Марш

Но за первой линией траншей оказалась вторая, южане пришли в себя, перегруппировались, и сражение шло до самого вечера, пока не взяли и вторую линию, но они отступили к третьей — эта была вырыта на верху откоса и как следует укреплена бревнами; она перегораживала узкую шейку полуострова с дорогой на Аверасборо — река Кейп-Фир с одной стороны, Блэк-Крик с другой. Так что уперлись: позиция — кремень, фланги защищены водой, а вокруг повсюду рыщет кавалерия Хэмптона.

Нам сегодня задали перцу больше, чем я полагал возможным, — признал в тот вечер Шерман. Он изучил карты и вместе с генералами Слокумом и присмиревшим Килпатриком вновь проработал данные разведки, из которых следовало, что перед ними войска генерала Харди численностью тысяч в десять штыков. Шерман удивился — и как это Харди не клюнул на ложный выпад, а то должен был бы защищать сейчас Рэлей: именно туда по дороге на Аверасборо демонстративно двинули часть сил Слокума. А он — нет, стоит тут как скала, ждет, пока подойдет генерал Джонстон с основными силами. Если Джонстон идет сюда из Рэлея, стало быть, знает, что на самом деле моя цель — Голдсборо. Чертовы газеты, — пробормотал Шерман. — Их читает и Джо Джонстон, и кто угодно, так что, куда бы я ни пошел — пусть просто к дереву пописать, — эту новость сразу узнает весь мир.

Из этого полковник Тик понял, что генерал, недооценив противника у Аверасборо, пребывает в некотором ошеломлении.

Вечером Шерман со штабом вместе поехал на фронт. Дождь в конце концов перестал, и в прохладном сыром воздухе с полей доносились крики раненых. В темноте санитары доставляли их на носилках к телегам, на которых развозили по домикам, реквизированным под госпиталь. Южан с полей тоже собирали, и Шерману бросилось в глаза, как они молоды и как плохо одеты: многие босиком, да и форма — не форма, а так, что-то вроде. Он объехал домики госпиталя, сказал какие-то ободрительные слова ожидающим операции и пообещал сообщить домой тем, кто знал о себе, что умирает. Тик записывал имена. Печальная миссия; назад в ставку Шерман ехал насупясь. В сегодняшнем сражении он потерял восемьдесят человек убитыми и четыреста семьдесят пять ранеными. А третью линию обороны повстанцев еще надо взять. Это потребует лобовой атаки, а значит, куда больших потерь. В такие моменты Шерман начинал в себе сомневаться, вплоть до мурашек, до дрожи. Потом бодрился: да ну, дядюшка Билли, какая ж это была бы война — вовсе без поражений! Неужто Джо Джонстон совсем дурак — ведь не полезет же здесь, когда у него за спиной река Нейса. Судя по виду его парней — а мы на них нынче вечером насмотрелись, — его боевое знамя сшито из тряпья, которое собирали по всем свалкам ветоши Юга. В Голдсборо — значит в Голдсборо, а если он сунется, я ему голову оторву.

Впрочем, уснуть в ту ночь Шерман так и не смог. Вышел из палатки, влез на бугор, стоял, смотрел на дорогу, ведущую к Аверасборо, где за редколесьем виднелись костры конфедератов.

Только это были ложные костры: инсургенты разожгли их и тут же смылись, так что лишь наутро, когда в ту сторону послали пластунов и те выяснили, что траншеи брошены, генерал позволил себе слегка улыбнуться.

Мэтти Джеймсон, которая теперь ходила с длинными, распущенными по спине волосами, оставила вверенных ее попечению раненых, лежавших на подстилках у ворот сарая, и ушла в холодную сырую ночь смотреть на мертвецов. На сей раз их разложили у парадного подъезда хозяйского дома, а через дорогу похоронная команда копала могилу. С некоторых пор Перл больше не сопровождала мачеху во время этого ее ритуала; все уже привыкли, что, как только выдается возможность, Мэтти Джеймсон обязательно подойдет и будет бродить среди тел, ожидающих захоронения, будет склоняться к каждому, вглядываться — не ее ли это сын лежит. И когда окажется, что ее сына среди них нет, все равно будет рыдать, кусать себе руки и трясти головой — может быть, потому, что их матерей нет поблизости и некому их оплакать.

