Тень в воде

— А лекарство? Я знаю, что он всегда носил его в рюкзаке. Шприцы с адреналином и таблетки.

— Мы искали, не нашли.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Мы переворачивали весь дом. Нигде.

— Странно.

— Можете представить, смотреть и ничего не можешь сделать. Как это.

— Да.

— А потом приехала «скорая». Мне казалось, прошло несколько часов.

— Что же это могло быть? У него аллергия на просо, это я знаю. Но его он избегает. Что-то еще, о чем я не знаю? Хлеб, который вы ели? Что это был за хлеб?

— «Крестьянский к завтраку». Он ел много раз.

— Больше ничего?

— Нет. Не знаю, кажется, нет.

— Пакет, в котором лежал хлеб, сохранился?

— Кажется, да. В кухне.

— Я заберу его с собой, не возражаете?

— Конечно.

— Может быть, у него развилась какая-то новая аллергия. Так бывает, я слышал. Одна аллергия влечет за собой другую.

— Может быть.

— Очень, очень печально. Непостижимо. Придется делать вскрытие, чтобы понять, что это было. Хотя это уже никому не поможет. Ни ему, ни нам.

— Да, — тихо повторила она. — Не поможет.

Юнас Эдгрен подвез Ариадну и Кристу в больницу после того, как они привели себя в порядок. Он повторил слова врача: последняя встреча облегчит осознание утраты. Когда они вышли во двор, он приблизился к машине Томми и заглянул внутрь. У Ариадны пересохло во рту. Она услышала, как он ее зовет.

— Да?

— Идите сюда, посмотрите.

Она послушно подошла к «БМВ», посмотрела на заднее сиденье, куда указывал его палец.

— Видите?..

— Ох… его рюкзак.

— Наверное, забыл отнести его в дом.

— Да.

— Как же он не вспомнил?

— Да, странно, — прошептала она. — Он всегда берет рюкзак…

Коллега Томми проводил их. Ариадна не была уверена, что справится без помощи.

Они шли длинными подземными больничными коридорами с клочьями пыли вдоль стен. Ариадне казалось, что они никогда не придут. Шаги отзывались головной болью. Она приняла пару таблеток, но лекарство еще не подействовало. Криста шла между взрослыми, держа обоих за руки. Она была бледна, едва отвечала, когда Юнас Эдгрен заговаривал с ней.

В комнате горели две лампы. Он лежал на обычной больничной койке, наполовину укрытый желтым одеялом. На нем была обычная одежда — та же, что накануне. Футболка в следах рвоты. Лицо укрыли маленьким полотенцем, а руки — большие, жесткие руки — аккуратно скрестили на груди. Кто-то вложил в них красную, уже поникшую розу.

— Томми… — прошептала она.

Рядом слышались прерывистые всхлипывания Кристы. Юнас Эдгрен обнял девочку, поднес ее руки к мертвому телу.

— Это твой папа, дружок, твой папа Томми. Он лежит так спокойно и мирно, не бойся, ничего опасного, ничего. Мы просто погладим его на прощание, чтобы он почувствовал, что мы… что мы с ним.

Он вопросительно взглянул на Ариадну:

— Вы выдержите? Посмотрите на его лицо?

— Да.

Юнас взял полотенце за уголок и потянул. Она была готова, но все же ахнула. Юнас Эдгрен тихо выругался. Потом вспомнил, что рядом Криста, откашлялся и выдохнул.

— Мы смотрим на папу, Криста, ты, конечно, понимаешь. Ты большая и умная. Почти взрослая. Твой папа, у него… у него отекло лицо, он не совсем такой, как обычно… какой был… поэтому мы… когда у человека такая аллергия, он может сильно измениться.

Пальцы девочки двигались, ощупывая тело отца. Нашли лицо, внимательно обследовали его.

— Какой он твердый, — изумилась она, уже не плача. — Холодный, как замороженный цыпленок.

Ариадна снова всхлипнула.

— Он умер, милая, поэтому он такой, твой папа умер.

Глава 19

Вернувшись из подвала, Ханс-Петер с отцом застали Биргит склонившейся над столом, с посеревшим лицом, она задыхалась. Чель бросился к ней:

— Биргит, Биргит, что с тобой?

— Ничего страшного, — с трудом пробормотала она.

