Град Божий

Среда

Телефон звонит так неистово, что едва не срывается со стены. В трубке голос епископа, охваченного холодной яростью. Но он в меньшинстве. Поступают предложения поддержки и реальные чеки, последнее от старых прихожан, нынешних приятелей моей дражайшей супруги, которая находила весьма странной мою дикцию, утверждая, что слушать меня — это то же самое, что слушать Моцарта, исполняемого на ударных. А сейчас Томми сыграет нам несколько пассажей на своей виоле да гамба. Я насчитал девятьсот с мелочью. Господи, я же сказал тебе, что эти люди сами не понимают, что творят. Что я должен сделать? Обнести церковь колючей проволокой? Взять ее под охрану, как рейхстаг?

В дверь ломится толпа телевизионщиков. Стучат в дверь. Сейчас я открою окно, выпрыгну на булыжник стоянки, пройду под окнами «Экстатических распутниц», где дама с толстыми ляжками каждое утро, пыхтя, перебирает ногами по беговой дорожке, и исчезну. Благодарение толпе в метрополитене.

Все дело просто в том, что… ускользающее, невидимое, до сих пор существующее только теоретически нейтрино имеет определимую массу. Но как это доказать? Это культ верующих в нейтрино физиков. По всему миру они понатыкали огромные резервуары с тяжелой водой, разместив их внутри гор, под Эгейским морем, на дне озера Байкал в Сибири, в туннелях под Альпами и ледяной шапкой Антарктиды… и все это для того, чтобы наблюдать летящее нейтрино, которое без всяких усилий может пролететь сквозь земной шар — так летучая мышь пролетает у вас за ухом и шевелит ваши волосы ветром от взмахов своих крыльев, — наблюдать с помощью сверхчувствительных сенсоров, регистрирующих ничтожно малое напряжение, генерируемое при столкновении нейтрино с молекулами в огромных баках с чистейшей тяжелой водой… Некоторые утверждают, что сам Энрико Ферми вычислил, что нейтрино просто обязаны существовать. Возможно, это он дал нейтрино его название, но никто, кроме меня, не знает, что оно было открыто в средней школе Бронкса, в учебном классе в один прекрасный день 1948 года, когда некий толстый сопливый увалень по фамилии Зелигман списал у меня домашнее задание по алгебре, а взамен осчастливил сообщением о том, что он открыл существование субатомной частицы, не имеющей тем не менее никаких физических свойств. Я был очень неприятно поражен тем, что именно меня он решил огорошить своим открытием. С другой стороны, мы оба получили за домашнее задание по сто баллов.

Но если нейтрино есть нечто обладающее массой и присутствующее во вселенной повсеместно, то почему… оно не может быть той самой темной материей? И нельзя ли предположить, что космос не пуст, что он не емкость, измеряемая расстояниями между объектами, но и сам является обладающей качествами субстанцией, которая недоступна нашим органам чувств, как, например, свист собаки или призраки, что, невзирая на нашу хваленую науку, мы только начинаем понимать суть вещей и, мало того, находимся в самом начале этого начала? Этим я хочу сказать, что если вселенная имеет такую массу, то не прекратится ли со временем ее расширение? Это будет момент покоя, максимума приливной волны, все остановится, а потом, с тихим стоном и скрипом, начнет сморщиваться и уменьшаться, сначала медленно, а потом со всевозрастающей скоростью, всасываясь обратно, по направлению к самому себе. И что потом? Не забудьте о Большом Всхлипе. Но что останется после такого сокращения? Ничто? Но как может существовать ничто? Как раз именно это хотел знать Лейбниц: как, вопрошал он, может быть ничто? И что, если нейтрино, обладая массой и всеми свойствами темной материи и силой тяготения направляя движение вселенной… суть души умерших? Думали ли об этом самые горячие головы в средней школе Бронкса?

Господи, я, кажется, схожу с ума.

Джаз-квартет «Мидраш» играет свой репертуар

В песне говорится о человеке, которого,

словно тень, преследует одиночество.

Певец, исполняющий песню,

может быть, и есть та самая тень самого себя.

Он мог бы спеть:

«Я и я, которое есть моя тень,

Мы вдвоем здесь, на безымянной авеню.

И люди все попрятались в дома,

Оставив весь этот проклятый город моей тени и мне».

Он говорит о Падении Человека в бездну несчастья:

«I hear no footsteps but my own

And the avenue goes straight on down between the tall buildings

For miles and miles, and the lights turn green

And the lights turn red,

As if it mattered, as if there were metered taxis and trucks and cars and buses

Bumper to bumper, hellish ruckuses

Of horns blowing, cops blowing their whistles

A river of people, eddying souls

The avenue flowing as far as you can see with millions of folks none of them me.

But that’s not what I see.

I’m all alone I’m casting my shadow on a su

Scuttling along in the street of my enslavement chained to my shadow, bone by bone».

Потом певец слышит, как часы бьют двенадцать раз:

Но что это —

Полдень или полночь?

Не есть ли это конец времен, конец срока терпения Его?

Путь ведет певца на небо — это открываются двери космоса.

Он размышляет: что, если за дверью нет неба? И нет ничего для бедного смертного?

Зачем же тогда приведен я сюда?

И во имя чего живу?

(Робкие аплодисменты.)

Но задумайся на мгновение, что знаменует собой тень:

Солнце на небе — вот что значит это знамение.

Не тот это мир, что в твоих струнах,

Но мир Божий,

Святость и грех,

И вновь и вновь

Приходится нам отличать

Одно от другого.

Твоя тень означает лишь одно:

Свет Господа не проходит сквозь тебя,

Ты и плоть твоя непрозрачны,

И непрозрачность эта твердит тебе истину во имя Его!

В двенадцать часов — когда время мое подойдет к концу? —

Начнется восхождение мое по лестнице Его!

Я услышу: не стучи, волнуя сердца свое,

Ибо врата отворены!

Я восчувствую, как Его теплый небесный свет

Падает на меня.

Я обернусь, и тени не будет!

Она уйдет, чтобы привести с собой еще одну душу!

О, как счастлив тот день, когда зазвонит колокол

По всем несчастным душам.

И говорю вам, что не испытают печали,

Когда поймут, что пришли они

К славе Его!

(Восторженные аплодисменты.)

Певец говорит: «Of all the troubles I’ve seen

The last and worst is the trouble of never again having someone to tell my troubles to».

В действительности же он говорит: «I’d be trouble-free

If I had someone to listen other than me».

Мы слышим печальную песнь об утраченной любви,

Воспоминание о времени былого счастья,

Когда был он половиной прекрасной,

Высоко парившей пары,

Радовавшейся покою неспешного пути…

Но теперь сопровождает его лишь бледная тень.

И это не просто праздничная сцена —

Вся в цветах. Звучит живая песнь,

И другие прекрасные пары

С флагом шествуют в свой шабат,

Купаясь в тепле утреннего солнца,

Словно это пасхальный крестный ход,

на который вышли люди града.

Охваченные благодарностью. Весь град обратился к лучшему;