Страница 17 из 27
Два дня спустя после стычки у Штрандгольма обе девушки сидели в комнате и слушали чтение доктора Лоренца, между тем как Отто у окна занимался старым оружием. Это была сабля. Юноша вынул ее из ножен и разглядывал клинок, не обращая ни малейшего внимания на чтение; но и девушки, по-видимому, не проявляли к нему особенного интереса, так что доктор вскоре закрыл книгу:
— Пожалуй, прекратим чтение на сегодня. Оно, как видно, вовсе не занимает вас.
— Да, доктор, — откровенно ответила Элеонора, — у вас неблагодарные слушатели. Да и кому придут теперь в голову стихи, как бы хороши они ни были!
— Никому! Теперь у нас совсем иное на уме! — воскликнул Отто.
Лоренц подошел к нему.
— Наверное! Что это за оружие выискали вы здесь?
Глаза у юноши заблестели, и он гордо выпрямился.
— Это сабля моего отца! Мое наследство.
Лоренц неодобрительно покачал головой.
— Не следовало бы доверять вам такое смертоносное оружие; при своей пылкости вы легко можете причинить несчастье. Эта сабля слишком тяжела для вас.
Это замечание кольнуло юного героя; он с силой взмахнул клинком по воздуху и, сделав несколько легких выпадов, спросил торжествующим тоном:
— Ну, как? Достаточно опасно?
— Милосердный Боже, вы хотите убить меня? — воскликнул старик, с ужасом отшатнувшись от него.
Однако Отто звонко расхохотался.
— Не бойтесь, это относится только к датчанам. Ведь надо изредка поупражняться, приготовиться к бою. Немцы подвигаются все ближе, они повели наступление по всей линии; послезавтра они могут уже быть здесь.
— Не торжествуйте слишком рано, — остановил его Лоренц. — Пока все это — только слухи. Верно лишь то, что датчане со вчерашнего дня начали выступать из всех наших деревень и собираться близ города. Наверное, там ожидается генеральное сражение.
Ева, молчавшая до сих пор, глубоко вздохнула при последних словах:
— Ах, Боже мой!
— К кому это относилось, Ева: к твоим землякам или, может быть, к их врагам? — полушутя спросила Элеонора.
— И к тем, и к другим! Я больше не знаю, на что я должна надеяться и чего желать.
— Да здесь не может быть никаких сомнений, фрейлейн Ева, — вмешался Отто. — Вы должны желать, чтобы Фриц явился сюда как победитель, все опрокидывая на своем пути, что, впрочем, он и так сделает при всех обстоятельствах. Да, мы с вами оказали великую услугу прусской армии, сохранив ей этого капитана.
Молодая девушка, сморщив носик, сделала презрительную гримаску.
— Ну, если бы я не отослала своего опекуна и графа к пруду, вы, наверное, не сумели бы удержать их. Во лжи помочь мне вы не могли.
— Нет, этого я не мог, — сознался Отто, — но путь к лодке мог быть совершен только через мой труп! А врали вы, фрейлейн Ева, правда, поразительно! Это была неподражаемая сцена, когда мы, наконец, вернулись, и граф с наместником вынуждены были смотреть, как пруссаки удаляются в их лодке. Они были вне себя от бешенства и хотели вызвать датчан, пока Гельмут не объяснил им, что шлюпка уже давно недосягаема для выстрелов. Тогда-то началась потеха! Они во что бы ни стало хотели найти виновного; нас обоих они, конечно, и не подозревали!
— Хорошо, если Фриц благополучно добрался до передовых позиций, — озабоченно промолвила Элеонора. — Он, правда, — превосходный рулевой, но ведь им пришлось обогнуть весь Штрандгольм и все время находиться на виду у крепости.
Ева как будто не разделяла ее опасений; она усмехнулась, и ее щеки вспыхнули, когда, нагнувшись к подруге, она тихонько прошептала ей:
— Не можешь ли ты, Нора, удалить отсюда ненадолго доктора и Отто?
Многозначительный взгляд дополнил ее слова. Элеонора сейчас же обратилась к Лоренцу:
— Вы, кажется, хотели пойти с Отто в парк, взглянуть, что делается на море. Буря усиливается, и я боюсь, что конца этой погоде не будет.
