Везунчик Джим

Чтобы забыть о паршивце летчике, Диксон открыл буфет, где хранились курительные принадлежности и аксессуары к ним — памятники, можно сказать, его бережливости, причем местами очень дорого давшиеся памятники. Никогда Диксон не мог позволить себе курить сколько хочется. Данный арсенал запечатлел историю попыток курить сколько хочется, привязанную к новым способам этим заниматься. Итак, в буфете лежали: пересохший пакет дешевого сигаретного табака, трубка из вишневого дерева, красная упаковка сигаретной бумаги, упаковка ершиков для чистки трубок, сигаретная машина в кожаном чехле, четырехчастный станок для трубок, мятый пакет дешевого трубочного табака, упаковка ватных фильтров (они знаменовали новый этап), никелевая сигаретная машина, глиняная трубка, трубка из корня эрики, синяя упаковка сигаретной бумаги, упаковка травяной курительной смеси (гарантированно не содержащей никотина и других вредных веществ. Это-то ему зачем?), ржавеющая жестянка дорогого трубочного табака, упаковка меловых трубочных фильтров. Диксон достал из кармана сигареты и закурил.

В недрах буфета сгруппировались пустые пивные бутылки — олицетворение единственного действенного способа экономить. Бутылок было девять, две — с эмблемой возмутительно отдаленного паба; Диксон купил там пиво с намерением выпить в автобусе по пути с ужина в Обществе последователей Тойнби [19]. Еще в феврале. Надеялся промыть рану, нанесенную выступлением Маргарет, однако надежды не оправдались: Маргарет села рядом — и наложила вето на проект, исходя из дисциплинарных соображений (в автобусе было полно студентов, почти все тянули пиво из горла). Диксон поежился, стал отгонять видение посредством вычисления суммы за сдачу остальных семи бутылок. Вышло два шиллинга восемь пенсов — куда меньше, чем он предполагал. Диксон решил не вдаваться в подробности финансового положения. Он как раз доставал записи к «Милой Англии», когда раздался стук в дверь и вошла Маргарет. На ней было зеленое платье с огурцовым узором и псевдобархатные туфли.

— Здравствуй, Маргарет, — сердечно произнес Диксон. Сердечность диктовалась угрызениями совести. А почему, собственно, он должен угрызаться? Он оставил Маргарет с Гор-Эркартом; ну так это было только тактично, разве нет?

Маргарет разразилась прищуром, призванным показать неуверенность в идентичности персоны, находящейся в комнате, персоне Джима Диксона; этот прищур и сам по себе уже неоднократно полностью выбивал последнего из колеи.

— А. Здравствуй.

— Как дела? — продолжал фальшивить Диксон. — Присаживайся. — Он подвинул просторное колченогое кресло — такие водятся в курительной клуба «Пэлл-Мэлл». В комнате кресло занимало чуть ли не половину оставленного кроватью пространства. — Сигарету будешь? — Чтобы Маргарет не сомневалась в искренности хотя бы последнего предложения, Диксон потряс пачкой сигарет.

Не сводя с него прищура, Маргарет медленно наклонила голову, как врач в знак того, что надежды нет. Лицо у нее было желтоватого оттенка, ноздри словно защипнуты. Она продолжала стоять — и молчала.

— Как дела, Маргарет? — повторил Диксон, рывком натянув улыбку.

Маргарет снова кивнула, чуть замедленнее, и примостилась на подлокотнике, чем вызвала резкий скрип. Диксон швырнул пижаму на кровать и сел на плетеный стул, спиной к окну.

— Джеймс, ты меня ненавидишь, да? — спросила Маргарет.

Диксон подавил желание броситься на нее, пришпилить к спинке кресла, наорать в лицо, запихнуть бусину в ноздрю.

— Ты о чем, Маргарет?

Ей понадобилось пятнадцать минут, чтобы объяснить, о чем, собственно, она. Она говорила быстро и бегло, ерзала на своей курошести, ноги пинали воздух, словно под молоточком невролога, голова дергалась в попытках вернуть на место воображаемые выбившиеся волосы, большие пальцы на руках сгибались и разгибались. Почему он так жестоко бросил ее на балу? Или нет: она, и он, да и все остальные знают почему. А вот интересно, что он себе вообразил? Или опять нет: как он мог так с ней поступить? Диксон выдал сколько сумел по этим и смежным вопросам, а взамен получил информацию о том, что «все трое Уэлчей жаждут его крови» и что Кристина нынче за завтраком пренебрежительно о нем отозвалась. Гор-Эркарта Маргарет старательно замалчивала, если не считать касательной атаки на «невоспитанность» Диксона — кто же, дескать, уходит, не попрощавшись с такой важной персоной? Диксон знал по опыту: контратака себе дороже, но для инстинкта самосохранения был слишком зол. Убедившись, что о Гор-Эркарте Маргарет больше не упомянет, он (сердцебиение чуть усилилось) сказал:

— Не понимаю, из-за чего сыр-бор. У меня сложилось впечатление, что все идет по твоему плану.

— По какому еще, черт возьми, плану?

— Ты просто вцепилась в этого Гор-Эркарта, для меня минутки не нашла. Скажешь, нет? Если ты удовольствия не получала, значит, план реализовывала. Я такой показухи в жизни не… — Диксон заглох на полуслове, не в силах синтезировать требуемое количество праведного гнева.

