Отзвуки родины

Молодая девушка, густо покраснев, опустила глаза.

— Ах, Отто, что вы понимаете в таких вещах!

— Неужели и для этого я слишком мал? — спросил он обиженно. — Такой взгляд и такой жаркий поцелуй я уж наверное пойму. Но я очень рад, что вы теперь также переходите к нам. От злости у наместника сделается желтуха, когда вы станете женой прусского капитана!

Ева, казалось, совсем забыла, как энергично протестовала против такого предположения; похоже, она примирилась с этой мыслью, так как, тихонько покачав головой, возразила с подавленным вздохом:

— Ах, сейчас об этом нечего и думать. Ведь Фриц может погибнуть в бою.

— Фриц не погибнет, он пробьется повсюду, как и сегодня! — с твердой уверенностью заявил Отто. — Но теперь мы обязаны спасти его, мы никого не должны пропускать к лодке, чего бы это нам ни стоило. Вон они уже спускаются с горы! Фрейлейн Ева, смелее! Не дрожите так, это выдаст нас!

Бедная Ева действительно не могла справиться со страхом; увидев опекуна и графа, спускавшихся с горы, она задрожала всем телом. Горст со своим отрядом, правда, уже скрылся, но первый же промах мог открыть их.

Между тем ни граф, ни Хольгер ничего не подозревали.

— Вы были правы, нам стоило отправиться раньше, — сказал Оденсборг наместнику. — Впрочем, вероятно, скоро придут известия из Штрандгольма; я думаю, мы сейчас снимемся с якоря и возвратимся домой.

— Они хотят идти к лодке, — прошептала Ева.

— Этому необходимо помешать, — так же тихо заметил Отто.

Мужчины подошли поближе, за ними медленно следовал Гельмут. Не было видно ни Элеоноры, ни Лоренца, еще остававшихся наверху.

— Ну, фрейлейн Ева, лучше ли вы развлекались здесь, на берегу, чем с нами? — спросил Оденсборг.

При виде опасности к девушке снова вернулось утраченное мужество. Ее лицо то бледнело, то краснело, а от волнения у нее перехватило дыхание, но она, улыбнувшись, ответила довольно твердо:

— О, конечно! Мы открыли здесь нечто особенное.

Ева указала рукой в направлении, противоположном тому, в котором скрылись Горст и его солдаты.

— Вот там, за лесом, не правда ли, Отто?

— Да, там! — ответил Отто, незнавший, что она задумала, и напрасно ломавший голову над тем, как задержать датчан.

Дело в том, что во всех его планах главную роль играла сила, на хитрость же он был неспособен.

— Ну, что же там такое? — спросил Хольгер, доставая бинокль.

Граф в сомнении покачал головой.

— Я ничего не вижу.

— Помогите же мне! — нетерпеливо прошептала Ева своему сообщнику, когда мужчины отошли в указанном направлении.

— Я не умею лгать! — проворчал Отто.

— А я умею! — с чувством собственного достоинства заявила девушка и громко прибавила: — Там также происходила битва.

Хольгер весьма недоверчиво взглянул на нее при этом смелом утверждении.

— Воображение! Неприятель не может быть там, — проговорил он.

— А мы слыхали выстрелы и даже видели пороховой дым.

— Вы ошибаетесь, — заметил Оденсборг, — мы также должны были бы слышать это.

— Мы были там, у пруда, откуда видна прогалина, и оттуда видели все совершенно ясно, — с полным убеждением в своей правоте произнесла Ева.

Граф и наместник действительно удивились, между тем как Отто поразила энергия, с какой лгала молодая девушка.

— Это необходимо расследовать, — сказал Хольгер. — Пойдемте, граф, выясним это сами.

До пруда было верных десять минут ходьбы, и, если бы датчане последовали туда, они задержались бы, потратив еще минут десять на безрезультатные наблюдения; тем временем капитан успел бы овладеть шлюпкой, и цель была бы достигнута. Хольгер действительно присоединился к девушке и Отто, быстро побежавшим вперед; граф Оденсборг тоже намеревался последовать за ними, но внезапно остановился и обернулся к пасынку.

Гельмут не принимал ни малейшего участия в разговоре; он стоял, прислонившись к дереву, и смотрел на море, не обнаруживая никакого интереса к происходившему.

— Разве ты не пойдешь с нами, Гельмут? — спросил граф.

— Нет, я устал! — ответил молодой человек, не меняя положения.