Лоренц вспомнил о своем намерении и пригласил с собой своего воспитанника, но Отто не обнаруживал никакой охоты уйти.
— Теперь что-то удивительно часто меня стали отсылать взглянуть, какая погода, — недовольно заметил он. — Вчера я три раза должен был наблюдать какие-то тучи, которых нигде не было. Я не знаю, доктор, но мне сдается, что от нас опять желают отделаться.
Молодые девушки с хохотом запротестовали против такого обоснованного предположения, и юноша согласился, наконец, сопровождать своего учителя. Едва они вышли, как Ева начала поверять свою тайну, давно уже мучившую ее.
— Я получила известия! — с торжеством заявила она.
— От кого? — удивленно спросила Элеонора.
— От него!
— От Фрица Горста?
— Да, ему удалось переслать мне письмо; час назад я получила его, конечно, под величайшим секретом.
— Что же он тебе пишет?
— Сейчас услышишь, — Ева осторожно оглянулась, затем вынула из-за корсажа письмо и начала читать его, прерывая себя всякими замечаниями. — «Милая, любимая Ева». Собственно говоря, это очень смело со стороны господина капитана. В первый раз я отказала ему наотрез, во второй — почти наотрез, и все-таки он называет меня: «Милая, любимая Ева». Но звучит это очаровательно.
— Да, в самом деле, — со смехом согласилась Элеонора. — А дальше?
Однако Ева сочла нужным повторить обращение еще раз, а затем продолжала читать:
— «Милая, любимая Ева! Я благополучно высадился со своим отрядом, и мы в ту же ночь соединились со своими товарищами, уже считавшими нас погибшими. Вскоре мы выступим против неприятеля и победим его». Здесь снова появляется прусское высокомерие! Он находит вполне естественным, что пруссаки победят; ему и в голову не приходит, что дело может окончиться иначе. «Тогда я надеюсь снова увидеться и повторить мое предложение». У него просто какая-то мания; он все время твердит мне о своем предложении. «Передайте привет моему храброму маленькому Отто и Элеоноре. Я знаю, что счастье не изменит мне, потому что я встретил вас на своем пути! Навеки ваш Фриц Горст», — спрятав письмо, молодая девушка взглянула на подругу. — Что ты скажешь о таком человеке?
— Я? Мне кажется, главное… то, что ты на это скажешь.
— Да, но он об этом вовсе не спрашивает! Я все время говорила «нет», а он утверждает, что я скажу «да».
— И я боюсь, что он прав.
— Я также боюсь этого! — с христианской покорностью согласилась Ева.
— Фриц Горст, конечно, не соответствует твоему идеалу, — поддразнивала ее Элеонора. — Это должно быть нечто романтическое, нечто величественное, а кроме того, ты требуешь поэтического поклонения и нежности; увы! Все это — такие качества, которыми, к сожалению, не обладает Фриц.
Шутка Элеоноры не достигла цели. Ева старательно сложила письмо и снова спрятала его за корсаж.
— Ты ошибаешься, Нора, — с торжественной серьезностью промолвила она, — я убедилась, что Фриц в высокой степени обладает этими качествами.
— Действительно?
— Да, действительно, несмотря на твою насмешливую гримасу. Вспомни, что было третьего дня. Неприятель справа и слева, Фриц, пробившийся с львиной храбростью сквозь вражеские ряды, в величайшей опасности, я — в смертельном страхе: мой опекун и граф, его злейшие враги, совсем близко! Каждый другой думал бы о своем спасении и бегстве, а он с величайшим спокойствием делает мне предложение. Разве это не романтично? А что он может быть поэтичен, доказывает это письмо: «потому что я встретил вас на своем пути» и «навеки!». Вот только нежность я должна буду внушить ему; ее, к сожалению, я вовсе не заметила в нем.
— Сначала тебе придется выдержать тяжелую борьбу со своим опекуном, — серьезно заметила Элеонора. — К счастью, по завещанию отца, по достижении двадцати лет ты становишься самостоятельной, а до тех пор осталось только шесть месяцев.
— Только пять месяцев, три недели и два дня, — быстро выпалила девушка.
— Ты так точно высчитала? По-видимому, ты всерьез занялась этим.
Увидев себя пойманной, Ева покраснела и отвернулась, но их прервали — пришел Гельмут и, к величайшему изумлению подруг, его отчим.