Перл сомневалась, чтобы Мэтти вдруг действительно увидела тело кого-то из братьев, потому что очень уж велика эта война, и, если их убьют, то вряд ли они попадутся ей на глаза. При этом Перл была совсем не против того, чтобы ее братья, засранцы чертовы, оба погибли, она лишь не хотела, чтобы бедная, уже и так полупомешанная женщина наткнулась еще и на трупы сыновей. Теперь, когда с ними в фургоне ехал мальчонка Дэвид, Перл на собственном примере почувствовала, как в женщине, едва она поймет, что нужна кому-то маленькому, откуда ни возьмись появляется бездна материнской любви.

О братце номер один и братце номер два Перл знала, что они сволочи и мерзавцы, без всякой причины злобно истязавшие рабов, при этом Джон Младший распускал руки, а слюнтяй и поганец Джейми (младшенький) его науськивал и раззадоривал, а еще они вместе подсматривали за купанием в реке черных женщин; да много чего они дурного делали — к примеру, украдут на кухне лакомый кусок, а на черных свалят. А однажды, когда папаша выпорол одного из полевых работников — в тот раз это был Эрнест Хокинс, самый сильный и гордый из рабов, — и тот после наказания лежал с располосованной спиной на земле, за руки привязанный к столбу забора, кто, как не мальчишки прибежали с солью и начали втирать ее ему в раны! Их ненавидела вся плантация. Даже Роско, мягкий и снисходительный — ни разу никому худого слова, — и тот тогда, отходя в сторону, пробормотал, что однажды они у него доиграются. Перл довольно легко удавалось не подпускать к себе братьев, однако ей вдруг припомнилась мысль, еще в то время пришедшая в голову: ведь, когда она вырастет, вырастут и они тоже, и что тогда делать, непонятно, особенно если папаша помрет и они станут ее владельцами. Она пришла с этим к Роско, а Роско и говорит: мисс Перл, не бери ты себе в голову, пусть только попробуют, Роско убьет их своими руками, они тебя и пальцем тронуть не успеют, — убьет их и умрет счастливым человеком, потому что будет точно знать, что отправляется в рай.

Сейчас, однако, ей было недосуг думать о вещах посторонних: когда в сарае работают сразу три хирурга, не знаешь, куда бросаться. Она вместе со Стивеном отгребала окровавленное сено в углы и приносила охапками свежее, разбрасывала вокруг операционных столов. И такой стон стоял, такой крик! Однажды санитар позвал ее помочь держать над лицом пациента салфетку с хлороформом, раньше ей это не доверяли. И каждые несколько минут, при первой возможности, она подбегала к дверям сарая глянуть на дом, где оставила Дэвида под наблюдением живших там белых, потому что без надзора он непременно найдет дырочку, через которую подсмотрит тут то, чего ему не забыть никогда, проживи он хоть сто десять лет. Санитарные кареты их везут и везут, раненые солдаты уже повсюду — лежат, простертые на земле, сидят, прислонившись спинами к деревьям, некоторые молятся, другие просто тихо лежат и молчат, сосредоточенные на том, чтобы не умереть раньше времени. Еще мальчишка может увидеть операционные отходы, которые выносят в дверь и бросают в большую яму. Ей тоже выпадало это делать; однажды у очень крупного мужчины по самый пах ампутировали ногу, и она была такая тяжелая, что Перл в одиночку было не справиться, Стивен нес, взяв за верхнюю часть, а она сжимала в руках босую ступню, все еще теплую.

Вдруг Перл и все вокруг нее услышали отчетливый на фоне ночных звуков, тонкий и резкий, как гвоздем по стеклу, вопль, разом перекрывший стоны множества раненых, возгласы суетящихся санитаров, грубоватые команды хирургов; все застыли как пришибленные хлестким ударом этого крика, который был так звонок, что отозвался в каждой груди, пробудил там всё отчаяние войны, полностью определявшей строй их жизни. Куда там залпу из мушкетонов, куда орудийной канонаде — ничто не перевернет душу военного так, как этот звук! Даже Сбреде Сарториус на миг оторвался от кровавых своих трудов, а когда вернулся к ним, ему самому его наука показалась бессмысленной на фоне такой монументальности человеческого несчастья.