Уэйкфилд

Ни разу в жизни я не чувствовал себя хуже. Вероятно, у меня был сильный жар — половину происходившего я не запомнил. В сознании отпечатались две фигуры юных инвалидов, встревожено глядевших на меня из дверного проема. Я был, наверно, жалок, пытаясь приветственно помахать им бледной костлявой рукой. Той же ночью кто-то из них вернулся, потому что ближе к утру я проснулся, оттого что почувствовал под ногами бутылку с горячей водой. Помню одно, самое призрачное, видение: рядом со мной лежит Эмили, одетая, обвив меня руками и ногами, чтобы согреть, и ритмично трется своим бедром о мое, мило воркуя и целуя мои заросшие щеки.

Несколько дней спустя я обнаружил, что все еще жив. Поднявшись со своей убогой постели, я не рухнул обратно. Слабость чувствовалась, но на ногах я держался крепко и голова была ясная. Меня будто подвергли физическому насилию, выскребли из собственной шкуры и засунули в новую — такие примерно были ощущения. Рассматривая себя в антикварном серебряном зеркальце, я увидел тощего изможденного субъекта — в глазах, однако, просвечивал ум. Я сделал вывод, что пережил кризис, явившийся проверкой на духовную крепость, а гнусные вирусы тут ни при чем. В голове и теле — худом, подвижном — появилась непривычная легкость. У постели лежал черствый сэндвич и стоял стакан замерзшего молока. Поблескивали выстроившиеся в ряд банки, служившие мне ночными горшками, — они были пусты. Солнце, проникавшее через круглое слуховое окно, изобразило на полу чердака свое продолговатое радужное подобие.

Плотно запахнув пальто, я выбрался наружу, на чистый холодный воздух зимнего утра, и осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, сошел вниз. Бамбуковые кусты сковал чистый лед. Я поискал взглядом моих друзей, но на снегу во дворе Сондервана не обнаружил ни одного следа. Из печной трубы не шел дым, у заднего крыльца не горели фонари, которые раньше не выключались круглые сутки. Выходит, все уехали, все до единого: и пациенты, и обслуга. Разве принято увозить душевнобольных из клиники на время рождественских каникул? Или, может, соседям, недовольным маленьким санаторием Сондервана, удалось отстоять в суде свои интересы? А что сам доктор? Вернулся к практике в Нью-Йорке? Ответов не было.

Пока я болел, Герберт и Эмили кружили вокруг меня как маленькие эльфы: мы тут — да не тут. Весь день я провел, привыкая к мысли, что снова совсем один, как настоящий отшельник. Не сказать, чтоб это было неприятно: в их присутствии я сам будто становился ребенком. Поначалу я даже разозлился: куда же они запропали со всем своим хозяйством? — но затем почувствовал облегчение: уйду в свои мысли, и никто меня больше не потревожит. Той же ночью я снова совершил обход мусорных баков и неплохо поживился. В целом получился славный обед, который я запил, растопив во рту горсть снега.

Вскоре потеплело, на земле остались только снежные заплатки, и я возобновил ночные бдения у собственного дома. Обнаружились некоторые перемены. Диана сотворила что-то с волосами, постриглась вроде (не уверен, что стрижка была ей к лицу), и двигалась как-то раскованнее. Дети явно подросли на пару сантиметров с тех пор, как я подглядывал в окно последний раз. Настоящие барышни. Никто больше не ссорился и не хлопал дверью. Казалось, мать и дочери очень близки и даже счастливы втроем. Судя по ненаряженной елке в столовой, Рождество еще не пришло.

Все увиденное отчего-то навеяло дурные предчувствия. Поднимаясь на чердак, я почуял недоброе и поймал себя на мысли, что думаю о своих юридических правах. Я знал, что если меня не обнаружат в ходе расследования, то объявят «отсутствующим», и Диана как моя супруга будет временно распоряжаться моим имуществом. Если сама она еще этого не выяснила, кто-то из моих партнеров наверняка сообщил ей о ее правах. Мне не удалось вспомнить, каков срок, по истечении которого меня можно будет объявить «покойным де-юро» и дать ход моему завещанию. Сколько времени должно пройти — год, два или пять лет? Почему я думал об этом? Почему в голове вертелись слова «супруга», «тщательное расследование»? Почему я рассуждал в правовой терминологии? Разве я не распрощался с юриспруденцией, разве не поставил крест на своей репутации — что же со мною творится?

