Страница 32 из 37
Мать спрашивает, где Пауло. Чанх говорит, что он точно не знает, но скорее всего он пошел в только что открывшийся бассейн. Девочка с Чанхом не смотрят друг на друга с тех пор, как она возвратилась в гостиную.
Мать спрашивает девочку, ходит ли она еще в лицей. Девочка говорит, что нет, не ходит. Только на занятия по-французскому, потому что они доставляют ей удовольствие.
— А чего ты ждешь?
— Ничего.
Мать задумывается.
— Да… ты сказала то самое слово… Мы больше ничего не ждем.
Девочка гладит мать по лицу, улыбается ей. Внезапно мать признается дочери, что они с ней очень разные и всегда были разными:
— Я никогда тебе этого не говорила… но ты должна знать… Учеба никогда не давалась мне так легко, как тебе… И потом я всегда была чересчур серьезной и отбила у себя всякий вкус к удовольствию… — И еще мать говорит своей дочери. — Оставайся такой, какая ты есть. Никогда больше меня не слушай. Пообещай мне это. Никогда.
Девочка плачет и обещает:
— Обещаю.
Мать, чтобы переменить тему разговора, хитрит, внезапно заговаривает о китайце:
— Говорят, он собирается жениться…
Девочка не отвечает.
— Отвечай же. Ты никогда мне не отвечаешь, — ласково говорит мать.
— Думаю, что да. Он действительно собирается жениться. Здесь, в Садеке, прямо на этих днях… Если только он в последнюю минуту не пошлет все к черту: помолвку, волю отца…
Мать ошеломлена. Кричит:
— Ты считаешь, он способен на это…?
— Нет.
Мать удручена, но спокойна.
— Значит, нет больше никакой надежды… — говорит она.
— Никакой.
Мать продолжает ту же тему, обращаясь как бы только к себе и сохраняя при этом спокойствие:
— Да… ты права… Китайские дети воспитаны в уважении к родителям… для них родители словно боги… это даже противно… Но я, возможно, могла бы поговорить с ним в последний раз, в самый последний раз… а почему бы и нет? Я бы объяснила ему… а чем я рискую?… Я бы очень четко объяснила ему нашу ситуацию… Пусть по крайней мере не бросает тебя.
— Он не бросит меня. Никогда.
Мать закрывает глаза, словно собирается заснуть.
Говорит, с закрытыми глазами:
— Откуда ты знаешь?
— Знаю… как знаю то, что однажды умру.
Мать плачет совсем тихо. Говорит сквозь слезы:
— Вот так история… Господи… вот так история… А ты… ты забудешь его?
Девочка нехотя отвечает:
— Я… не знаю, и вообще, я не могу сказать это тебе.
Мать бросает на дочь пронзительный, молодой взгляд. Говорит, чувствуя облегчение от того, что ей больше не надо ни на что надеяться:
— Тогда не говори ничего. — И тут же спрашивает дочь. — Ты вообще-то рассказываешь мне все… или все-таки нет…
Девочка опускает глаза, берет себя в руки… Говорит, что не все, но это не имеет значения. Мать отвечает, что она права. Что это не имеет совершенно никакого значения.
Входит Пауло. Мать спрашивает его, где он был. Пауло говорит: «В бассейне». Впервые младший брат говорит неправду.
Девочка и Чанх улыбаются. Мать ничего не понимает. Младший брат садится рядом с Чанхом.
Чанх «разоблачает» мать: она в который раз не устояла перед старшим сыном. Мать слушает так, словно речь идет не о ней, у нее заинтересованный и непринужденный вид. Чанх показывает на нее пальцем и говорит:
— Она дала ему помимо всего прочего еще пятьсот пиастров. Уверяет, что была вынуждена. Иначе он бы убил ее, свою мать.
Девочка смотрит на мать. Та совершенно невозмутима. Она откровенно лицемерит.
Девочка спрашивает Чанха, как поступил он, Чанх.
— Ты что-нибудь сделал?
Мать слушает с интересом. Чанх отвечает:
— Я написал отцу китайца, что старший брат украл оставшиеся деньги. Его отец написал мне, чтобы я зашел к нему. Я пошел. И он дал мне еще пятьсот пиастров для нее. Она взяла. Так все и обошлось. Пьер теперь уехал и не сможет больше воровать у нее.