Маргарет округлила глаза:

— Уж не имеешь ли ты в виду…

— Еще как имею; именно это и имею.

— Джеймс… ты сам не понимаешь… ты запутался, — произнесла Маргарет трудно, по складам, словно разговорник читала. — Моему изумлению нет предела. Я просто… не знаю, как реагировать. — Ее затрясло. — Я с ним всего пару минут поговорила, а ты… ты с такими обвинениями. Ты думаешь, я его окрутить хотела? Ты ведь это имел в виду? Ведь это? — Она перешла на визг.

— Именно это, ты не ошиблась, — цедил негодование Диксон. — Отпираться бесполезно. — Тон получился слегка уязвленный и чуть недовольный.

— Джеймс, ты правда решил, что я его окучивала?

— Ты сама знаешь: со стороны выглядело именно так.

Маргарет встала, прошла так близко от Диксона, что его передернуло, и остановилась у окна. Теперь Диксону, чтобы видеть ее лицо, приходилось выгибать шею. Он пересел на место Маргарет, на подлокотник пэлл-мэлловского кресла. Маргарет так долго стояла без движения, что в Диксоне затеплилась надежда: она забыла о нем вовсе, еще минута — и можно будет выскользнуть из комнаты и укрыться в пабе. И тут она заговорила, сначала вроде спокойно:

— Боюсь, ты очень многого не понимаешь, Джеймс. Я тешилась мыслью, что ты понимаешь меня, но теперь… Видишь ли, я твои слова как оскорбление не воспринимаю, ибо знаю: тебе больно. По крайней мере из чувства самосохранения надеюсь, что больно. Поэтому давай бей, обрушивай на меня свою ярость. Я сейчас о другом. Я только что поняла, какая пропасть нас разделяет. Вот почему мне так плохо. Вот почему я говорю себе: «Нет, бесполезно — он совсем не знает меня, и никогда не знал». Надеюсь, это понятно?

Диксон не стал кроить гримасу — побоялся, что Маргарет увидит отражение в оконном стекле.

— Понятно, — выдавил он.

— Ох, Джеймс, не хотела я объяснений, уж очень это мелко, уж очень недостойно. Но видно, придется тебя просветить. — Она вздохнула. — Джеймс, Джеймс, видишь ли ты разницу между… Впрочем, нечего и спрашивать: не видишь. Скажу тебе одну вещь, всего одну. Посмотрим, поймешь ли ты. — Маргарет повернулась и в упор стала смотреть на Диксона. Потом произнесла несколько резче: — После того как ты скрылся, я с Гор-Эркартом и минуты не провела. Гор-Эркарт был с Кэрол Голдсмит. А я до победного конца общалась с Бертраном, за что тебе большое спасибо. — Она чуть повысила голос: — А ведь ты знаешь, что это за…

— Значит, не повезло, — отрезал Диксон, не дожидаясь, пока утихнет пульсация в висках. Его охватило глобальное отвращение — отвращение не только к этому конкретному эпизоду, но к затянувшемуся покеру без раздевания в целом. Кусая губы, Диксон поклялся себе, что на сей раз возьмет любую карту, сданную Маргарет. Вспомнилась Кэрол с предупреждением не бросать Маргарет спасательных жилетов. Отлично. Что ж, вот ей последний жилет. Он, Диксон, больше не будет тратить время на ее утешение, причем потому, что знает: утешать Маргарет — пустая трата времени, а не потому, что потенциал утешителя почти исчерпан (хотя он почти исчерпан). — Послушай, Маргарет, — продолжил Диксон. — У меня нет намерения без нужды травмировать твои чувства, и тебе это прекрасно известно, что бы ты там ни говорила. Однако ради тебя самой — а еще ради меня — уясни наконец одну простую истину. Да, ты много пережила за последнее время — видишь, я тебе сочувствую, — но это не значит, что тебе на пользу и дальше думать про нас с тобой, про наши отношения то, что ты явно думаешь. Ты только усугубляешь ситуацию. В смысле постарайся больше не зависеть от меня эмоционально — так, как зависишь сейчас. Пожалуй, вчера я поступил неправильно, только это дела не меняет. Мы останемся друзьями, я буду разговаривать с тобой, сочувствовать тебе, но я по горло сыт статусом, который ты мне навязала. Тем более что он ложный. Уясни для себя: если я и интересовался тобой как женщиной, как объектом любви или сексуальным партнером, то этот интерес прошел. Погоди, у тебя будет возможность ответить. Сегодня ты меня выслушаешь, в кои-то веки. Как я уже сказал, отношения, способные возникнуть между двумя разнополыми существами, между мной и тобой закончились. Если, конечно, может закончиться то, что и не начиналось. Я никого не виню; я пытаюсь сказать тебе, что я с тобой не связан — не более чем кто бы то ни было. Именно таково положение вещей. И себя я тоже виноватым не считаю, потому что нельзя быть виноватым, если изменить ситуацию не в твоей власти, а ее изменить не в моей власти. И не в твоей. Это все.

19

Арнольд Тойнби (1852–1883) — английский историк и экономист, общественный деятель, проводивший обширную работу по улучшению условий существования малоимущих, а также по созданию профсоюзов.