Доктор Z

— Что за рукопись? — в голосе послышалась заинтересованность. — Роман, конечно?

— Нет, не роман.

— Будь это роман, не о чем было бы и разговаривать. Теперь не дело торговать романами. Не дело, уверяю вас. Они лежат на складе целыми грудами. Видели бы вы мой склад! Но если это не роман, то сборник рассказов?

— Нет, это не сборник рассказов.

— Будь это сборник рассказов, не о чем было бы и разговаривать. Теперь нет никакой выгоды торговать сборниками рассказов. Никакой. Они лежат на складе целыми кучами. Видели бы вы мой склад, видели бы вы мой склад!

Голос стал повышаться, как при боли. Доктор мысленно представил себе груды книг, похожие на те, какими статистики пытаются изобразить уменьшение годового выпуска книг в какой-либо стране.

— Видели бы вы только его! Но если у вас не сборник рассказов, то, конечно, сборник стихов, а если это так, сударь, то я могу только пожалеть о том, что это не роман или не сборник рассказов. В наше время торговать сборниками стихов совершенно немыслимо, совершенно немыслимо! Они все лежат на складе, видели бы вы только, видели бы вы только!

Голос все повышался и повышался. Доктор мысленно представил себе, как горы непроданных книг нагромождаются одна на другую и в конце концов становятся похожими на графическое изображение книг, выпущенных Германией за год.

— Да это и не сборник стихов, — поспешил вставить доктор. — У меня научный трактат.

Голос внезапно смолк. Бирфринд сделал нарочитую паузу и затем разразился последним крещендо.

— Научный трактат! Почтеннейший! Можно издавать самые первоклассные трактаты, но никто не читает их, никто не покупает их! Вот посмотрите это исследование — «О загадочных случаях смерти»! Оно превосходно, уверяю вас, первоклассное сочинение, но разве кто-нибудь читает его? Разве кто-нибудь покупает его? А вот это исследование — «Последнее путешествие к Цитере»! И вот это — «Тайна большой пирамиды»! И вот это — «Общепонятное объяснение загадки жизни»! И это — «Был ли Магомет германцем?». Читают их? Покупают их? Нет! А как называется ваш трактат, сударь?

— Вот он, — сказал доктор, несколько растерянный. — Он не так хорош, как те, но…

Издатель стал быстро проглядывать его.

— «Несколько слов о теории Эдипа», — прочитал он. — Что это за теория Эдипа?

Доктор в нескольких словах объяснил сущность теории. Глаза Солема Бирфринда засверкали.

— Но ведь это так же хорошо, как «Последнее путешествие к Цитере»! — воскликнул он. — Что я вижу? Вы можете толковать сны, почтеннейший?

— По крайней мере, пытаюсь это делать.

— Первоклассная вещь! Великолепно! Шизофрения? Что это значит — шизофрения?

Доктор кратко пояснил понятие шизофрении. Издатель решительно положил рукопись в ящик стола.

— Возможно, что я приму ваш трактат. Через две недели или через месяц вы получите ответ.

Доктор Циммертюр кивнул головой. «Рукопись может лежать здесь так же спокойно, как в ящике моего письменного стола», — подумал он и уже собирался уходить, как вдруг его взор упал на лежавшую на прилавке тоненькую книжечку, на которую он до сих пор не обратил внимания. «Золото и пламя» — прочитал он заглавие, — «стихи Фердинанда Портальса». Это тот, кого он встретил в погребке. Доктор купил сборник стихов, не осведомляясь о том, хорошо ли они идут, но несмотря на это, Солем Бирфринд провожал его до самой улицы уверениями, что это был первый и наверняка последний из проданных им экземпляров.

3

Стояла все та же убийственная погода; день за днем мгла, как какой-то мокрый брезент, расстилалась над Амстердамом. Как-то вечером, неделю спустя, доктор Циммертюр зашел в погребок Белдемакера и встретил там своего старого приятеля комиссара Хроота.

— Что вы скажете! — пробурчал доктор. — Разве мы дышим воздухом? Разве в такой стране можно жить? Прав был тот поэт, который сказал, что здесь царство лягушек и водяных крыс.

— Что это за поэт?

