Контрапункт

Бах. Она экспериментировала с темпом. Ее тяготило собственное академическое, догматичное исполнение, как будто попутно она отбивала ногой ритм. Раскрепостись, полети вслед за разбитой на куски мелодией, всецело посвяти себя этой музыке. Такты сжимались и соединялись по два, тяжелый с легким; кисти загарцевали по клавишам, и верхняя часть тела инстинктивно пришла в движение. Это был вальс! Отчаянный, безумный вальс. Здесь танцевали.

Высоко над входом в зал висит балкон, на котором давний приятель сына и дочери настраивает аудиоаппаратуру. На нем ярко-зеленый парик с кудряшками. Из колонок громыхает соул. Зал ломится от молодых людей двадцати пяти — тридцати лет в искрящихся одеяниях, с вычурными прическами. С бокалами в руках они медленно двигаются в такт музыке и беседуют.

Мать ничего не понимает, практически никого не узнает и с трудом отыскивает в толпе собственных детей. Сын со сверкающе-серебристыми волосами танцует свинг. Дочь, слегка пошатываясь на высоких каблуках, протягивает руки навстречу родителям. Мать замечает бледность внутренней стороны загорелых рук и только потом переводит взгляд на знакомое лицо, обрамленное копной черных искусственных волос. Губы дочери беззвучно шевелятся. Она подталкивает родителей к вестибюлю, где музыка звучит не столь оглушительно. Там стоят стулья и диваны.

— Для лиц почтенного возраста, — заявляет она. — Здесь вы можете поболтать и весело провести время. Дай-ка сюда свою голову.

Она насыпает самоклеящиеся блестки в волосы матери и закрепляет цветные заколки на прядях.

— Сегодня мы все с эпатирующими прическами, потому что наконец отучились! Папа, ты точно не хочешь?

Отец отрицательно качает головой, и дочь безропотно принимает его отказ.

— Собралось уже человек сто! Вы взяли пиво? А как вам мое платье? — Фиолетовое, прозрачное, с глубоким декольте. Из-под ажурной юбки виднеются милые, неуклюжие ноги дочери. Она элегантно приподнимает складки, делает книксен и мчится встречать новых гостей.

На прошлой неделе дети закончили учебу — еле успели, ведь на дворе сентябрь. По разным специализациям, в разных университетах, но с присущей обоим основательностью и не лишенным иронии стилем повествования в дипломных работах. Неделя проходила в кафе, ресторанах, аудиториях и столовых. Пока на улице лил дождь, свой диплом в заполненном до отказа лекционном зале защищал сын. За два дня до этого, когда сдавала выпускной экзамен дочь, еще светило солнце. Настоящий экзамен, длившийся целый час, в отгороженном стеклянной перегородкой отсеке, служившем отдельной комнатой. Наброшенные на перегородку оранжевые занавески смыкались неплотно, позволяя ожидающей компании подсматривать за происходящим. Какой-нибудь смельчак нет-нет да подкрадывался на цыпочках к стеклянной стенке, чтобы заглянуть в сквозной проем.

— Она что-то рассказывает, как обычно жестикулируя, и улыбается. На столе бутылка воды, — отчитывается подруга.

Отец считает, что подглядывать неприлично. Мать покидает круг оптимистично настроенных знакомых с цветами в руках и красочно упакованными подарками и направляется к экзаменационной кабинке. Перед серьезными преподавателями сидит ее ребенок, в белом свитерке, строгой юбке и элегантных сапогах. Лицо раскраснелось, глаза блестят, а ногти, которые она намеренно прекратила грызть, покрыты прозрачным лаком. Она выглядит моложе своих двадцати шести, думает мать, или собственные дети всегда кажутся младше? Прислонившись к прохладному стеклу, она испытывает странное чувство: смесь гордости и страха. Неужели правда, что ее дочь, величаво выпрямив спину, защищает сейчас диплом, который сама придумала и написала? Сто двадцать страниц! Откуда у нее эта обезоруживающая искренность, с которой она реагирует на вопросы экзаменаторов? Откуда эта способность сосредотачиваться, переводить взгляд с одного лица на другое, в нужные моменты молчать, говорить, улыбаться? Как она может отпивать из стоящей перед ней бутылки, как она вообще понимает, что хочет пить?