Такое впечатление, что мать заснула, устав от самой себя, от всех этих историй (в том числе и от своей собственной), в которые она, непонятно каким образом, оказалась замешена.
Пауло лукаво смеется, как посмеялся бы над шуткой. Он говорит:
— Его отец заплатил за все.
Девочка смотрит на мать. Подходит и целует ее. Мать беззвучно смеется. Едва слышно вскрикивает. Опять смеется обычным для всей семьи безумным смехом. Они довольны, потому что младший брат заговорил, хотя никто не просил его об этом.
Девочка спрашивает, дал ли отец китайца деньги просто так… без всяких условий.
Чанх смеется и говорит, что единственное условие, которое поставил отец — чтобы они как можно быстрее убрались из колонии.
Все смеются до слез, особенно Пауло. Чанх продолжает:
— Его отец написал нашей матери, что ее сын наделал долгов во всех курильнях Садека и даже Виньлонга. А поскольку он несовершеннолетний, ему восемнадцать, за все долги сына отвечает мать. Если отец китайца не заплатит, то сначала наша мать потеряет работу, а потом окажется совсем без средств и в конце концов угодит в тюрьму.
Мать внимательно все выслушала. И снова начала смеяться, она просто заходится от смеха. На нее страшно смотреть.
— А если я вдруг не захочу возвращаться во Францию? — кричит она.
Никто не отвечает. Как будто она ничего и не сказала.
И она действительно больше ничего не говорит.
Девочка обращается к Чанху, повторяя его же слова:
— Значит, отец заплатил все долги с условием, чтобы мы сейчас же убирались?
— Да.
Младший брат смеется. И повторяет медленно:
— Чтобы мы убирались…
Чанх смеется, как ребенок. Он говорит:
— Все так… Пятьсот пиастров — те, что украл Пьер — отец китайца снова дал их для него, Пьера, потому что без них Пьер не сможет курить опиум, а для него это ужасно. Тогда он лежит целый день. И может убить себя. И отец китайца дает ему пятьсот пиастров. (Пауза). Потом отец написал матери второе письмо по-французски: он написал, чтобы она побыстрее убиралась, потому что ему осточертела вся эта история с братом, опиумом и опять все с тем же братом и с деньгами. Все повторяется снова и снова… этому нет конца.
Общий взрыв смеха.
— И в письмо, — продолжает Чанх, — вложено еще пятьсот пиастров для матери. Отец просит ее никому об этом не рассказывать. Потому что его собственный сын ничего про это не знает. И отец не хочет, чтобы его сын узнал про все эти деньги.
Девочка, улыбаясь, спрашивает Чанха:
— Откуда ты все это знаешь?
— Знаю и все. Люди, они любят поговорить. А у меня хорошая память… Я помню все, что касается вас… и Пьера… и даже отца китайца. Он попытался рассказать мне историю своей семьи, о том, как они бежали из Китая, я заснул, а он все говорил и говорил.
Все смеются вместе с Чанхом.
Потом мать перестает слушать. Теперь все будут говорить тише. Прошлое навевает на мать тоску.
Девочка идет во двор. Прислоняется к стене. Чанх присоединяется к ней. Они обнимаются, и впервые он целует девочку в губы, и говорит, что тоже любит Пауло. Девочка говорит, что знает об этом.
— Чанх! — окликает она его и спрашивает, поедет ли он в Сиам или куда-нибудь еще: в Европу, во Францию, в Париж. Ради меня, говорит она.
— Конечно. Ради тебя. Когда вы уедете, я вернусь в Прей-Ноп, а потом уеду в Сиам.
— Я так и думала. Пауло ты тоже об этом сказал?
— Нет. Я сказал об этом только китайцу и тебе. И больше никому.
— А почему китайцу?…
Девочка пугается. Она спрашивает Чанха, не собирается ли он разыскивать родителей и вообще, правду ли он говорит. Чанх отвечает, что он и не думал о родителях с тех самых пор, как они с ней разговаривали об этом, он думал лишь о младших братьях и сестрах, но найти детей в сиамском лесу просто невозможно. Исключено.
Девочка снова задает свой вопрос:
— А почему ты разговаривал об этом с китайцем?
— Чтобы увидеться с ним, когда ты уедешь. Чтобы подружиться с ним. Чтобы говорить с ним о тебе, о Пауло, о нашей матери, — Он улыбается. — Чтобы оплакать вместе любовь к тебе.