— Какой-то поэт, которого я встретил здесь недели три назад. Сам он защищается от этого климата тем, что пишет стихи о золоте и огне. Когда вы читаете его стихи, вам начинает казаться, что он был огнепоклонником.

— А что вы дадите за то, чтобы пережить сегодня вечером сильное ощущение? — вдруг спросил комиссар.

— То же, что и калиф, — половину моего царства.

— Но должен предупредить вас, что это сопряжено с опасностью.

— Отвечу словами одного моего приятеля: «Будь, что будет, только бы что-нибудь новое!»

Они провели время каждый по-своему до тех пор, пока куранты на Монетной башне не пробили одиннадцать часов. Ровно в десять минут двенадцатого они встретились с двумя одетыми в штатское полицейскими на углу Рокин и направились с ними к гавани. В такую погоду трудно было различить, где кончается воздух и начинается вода; ритмичные удары волн о сваи напоминали вздохи утопающего. Вдруг доктор понял, что они у цели.

Они находились в кривом переулочке с недавно выстроенными, но уже обветшавшими домами, с фасадов которых влага стекала ручьями. Во многих нижних этажах из мрачных кабаков светились окна, и один из кабачков, самый мрачный, был, по-видимому, целью их путешествия. В нем, как в логовище лисы, было по крайней мере два видимых входа. Комиссар поставил своих подчиненных у одного входа, встал с доктором у другого и, убедившись, что на улице никого нет, дал сигнал. Толчком открыл дверь и потянул за собой доктора.

Переход от воздуха, напоенного влагой, к воздуху, насыщенному спиртными напитками, был слишком неприемлем для непривычных легких. Едва доктор перешагнул порог, как его схватил приступ жестокого кашля; глаза заслезились, и он даже не мог вдосталь насладиться ролью зрителя. Перед ним мелькнула комната, наполненная мужчинами в одежде моряков и в других костюмах. Одни поднялись со своих мест, другие подняли стулья на воздух для защиты; звон стоял от бутылок, упавших на пол; под ногами хрустели осколки стекла. Сквозь табачный дым, густым облаком поднимавшийся над полем сражения, перед его слезившимися глазами промелькнуло лицо, показавшееся ему знакомым: побледневшее от алкоголя лицо с кольцами волос медузы, наполовину скрытое капюшоном плаща. Это длилось всего один момент, так как вдруг погас свет, и все пришло в страшное смятение. На пухлое тело доктора посыпался град тумаков и ударов, и он познакомился с множеством таких голландских словечек, каких ему никогда не приходилось слышать. Он мог установить, что если самое неприятное — это быть повешенным в темноте, то во всяком случае, весьма неприятно быть кидаемым в разные стороны личностями, по-видимому вполне подготовленными к вышеописанному способу смертоубийства. Наконец кто-то нашел электрический выключатель, и зал снова осветился. Но чувства, вызвавшие у доктора ощущение, что большинство посетителей проложило путь к выходу по его ногам, не обманули его, так как свет освещал почти пустое кафе. Заорав своим подчиненным, чтобы они стремглав выскочили на улицу, комиссар бросился в задние помещения кабака. Но все было напрасно, и через некоторое время они ушли из кафе без всякой добычи.

— Кого это вы хотели сцапать? — спросил доктор, когда, по его мнению, уже наступил момент, подходящий для такого вопроса.

— Одного мерзавца, которого я давно выслеживаю! — заорал комиссар. — Так давно, что я скоро стану посмешищем всего отряда, если мне не удастся схватить его. Если хотите знать — он маньяк-поджигатель, который поджег в городе чуть не двадцать домов с большим или меньшим успехом! И он был действительно здесь, как мне донесли. Вы не видели его? За столиком посередине зала! Каким образом он мог скрыться отсюда — это для меня тайна, которую бы мне хотелось узнать.

— Я знаю, кто ушел, — сказал доктор, посмотрев на свои пострадавшие ноги. — Возможно, что я его и видел, но мои впечатления не были так отчетливы, как мне бы этого хотелось. Каков он был с виду?

— Да я же сказал вам, что он сидел посередине зала! Человек с черными волосами, в большом плаще!