Вместе они приподняли старую женщину, помогли сесть прямо. Ханс-Петер опустился на корточки и осторожно сжал тонкую, увядшую руку матери.

— Мама, — прошептал он, — мама, как ты? Вызвать «скорую»?

— Нет, — резко ответила та.

Чель уже взялся за телефонную трубку, заметив это, она велела оставить телефон в покое.

— Но врачи же сказали, что…

— Я не собираюсь ехать в больницу!

Ханс-Петер кивнул отцу, чтобы тот не упорствовал, потом принес стакан с водой и таблетки. Через пару минут дыхание выровнялось.

— Не надо думать, что если я немного задохнулась, то тут же копыта отброшу, — пробормотала старуха с вымученной улыбкой.

— Ах ты, плутовка! — Чель чмокнул жену в лоб. Взлохмаченные волосы ореолом стояли вокруг головы. — Я все же думаю, тебе надо прилечь. Хотя бы ради меня.

Биргит вздохнула:

— Ладно, уболтал.

Они помогли ей добраться до кровати, уложили и укрыли толстым готландским пледом, подаренным на семидесятипятилетие. Ее лицо терялось на подушке, казалось совсем маленьким.

— Ты уверена, что врач не нужен? — спросил Чель, нервно кусая губу.

Ханс-Петер неловко похлопал отца по плечу. Что с ним будет, если спутницы жизни не станет? Наверное, мать легче пережила бы смерть отца, если бы он ушел первым. Все-таки она — сильная половина. Может, уже пора подыскать дом престарелых. Они, конечно, будут противиться, не захотят оставить дом, привычки, мебель, воспоминания. Но ведь все это можно взять с собой. Как их уговорить? Стоило ему затронуть эту тему, как старики раздражались.

Ханс-Петер огляделся в поисках Жюстины. Ее нигде не было.

— Жюстина? — позвал он.

— Она в туалете. — Мать неотрывно смотрела на свои узловатые пальцы.

Ханс-Петер подошел к двери туалета и постучал. Жюстина не откликнулась. Дверь была заперта. Он позвал еще раз. Она вышла через несколько минут, взгляд у нее был отстраненный.

— Поедем домой? — спросил Ханс-Петер.

Жюстина не ответила.

Они стояли у окна, дул сильный ветер. Лодка рвала канат. Птица села на плечо Жюстины, но та будто не замечала.

— Темнеет, — сказал он.

Она молчала, словно не слыша.

— Который час? Не лечь ли спать?

Ему показалось, что она чуть повернула голову. Что это означало? Да или нет? Сегодня он был свободен — один из редких вечеров, которые можно провести вдвоем. Он всегда ждал этого. Приготовить вкусный ужин, откупорить бутылку вина, может быть, заняться любовью. Но что-то случилось, пока они гостили у родителей. Что-то, чего он не понимал.

Он протянул руку, и птица перепрыгнула к нему. Нахохлившись, стала чистить перья.

— Как ты думаешь, он голоден?

Жюстина не шевелилась.

— Наверное, голоден. Приготовлю еду.

Ханс-Петер отправился на кухню, открыл дверцу холодильника, но тут зазвонил телефон. Тряхнув рукой, Ханс-Петер согнал птицу. Та взлетела на карниз и уставилась на Ханс-Петера круглыми глазами.

— Я отвечу, — сказал он, отметив про себя, что с птицей проще говорить, чем с женщиной у окна. Птица реагирует живее.

Сначала он не узнал голос: звучный, спокойный — обычно он был другим, каким-то испуганным и будто умоляющим, как голос ребенка.

— Я не мешаю? — спросила она.

— Вовсе нет. Мы же сказали, что ты можешь звонить когда угодно.

— Да, да, я знаю.

Она умолкла, и он внезапно понял: что-то произошло.

— Ариадна?

Она молчала.

— Он снова взялся за старое? Твой муж, Томми?

Тогда она разрыдалась, и он спешно продолжил:

— Расскажи. Ты можешь рассказать?

— Он… — Ариадна всхлипнула, Ханс-Петер слышал, как она шуршит носовым платком и сморкается.

— Он там? Подонок… я заберу тебя и Кристу, сейчас же, еду!

— Нет, — еле разборчиво произнесла Ариадна. — Не надо. Томми уже нет в живых. Томми умер.

— Что?

— Это правда. Он умер вчера вечером, аллергический шок.