Кто-то дотрагивается до ее плеча. Отец уводит ее обратно к друзьям. Они еще недолго ждут, поглядывая на часы и мобильные телефоны. И вот дверь кабинки распахивается, и оттуда с победоносным видом шествует дочь. На пороге, смущенно улыбаясь, стоит ее научный руководитель. Явно пораженный таким скоплением народа, он тут же исчезает.

— Сейчас они ставят оценки! Все прошло хорошо! Я так нервничаю, что мне совсем не хочется есть.

Она отталкивает руку приятеля, протягивающего ей липкий пирожок с сосиской. Она оглядывает присутствующих, видит своих друзей и подруг, родителей и друзей родителей и, довольная, опускается на стул.

Все действительно прошло на ура: дочь получила высокие оценки и хвалебный отзыв. Она, в свою очередь, держа в руках пустую бутылку из-под воды, произнесла пламенную речь в адрес своего застенчивого наставника. Потом все шумной толпой, утопая в цветах, завалились в кафе.

Эта неделя была окрашена приподнятым настроением. Во время ужина в кругу близких друзей было сказано много трогательных слов, и каждый чувствовал себя как нельзя лучше. Дочь забралась к матери на колени; обнявшись, они долго смотрели друг другу в глаза.

Под музыку, выбранную зеленокудрым диск-жокеем, в зале прыгают и танцуют друзья детей — парами, в группах, поодиночке. Прислонившись к дальней стене, сын беседует с кем-то, держа в руках толстую сигару. Дочь тащит его к столу. Из вестибюля родителям видно, как она пытается на него залезть; давясь от смеха, она все время падает, потом отставляет стакан и пробует заново — в конце концов брат подсаживает ее.

И вот их дети возвышаются над толпой. Диск-жокей останавливает музыку, друг сына берет гитару и присаживается на стол. Он играет несколько аккордов. Песенку из детской передачи «Улица Сезам» о пользе и радости учения. Участники торжества, не пропускавшие в детстве ни одной программы, энергично подпевают. Затем брат и сестра, повернувшись друг к другу лицом, исполняют соул на два голоса, медленно, серьезно, печально. Их голоса переплетаются и, импровизируя, дополняют друг друга. С закрытыми глазами они покачивают руками над головой. Они поют. Вместе.

Отец обнимает мать за плечи. Ощущая тепло его тела, мать догадывается, как горд и счастлив он за своих детей. Вот эта радость, здесь и сейчас, проносится у нее в голове, отдайся ей, растворись в ней. Она безотрывно смотрит на детей, прищуривает глаза, чтобы получить более четкое изображение, но, застилаемое дымом, оно, увы, размывается; а может, ее ослепляют вспышки дискотечных прожекторов; стол видится ей плотом средь сизого моря, грудой никчемных досок, который удерживает ее детей, балансирующих, машущих на прощание и уплывающих все дальше из поля ее зрения. Этот черный парик надо бы снять, думает мать.

Она теснее прижимается к отцу, разделяя его гордость и радость, но где-то внутри растет необъяснимая, леденящая душу паника.

ВАРИАЦИЯ 29

В день окончания учебы мир лежит у твоих ног, возможности почти безграничны, ты не связан обязательствами и готов к новым свершениям. Дочь упивается этим состоянием. Она вертится волчком и везде открывает что-то новое, что-то заманчивое. Со своим дипломом (дипломом? где же он? потерялся? уже? нет, он в мамином шкафу — там безопасно) она вольна найти себе занятие по душе в любой области. Переквалифицироваться в воспитателя детского сада. Стать журналистом. Попробовать получить-таки вокальное образование. Работать в издательстве или диктором на телевидении. Она не представляет, с чего начать. Подруги учреждают собственные копирайтинговые агентства, получают должности в муниципалитете, средних школах, в радиовещательных компаниях. Ее брат неожиданно становится дипломатом и, облаченный в серый полосатый костюм, каждое утро ездит в Гаагу, в министерство. Сестра гордится им и завидует. Именно сейчас, когда она готова свернуть горы, ей надо сделать выбор, сузить широкий круг возможностей до воронки, до верши, в которой ей потом предстоит плавать и из которой не так уж просто выбраться. Оттуда она будет наблюдать за теми, кто развивает свою деятельность на куда более впечатляющем поприще, и завидовать им. От нее слишком много требуют; она не в состоянии определиться.