которую отгрузит из Одессы его брат… «Эх, братик Суня, знал бы ты, как поживает Булечка!.. У него такие цацы, на каких ты, Суня, только смотрел косыми глазами, когда ходили парохода с белыми зонтиками!..»
Но — самое главное — он в тот день придумал такое, что даже сам изумился, хотя выдумкам своим давно уже не изумлялся, раз навсегда привыкнув к их изумительности. А придумал он, что возьмет для примерки чулки самые длинные — бракованные, это когда работницы на фабрике заговорятся, а машина себе работает… Тирьям-тирим-ти стоя, в чулочках, что тебе я подарил…
После работы Буля на работе задержался и опять побывал в складском чулане. И опять тряпка, как собачий хвост, бестолково моталась по протираемой поверхности. Но за целый день он ни разу не подумал о том, где примерка произойдет и согласится ли девочка, почти девушка, Паня на такое вообще.
Домой дядя Буля возвращался в двухэтажном троллейбусе номер девять. Существовали такие в Москве и ходили от центра до Выставки. В троллейбусе было битком, от высоты своей он кренился и ехал как бы на правой паре колес, прижав штанги, как заячьи уши. Но что для нашего озорника давка? В троллейбус он вошел с передней площадки, изобразив одну ногу негнущейся, и ему стали уступать место. Он, однако, заотказывался, что, мол, ничего, что, мол, вы, гражданочка, сидите-сидите, а не мог ли я вас, кстати, видеть тоже в троллейбусе номер девять, но в другую сторону? А гражданочка, сразу приметив, в какой невозможной тенниске прихрамывающий пассажир, сказала, что — ага, обычно в обратную сторону она тоже ездиетна троллейбусе номер девять. А он сказал: ну да, других же не ходит, как я сразу не догадался! Тут Булю оттерли, однако это вышло ему на руку, поскольку вдоль маршрута, как раз пошли двухэтажные, высотой с троллейбус, кирпично-деревянные домишки, и он на негнущейся ноге взошел на вторую троллейбусную палубу, а там ему уступили место справа по ходу, так что до остановки «Мало-Московская» он глядел в окна вторых этажей, где — уж будьте у Верочки! — по случаю теплого вечера ходили, белея телами в жилых потемках, разные нечесаные медленные женщины.
— Ну, — сказал он, сойдясь с Паней во дворе, — Верочка, когда примерочка? — И сказал не так громко, чтобы другие слышали, но и не так тихо, чтоб в словах угадывалась опаска.
— Какая еще Верочка?!
— Ах, ах! Вы — Панечка-тирим-пам-панечка! Вы уже забыли, что обещали?
— Это вы обещали.
— А примерка?
— Чего — примерка? Примерка — ничего!
— Но ты маме не сказала, ты?
— А, што ли, нельзя?
— Панька, чулки дорогие, и ей это не понравится. Да или нет? Товар уже почти у меня. Да — да, нет — нет.
— А где? У нас дома, што ли?
И тут дядя Буля, верней, дядибулин инстинкт, спохватился и сразу постиг назревающую незадачу.
— Ха! Где угодно! Зачем у вас?
— А у вас я не пойду.
— Ха! Зачем у нас? Где захотим! — И Буля огляделся, поняв уже головой, что перед ним ловушка, но без лазейки. — И потом… — сказал он, сохраняя тон, — и потом… я пока не имею! Мне обещали фабричные… Которые на базе тандета и без стрелок…
Интересно, что уязвимость замысла, пока Буля пребывал в многосуточном возбуждении, давно была осмыслена девочкой, почти девушкой, Паней. Учтя возможности, то есть невозможности своего жилища, жилья дяди Були и, наконец, предположив, что все вдруг — и у них, и у Були — слягут в больницу с тифом, о котором она знала, что его напускают вши, а они с дядей Булей останутся в первой и второй квартирах одни, Паня потребовала, чтобы мать вымыла ей от гнид голову керосином, а Буля и так был лысый, — следовательно, шансы упастись оказались бы у обоих верные.
Еще ей взбрело, не пойти ли в Парк культуры имени Дзержинского, но не где гуляют, а за речку Каменку. Ходить «за Каменку» считалось неприличным, и шпана-подростки (скажем, Колька Погодин, которого опять посадили), нахально пришепетывая, набивались: «Пань, пошли за Каменку?» Так что идти туда с Булей было никак невозможно, а сговориться там встретиться — как найдешь дорогу? Она ее не знала и не знала, знает ли он. Были еще варианты: скажем, сойтись ночью во дворе (но ничего же не будет видно!), поехать в Столешников (мать в город не пустит!), и чего только еще она не придумывала! И был один план, хотя нелепый и дикий, однако не без признаков выполнимости.