Два мира

Стол для завтрака был накрыт на террасе. Алиса стояла, прислонясь к перилам, и играла веткой розы, которую вынула из стоявшей на столе вазы. Ее мысли были, казалось, далеко, она очнулась, увидев Бертольда.

— Твой отец, вероятно, запоздает, — сказал он. — Нам придется подождать с завтраком.

— Ждать не придется, у нас еще целых четверть часа, папа всегда пунктуален.

— Ты знаешь, куда он поехал?

— Нет. Он заказал экипаж к десяти, может быть, отправился с визитом в Графенау.

Алиса машинально обрывала лепестки розы. Муж окинул ее озабоченным взглядом. Вчера она вернулась со своей лесной прогулки крайне молчаливой, а сегодня казалась такой бледной и усталой, точно после бессонной ночи. Сегодня около ее плотно сжатых губ появилось суровое, презрительное выражение, резко изменившее ее красивое лицо. Бертольд не знал, чем это объяснить, ведь ничего особенного не случилось.

— У меня только что была настоящая сцена с отцом, — сказал он. — Он должен был наконец узнать то, что твой дядя рассказал нам о Зигварте. Помнишь? Папа просто вне себя и ни за что не хочет верить в виновность Германа.

— Ты и твой отец относитесь к этому так трагически. Вы просто-напросто были обмануты, это так часто случается в жизни. Люди думают, что нашли настоящий характер, настоящего человека, а он вдруг оказывается воплощением низости и подлости. Самая обычная история, из-за которой не стоит поднимать столько шума.

В этих словах было не презрение, а горечь, и молодой человек с удивлением посмотрел на жену, безжалостно уничтожавшую уже вторую розу.

— Это было горькое разочарование, — серьезно сказал он, — и для отца, и для меня. Я готов был поклясться в честности Зигварта. Мы вместе играли, когда он приходил в замок или когда я заходил в лесничество. Как часто я завидовал его силе и настойчивости, помогавшей ему все преодолевать, завидовал темпераменту, в котором жизнь била ключом, и вдруг он… Не могу себе представить этого.

— Мы, кажется, довольно говорили об этом, — с явным раздражением прервала Алиса. — Пощади меня! Меня это вовсе не касается, и я нахожу эти разговоры совершенно излишними.

Она сломала ветку розы и бросила ее на пол. Шипы вонзились ей в руки, и две капли крови показались на ее ладони, но она не обратила на это внимания и быстро обернулась к двери в гостиную, откуда в эту минуту появился ее отец. Он был действительно пунктуален. Почти одновременно с ним вошел и Равенсберг, и все сели за стол.

— Где ты был, папа? — спросила графиня. — Ты катался?

— Нет, я был в Эберсгофене, у архитектора Зигварта.

Алиса с безмолвным удивлением посмотрела на него. Граф взглянул на него не менее удивленно, а Бертольд даже выронил вилку.

— У Зигварта? — повторил он. — После всего, что рассказал вам фон Берндт?

— Коммерции советник защищал своего друга Гунтрама, я же другого мнения.

— Значит, Зигварт прав? — спросил Равенсберг в тревожном ожидании. — Да? Но в таком случае это является страшным обвинением против Гунтрама. Человек с его положением…

— Именно благодаря этому положению он и отважился на такой поступок. Оно спасло его от всякого подозрения, а молодого архитектора никто не знал. Но я видел его проекты и чертежи, в них есть задатки гениальности, которые я заметил и на вилле Берндта, и этого для меня достаточно.

Мужчины так увлеклись разговором, что не обратили внимания на Алису, она одна не произнесла ни слова, но вся насторожилась, суровое выражение с ее лица исчезло, и она с напряженным вниманием не отрывала глаз от отца.

— Разве я не говорил этого? — с торжествующим видом обратился граф к сыну. — Это было какое-то сплетение лжи и обмана, в котором я не поверил ни одному слову. Ведь я знаю Германа! Пожалуйста, Морленд, говорите! Вы, конечно, знаете, что я был несколько лет опекуном Зигварта, дал ему образование и очень интересуюсь им и его будущим.

