Страница 4 из 21
Ах, надо все же вернуться в здравый ум и твердую память, иначе она так и будет рисковать тем, что слетит с катушек. При этом, однако, время от времени позволяя себе небольшие причуды. Черта вполне человеческая. Что же касается аналитика, обзаводиться новыми знакомствами любит всякий. В доме ее он ни разу не был, хоть и должен знать все его углы и закоулки, поскольку она рассказывала ему о них месяцами. Не упоминая, конечно, ни о том, что вышибла дерьмо из нового телевизора, ни о юном садовнике, извергавшем из себя то же самое в дамской уборной.
Да и какого черта, может же она рискнуть и спустить пару-другую тысяч своих все усыхающих зеленых и задать званый обед — прежде чем примет чрезмерную дозу снотворного и выяснит наконец, куда определят на жительство ее пропащую душу. И пока что ей, полагала она, вполне можно рассчитывать хотя бы на горстку тех, кто стоит в обществе ниже ее и кому достанет любопытства и злорадства прийти посмотреть, насколько задроченной, задолбанной и задрипанной стала она после развода. Вот и ее бабушка однажды сказала:
— Дорогая моя, всякое предвкушение — возможность не оглядываться с тоскою назад, пока же забудь обо всякой чуши насчет равенства, твой снобизм — это самый драгоценно-бесценный капитал, какой когда-либо будет у тебя в жизни, а потому дорожи им. Избегай трусоватых мужчин и, когда оказываешься вдали от уборной, которой ты можешь полностью доверять, заходи пописать только в самые чистые заведения.
И действительно, если в Нью-Йорке и его окрестностях и существовало какое ни на есть веяние, так состояло оно в том, что женщины искали чертовски чистые туалеты, блеск и лоск которых способны ослепить кого угодно. И вот, совершенно невероятным образом все, кому она отправила письменные приглашения, явились к ней, как и предсказывал аналитик. И двенадцать гостей, приятно гомоня, столпились вокруг шампанского “Луи Рёдерер”, и копченого лосося, и канапе с икрой. Она взяла напрокат венгерского повара и людей, коим надлежало прислуживать за столом, а оправившийся от поноса юный садовник парковал автомобили, изуродовав при этом всего лишь половину лужайки.
И все же, при наличии начищенного до блеска бабушкиного серебра и прокатного дворецкого, который прислуживал в буфетной и принимал в прихожей пальто гостей, это был не худший из твоих обедов. Правда, при первой подаче напитков, когда она зажгла в камине огонь, выяснилось, что труба чем-то забита, и дым выкурил гостей из гостиной в ледяной зимний сад. Впрочем, молодой садовник, облачившийся по случаю званого обеда в лучшую свою одежду, сумел, бормоча негромко мать-перемать, прочистить дымоход, не без того, правда, чтобы осыпать сажей и ее саму, и ее лазурно-голубое шифоновое платье.
— Фу ты, миссис Джонс, простите, пожалуйста.
Приглашен, разумеется, был и ее адвокат, пришедший, скорее всего, из чувства долга — вместе с женой-гадюкой, только что подавшей на развод; адвокат тоскливо сообщил ей, что супружница его, разумеется, не такая прирожденная леди, как она, и он, будучи опытным юристом, ожидает, что благоверная обдерет его как липку и по закону, и без оного. Ее же позабавило, что аналитик, едва обменявшись с адвокатом несколькими словами, приобрел вид ошпаренного кота, коему не терпится убраться куда подальше, но после разулыбался во весь рот и начал изводить всех дурацкими разговорами.
Затем “Рёдерер” закончился и, несмотря даже на приемлемо приличное нью-йоркское шампанское, вечер выродился в жуткую скукотищу, едва нарушаемую бесцветно-благочинными разговорами. С постоянным упоминанием школ, в которых ее гости учились, прежде чем поступить в университеты, которые они закончили. Не привнесли особого оживления и мятный соус к бараньим отбивным и шпинат, сколь ни восхитительно был он приправлен сметаной. Она понимала: гости мгновенно учуяли панику, таящуюся в ее чрезмерных усилиях, в отважных стараниях скрыть свое одиночество и жалкую долю. Время прощания близилось, и каждая супружеская чета рассыпалась в обещаниях вскоре непременно с нею связаться. Тем не менее она сознавала: труды, которых потребовал этот обед, потрачены были совсем не впустую, по крайней мере она убедилась, что еще способна шикарно принять гостей. А заодно уж и выяснила, что ни единый из них, и особенно жены, не принадлежит к числу людей, на которых ей можно будет положиться, когда ее прижмут дрожащей жопой к стене, как уже и прижали, оставив для защиты только по ладони на каждую ягодицу.
Катастроф же приключилось только две. Причем почти одновременно. Она возвращалась через буфетную из кухни, куда заходила посмотреть, что поставил на огонь повар, — оказалось, всего лишь растопленное масло, каковое и растеклось, полыхая, по всей плите. И тут давний ее поклонник, с которым она играла в теннис в загородном клубе и почти один только раз гульнула, на пару часов остановившись в мотеле, ухватил ее, прижал к раковине в буфетной и давай целовать.
— Мать честная, Джой, да ты еще хоть куда!
Она и не прочь была бы продолжить и даже немножко его подзадорила, но тут сквозь вращающуюся дверь ввалилась его кислятина-жена, застукала их на самом интересном месте и, поедая обоих свирепым взглядом, залопотала невнятно что-то угрожающее. После этого муж с женой быстренько удалились, а она семенила за ними до вестибюля, жалко оправдываясь, что-де Чарли просто помогал погасить пожар на кухне, однако жена лишь ахнула входной дверью, отчего на пол вестибюля слетел со своей подставки и разбился вдребезги керамический горшок.
Однако прием был отмечен и несколькими радостными минутами — когда, например, все гости собрались вокруг концертного “Стейнвея”, держа в руках бокалы с вином и совершенно бесценным бренди, поднесенным ей в дар виноторговцем. Она лупила по клавишам, гости распевали свои любимые бродвейские хиты, а после того, как начало сказываться бренди, и старые университетские песенки. Происходившее отливало темно-зеленым блеском “Лиги плюща” [6], бабушка была бы довольна, хоть, правда, и с неодобрением относилась к университетам, расположенным севернее линии Мейсона — Диксона [7].
И все-таки, задним числом, при последующем осмыслении, все это вылилось, как ей представлялось, в довольно убогую лебединую песню. Гости вполне респектабельно надрались, оставшись, однако же, напряженно-напыщенными. И услышав о ее намерении продать дом, говорили с весьма выразительным нервным смешком, что покупатели, хочется верить, не будут людьми нежелательными. А потом, за десять минут до полуночи, все они, точно куклы, встали как один, расселись по машинам и, захлопав автомобильными дверцами, с шумом укатили по домам. Правда, им еще удалось полюбоваться через лужайку девушкой в наручниках, стоявшей у окна и демонстрировавшей с помощью фонарика степень своей раздетости.
О, разумеется, без старого доброго большого сюрприза не обошлось. Кто бы в такое поверил: она обыскала весь дом и пришла к неопровержимому выводу, что украшенная императорским клеймом серебряная чайница Фаберже, столь высоко оцененная “Сотбис”, а с нею и еще более изысканная, оправленная в золото майсенская табакерка с изображением сцен медвежьей и оленьей охоты — обе достались ей в наследство от южно-каролинской бабушки и небезосновательно почитались ею невозместимыми, — что обе они исчезли. Вряд ли взятая напрокат прислуга или юный садовник могли иметь представление о высокой, если не астрономической цене этих вещиц, однако она знала немало людей, таковое имевших, и почти все ее гости были из их числа.
Ей-то казалось, что весь смысл письменных приглашений и строгих вечерних костюмов как раз в том и состоит, что ты получаешь гостей, на чужое не падких. Или бабушка говорила это о фраках, а не о строгих костюмах. Первой, на кого пали ее подозрения, была, разумеется, злющая супружница Чарли. Однако, если у этой малоприятной дамы поинтересоваться, хотя бы обиняками, не подворачивались ли пропавшие вещицы ей под руку, дама непременно подаст на нее в суд за клевету, а суд обдерет ее как липку.
6
Группа восьми самых престижных частных колледжей и университетов северо-востока
США.
7
Южная граница штата Пенсильвания, которая до начала Гражданской войны символизировала границу между свободными и рабовладельческими штатами.