В таком странном состоянии не то радости, не то отчаяния я совершил до сих пор не понятный мне поступок. Пару раз в году один старый итальянец, зарабатывавший наточкой ножей и других инструментов, подъезжал в своем фургончике к заднему крыльцу нашего дома и спрашивал, не требуется ли чего наточить. Его машина была оснащена механическим шлифовальным кругом. Диана выносила ему кухонные ножи, большие кулинарные и обычные ножницы, даже если они не затупились, — просто знала, что итальянцу нужны деньги. Мне кажется, ей импонировало, что мастер работает в традициях Старого Света. И вот через слуховое окно я увидел, как этот итальянец подошел к двери, а Диана скрылась на кухне, чтобы собрать что-нибудь для него.

Минуту спустя я уже стоял за ним, широко улыбаясь, — я, долговязый длинноволосый бомж с седой бородой по грудь, которого вернувшаяся с ножами в руке Диана приняла за подручного итальянца. Мне хотелось заглянуть ей в глаза, хотелось увидеть там искру узнавания. Я не знал, что стану делать, если она меня узнает, не знал даже, хочу ли быть узнанным. Она меня не узнала. Передала мастеру ножи, закрыла дверь, а старый итальянец, хмуро на меня поглядев и проворчав что-то на родном языке, пошел к своему фургону.

Вернувшись на чердак, я восстановил в воображении умный и внимательный взгляд зеленых глаз моей жены в момент неузнавания, когда я, ее законный супруг, стоял рядом и скалился, как идиот. Хорошо, что она меня не узнала, решил я, в противном случае могла произойти катастрофа. Моя дурацкая выходка обернулась шуткой, но постигшее меня разочарование пронзило грудь, будто одним из наточенных ножей.

День или два спустя, ближе к вечеру, когда закат окрасил небо над кронами деревьев в красный цвет, я услыхал, как к дому подъехала машина. Хлопнула дверца, и, пока я добирался до слухового окна, кто-то успел скрыться в доме. Раньше я никогда не видел этой машины — глянцево-черного «мерседеса» последней модели. Солнце давно закатилось, в доме горели все лампы, а машина все еще стояла на месте. Я периодически подходил к окну и ее видел. Кем бы он ни был — а в том, что это мужчина, я не сомневался, — ясно, что его оставили ужинать.

В темноте — луны не было — я прокрался к окну столовой. Шторы задернули — что она пыталась скрыть? — хотя не плотно, небольшой зазор оставался. Встав на цыпочки и заглянув в комнату, я увидел его спину и затылок, а через стол, напротив, — сияющую улыбкой жену, которая поднимала бокал, видимо, в знак одобрения его слов. Слышны были голоса девочек. Собравшаяся за ужином семья прекрасно проводила время с гостем — каким-то особым, не известным мне гостем.

До конца застолья я топтался под окном. Расходиться они не спешили. Кофе и десерт Диана, как всегда, подала в гостиной, и я рванул туда и снова увидел его спину. Костюмчик у него был отменный, волосы с проседью хорошо уложены. Ростом не высок, но крепкий, на вид сильный. Я его не знал: он не был ни моим сослуживцем, ни одним из наших общих друзей, заглядывавшихся на Диану. Может, она недавно с ним познакомилась? Я намерен был продолжать наблюдение, дабы удостовериться, что после ужина он не задержится. Раз дети дома, этой парочке, конечно, ничего не светит. Тем не менее я продолжал торчать у окна, хотя ночь выдалась холодная и я начал замерзать. И вот он наконец соизволил убраться. Пока ему подавали пальто, я обежал вокруг дома и занял позицию на углу, откуда просматривалась подъездная дорожка. Сфокусировав взгляд на лобовом стекле автомобиля, я, как только он сел в освещенный салон, отчетливо увидел его лицо — это был мой бывший лучший друг Дирк Ричардсон, мужчина, у которого в прошлой жизни я увел Диану.

Последующие дни были полны забот. Растопив снег, я тщательно помылся и вытерся полотенцем «от Сондервана», подарком Герберта и Эмили. Из верхнего ящика сломанного секретера достал бумажник. В нем были все наличные, с которыми я вернулся домой в тот вечер, когда столкнулся с енотом, все мои кредитки, карточка социального страхования и водительское удостоверение. Отыскал я и чековую книжку, и ключи от дома и машины — полный набор среднестатистического гражданина. Затем пробрался в деловую часть городка, срезав путь через задний двор Сондервана.