— От такого короткого пути? Обычно ты неутомим.

— И все-таки я устал. Я ведь целый день ничего не слышал, кроме твоих обсуждений с Хольгером всяких полицейских и тому подобных мероприятий.

На лбу Оденсборга появилась недовольная складка, но он, вероятно, не хотел замечать резкий тон пасынка и, медленно подойдя к нему, произнес:

— Мне казалось, что я сколько мог отдалял от тебя все эти неприятности.

— О, конечно!

— По твоему же настойчивому желанию. Ты же сам никогда не хотел ничего слышать о них и принимать участие в наших совещаниях.

— Да, потому что у меня не было ни желания, ни способности стать тюремщиком своих земляков.

— Гельмут, что за выражение! — с упреком сказал граф. — Вообще, что такое произошло с тобой? С некоторого времени я вовсе не узнаю моего жизнерадостного, веселого сына. Ты постоянно раздражителен, мрачен, не оказываешь больше мне прежнего полного доверия. Как я это должен понимать? Я всегда относился к тебе с отеческой любовью и поэтому могу требовать от тебя того же.

В его словах звучала опять та же доброта и снисходительность, которые он — холодный и уравновешенный — умел выражать только своему пасынку. Молодой человек, должно быть, почувствовал это. Он торопливо провел рукой по лбу, словно желая отогнать мучительные мысли, и значительно мягче произнес:

— Прости, папа! Все это относилось не к тебе. Я ведь раньше говорил тебе, что отношения здесь, в Мансфельде, будут для меня тягостны. В настоящее время они сделались невыносимыми, а ты все еще настаиваешь на нашем пребывании здесь.

— Потому что это неизбежно; теперь наше присутствие здесь необходимее, чем когда-либо.

— Твое — пожалуй, я же совсем лишний в своих поместьях.

Граф испытующе и удивленно посмотрел на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, положительно ничего! Оставь меня в покое! — с нетерпением воскликнул молодой барон.

Оденсборг пожал плечами.

— С твоим настроением сегодня ничего не поделать. Я знаю, откуда оно — всему виной эта встреча с твоими родственниками.

— Ну, мне казалось, что я и Элеонора очень далеки друг от друга; мы почти не встречаемся с нею.

— Несмотря на это, ты не можешь избавиться от этого влияния. Отрицай сколько угодно, но перемена в тебе началась как раз с того дня, когда Элеонора Вальдов отвергла тебя!

— Папа! — гневно воскликнул Гельмут, но граф повторил с ударением:

— Отвергла! Это — как раз подходящее слово. Если бы у нее еще имелись причины для этого «нет», тогда безразлично, но этот высокомерный, презрительный отказ, который ты все еще не можешь забыть!..

— Ну, кажется, ты сам больше заботишься о том, чтобы я не забыл его! — с раздражением возразил Гельмут. — Ты постоянно напоминаешь об этом; не проходит дня, чтобы ты не повторил того же самого.

— Но, Гельмут, с чего ты так волнуешься? — стал успокаивать его Оденсборг. — Если это оскорбляет тебя, не будем никогда больше упоминать об этом. Пойдем, присоединимся к остальным.

Он ласково положил руку на плечо пасынка, но на этот раз его ласка не достигла цели. Гельмут скрестил руки на груди и упрямо отвернулся.

— Нет, мне необходимо хоть на несколько минут остаться одному. Прошу тебя, ступай к ним!

Эта просьба не была исполнена. Тогда он повторил ее с таким раздражением, что граф не пытался больше возражать; но складка на его лбу углубилась, и он пробормотал:

— Хольгер прав: это подозрительные симптомы.

Граф отправился один к пруду и встретился с Лоренцем. Последний попросил его взять с собой в лодку. В сумерки старик ни за что не согласился бы возвращаться один через лес, и страх перед этим пересилил даже отвращение к графу. Оденсборг вежливо согласился, и Лоренц присоединился к нему, чтобы передать своему воспитаннику, что сестра ждет его, чтобы ехать домой.

Присутствие посторонних, очевидно, тяготило Гельмута, и, оставшись один, он облегченно вздохнул. С молодым бароном произошла значительная перемена: он побледнел, казался намного серьезнее, чем несколько месяцев тому назад, когда он, радостный и веселый, возвратился к себе на родину; его лоб часто хмурился, он стал почти болезненно раздражителен, горькая усмешка кривила его губы.