— Знаю, и вам нечего стыдиться своего воспитанника. Это человек с будущим. Увидев виллу моего шурина, я был поражен, потому что знаком с прежними работами Гунтрама. Он был в одно время модным архитектором, но не создал ничего оригинального или значительного, и вдруг на старости лет удивляет всех проектом, не имеющим ничего общего с его другими работами. Это творение свидетельствует о таланте, каким он никогда не обладал, для меня и теперь остается загадкой, что это никому не бросилось в глаза. Когда Берндт случайно заговорил об этом, мне все стало ясно, и я решил распутать это дело.

— Но что могло побудить Гунтрама к такому безумному шагу? — воскликнул Бертольд. — Он всеми признанный художник и обладает вполне достаточными средствами.

— Да, судя поверхностно, но я узнал нечто иное, впрочем, это не играет роли. Звезда Гунтрама уже давно близится к закату, его время прошло, и заказы становились редкими. Для него было вопросом жизни как-нибудь снова выдвинуться на первый план. Тогда он воспользовался папкой своего гениального ученика, которую тот так неосторожно доверил ему.

— И заклеймил этого ученика позором, и выгнал его из Берлина! — возбужденным тоном сказала Алиса.

— Да, на его счастье, — сказал Морленд, — иначе его нельзя было бы оторвать от родной земли, между тем светлое будущее ждет его не здесь, а у нас. Я предложил ему место архитектора в нашем американском обществе, сооружающем новый город Хейзлтон. У нас есть первоклассные архитекторы, но такого как Зигварт еще нет. Такие таланты не произрастают в нашем климате, но нам необходимо их туда пересадить.

Алиса ничего не возразила. Она знала, какие авторитеты и силы участвовали в предприятии ее отца, знала, что быть выбранным лично ее отцом считалось большим счастьем. Теперь этот выбор пал на чужестранца, молодого, еще неизвестного архитектора, который, может быть, и не добивался этого места. Она встала из-за стола, так как завтрак уже окончился, и ей хотелось остаться одной со странными противоречивыми чувствами, какой-то смесью стыда и жгучего удовлетворения одновременно. Значит, в жизни не все ложь, и существовал человек, внешность которого не обманывала.

Морленд и Равенсберг остались за столом и продолжали начатый разговор. Впервые они нашли тему, на которой сходились их взгляды.

— Ну, что же дальше? — спросил Равенсберг, — необходимо выяснить дело и возвратить Зигварту его права.

— Это вряд ли возможно, — возразил американец со своим обычным хладнокровием, — он был так неосторожен, что не оставил ни малейших доказательств, а Гунтрам никогда не сознается в том, что может повлиять на его дальнейшее существование. Я попытаюсь убедить своего шурина, но сомневаюсь в успехе, так как этому помешает его многолетняя дружба с Гунтрамом. Кроме того, Зигварт ведь уедет. Через несколько лет он докажет, что с ним поступили несправедливо, если только к тому времени это еще будет иметь для него значение. В новой жизни подобные вещи скоро забываются.

— Значит, вы не знаете Зигварта, — перебил его граф, — он очень щепетилен в вопросах чести. Так вы серьезно думаете увезти его в Америку?

— Я хочу иметь у себя этот талант, — возразил Морленд с твердой решимостью, — хотя он в конце концов пробил бы себе дорогу даже здесь. Но на это потребовалось бы много времени, да и ему всячески ставили бы палки в колеса. У нас все решается быстро, если у человека есть протекция.

— Ну, Герман сам решит это! — произнес Равенсберг. — Этакий упрямец! Он ведь ни слова не сказал мне о всей этой истории, хотя знал, что я беспрекословно стану на его сторону. Во всяком случае, он обязан вам большой благодарностью, да и мне также хочется поблагодарить вас. Примите мою сердечную благодарность, мистер Морленд! — и глубоко тронутый граф протянул руку американцу.

Тот пожал ее с заметным удивлением — при существовавших между ними отношениях подобное проявление чувств казалось ему необъяснимым. Затем Морленд окинул пытливым взглядом энергичный профиль своего собеседника, его высокий лоб под густыми волосами, его голубые глаза, впервые он заметил в этом лице что-то новое, что до сих пор не бросалось ему в глаза, но спросил равнодушным, деловым тоном: