Страница 17 из 42
— Я привезла вам новость, Эрих. Ваш адвокат хотел послать вам телеграмму, но я упросила его предоставить мне возможность принести вам радостную весть. На первом этапе процесс выиграли вы. Дорнау присужден Гедвиге.
Странное дело: это столь желанное и неожиданное известие не оказало на Рюстова никакого особенного действия. Правда, его мрачное лицо немного просияло, но он произнес все-таки с нескрываемым раздражением:
— Это радует меня… радует, несмотря на все, что произошло. Ах, если бы эта весть пришла недели на две раньше! Теперь же испорчено все удовольствие. Значит, процесс выиграли мы?
— На первом этапе. Однако наш поверенный надеется выиграть его и дальше. Противники, конечно, подадут апелляцию.
— Нет, этого они не сделают! — проворчал Рюстов, и на его лице снова появилось прежнее странное выражение смущения.
— О, нет! В этом нельзя сомневаться. Наш поверенный уже приготовился к следующей инстанции.
— Он может успокоиться, — вырвалось у Рюстова. — Никто не станет апеллировать. Процесс решен окончательно, и в конце этой песни Дорнау все же перейдет к Эттерсбергу.
— К Эттерсбергу? Да ведь говорю же я вам… но, Господи, Эрих, что значит ваше мрачное лицо и почему я не вижу Гедвиги? Что случилось? Она больна или…
— Не волнуйтесь, пожалуйста! — прервал Рюстов тревожные вопросы, — Гедвига вполне веселая и здоровая и в настоящий момент в Эттерсберге у своей будущей свекрови. Да садитесь, Лина! Я нисколько, не сержусь на вас, что вы так удивились; то же самое было и со мной.
Старушка опустилась на стул и изумленно глядела на родственника.
Между тем он продолжал:
— Эта молодежь невероятно везучая. Мы все были на волоске от смерти, Лина. Графиня чуть не утонула, а мы чуть не сломали себе шеи.
— Господи, Боже мой! И это вы называете невероятным везением? — в ужасе воскликнула старушка.
— Я же сказал «чуть». В конце концов это завершилось помолвкой, и все пошло вверх ногами. Смертельная опасность, потрясение, объятья — мы в качестве тронутых и благословляющих родителей. О, эти проклятые эттерсбергские рысаки! Хотелось бы мне отучить их от безумной скачки! Почему мои лошади никогда так не несутся?
— Но что мне за дело до ваших лошадей? — в отчаянье перебила старушка. — Таким образом я никогда не узнаю, что собственно, случилось. Расскажите же все как следует.
— Да, правда, я должен рассказать вам все спокойно, — загремел Рюстов, принявшись очень быстро ходить по комнате, что обычно служило доказательством высшей степени его волнения. — Да, так вот… Третьего дня едем мы с Гедвигой в Нейенфельд. Вам ведь известно, что при этом надо перевалить через крутую гору Гиршберг, а на ее вершине дорога так узка, что два экипажа могут разъехаться только с большим трудом. Как раз на этом месте нам встречается эттерсбергский экипаж с графиней. Мы, конечно, игнорируем друг друга, но наши кучера относятся далеко не так, а словно сумасшедшие летят один на другого. Правда, по моему приказу Антон останавливает лошадей, но эттерсбержцы несутся на нас, и лошади сталкиваются. Дикие эттерсбергские рысаки становятся на дыбы, скачут мимо нас, так что почти ломают у нас колеса, и, пока кучер проделывает разные нелепости, начинают нестись словно бешеные. Я выскакиваю из коляски, но, к сожалению, поздно; лошади графини с безумной скоростью несутся под гору. Кучер летит с козел; лакей, вместо того чтобы схватить вожжи, цепляется за сидение; графиня кричит, призывает на помощь, и все это несется прямо к озеру, словно нарочно расположенному у подножия горы для того, чтобы в нем можно было захлебнуться.
Лина слушала, затаив дыхание.
— Ужасно! Неужели там не было никого, кто мог бы оказать помощь?
— Ну, там был я, — сухо возразил Рюстов. — При необходимости и я могу иной раз сыграть роль ангела-хранителя, хотя это вовсе не мое обычное занятие. Долго раздумывать было нечего, а бежать вслед не имело смысла. К счастью, мы находились около крутой тропинки, больше чем наполовину сокращающей дорогу. Как я оказался внизу, не знаю; как бы то ни было, я очутился внизу одновременно с экипажем и остановил его у самого озера.
— Слава Богу! — со вздохом облегчения воскликнула старушка.
— Да, то же самое сказал и я, только позже, но в то время я был страшно взбешен, потому что держал на руках графиню в глубоком обмороке, а лакей от страха и ужаса был почти в таком же состоянии, как и его барыня. Пару диких коней я еще могу усмирить, если потребуется, но что делать с дамами в обмороке, совсем не знаю. Но тут по тропинке прилетела Гедвига, затем пришел Антон, а за ним кучер, правда, хромая и с огромной шишкой на лбу, но так ему и надо — несчастье случилось из-за его безумной езды.
— А графиня?
— Ну, графиня, к счастью, не пострадала. Мы перенесли ее в близлежащий дом полевого сторожа, и там она понемногу пришла в себя. О дальнейшем путешествии нечего было и думать. Милые рысаки доставили себе еще одно лишнее удовольствие, сломав кузов экипажа и так повредив нашу колоску, что она не могла сдвинуться с места. Лакея я послал в Эттерсберг за другим экипажем, Антона и сторожа — на место происшествия, чтобы они как-нибудь стащили с дороги нашу коляску, а кучера — к его вороным чудовищам, которых он благополучно привел домой. Мы втроем остались. Это было на редкость приятное общество.
— Надеюсь, Эрих, что здесь вы не позволили себе грубости? — укоризненно промолвила старушка.
— Нет, к сожалению, этого не было, — с искренним огорчением ответил Рюстов. — Графиня все еще была бледна как смерть и почти без чувств. Я также получил отметину, простую царапину на руке, но из нее тем не менее лила кровь, и Гедвига, бедное дитя, бегала в испуге от одной к другому, не зная, кому помочь первому. В таких случаях вежливость приходит сама собой. Поэтому мы были страшно вежливы друг с другом, чрезвычайно беспокоились друг о друге, но я все же надеялся, что дело ограничится простой благодарностью, и с нетерпением ждал экипажа из Эттерсберга. Вместо него прискакал граф Эдмунд. По сбивчивому рассказу слуги он вообразил, что его мать ранена или убита, и, не дожидаясь, пока запрягут экипаж, вскочил на первую попавшуюся лошадь и прилетел сам, словно речь шла о его собственной жизни. Я никогда не предполагал, что этот легкомысленный сорванец такой сердобольный. Как сумасшедший ворвался он в дом, кинулся в объятия матери и в первую минуту вообще не видел и не слышал никого, кроме нее. Мне это понравилось, очень понравилось. Должно быть, он страстно любит мать.
Голос рассказчика вдруг стал необыкновенно мягок.
К несчастью, Лина вытащила платок и приложила его к глазам; у советника сразу же испортилось настроение.
— Мне кажется, вы собираетесь плакать? — возмутился он. — Эти нежности я категорически запрещаю; мы достаточно от них настрадались. Тут, конечно, пошли вопросы, рассказы, — продолжал он дальше, — в которых я, несмотря на сопротивление, оказался спасителем и героем. Графиня стала изливаться в благодарностях, а Эдмунд вдруг бросился мне на шею и стал утверждать, будто я спас жизнь его матери, и для него нет ничего приятнее, как быть обязанным за это отцу его Гедвиги. — Здесь лицо Рюстова снова стало мрачным, и он быстрее заходил по комнате. — Да, он сказал это без всякого стеснения: отцу его Гедвиги! Я хотел высвободиться из его объятий, но тут Гедвига схватила меня с другой стороны и стала лепетать ту же самую историю о матери ее Эдмунда; затем ко мне подошла графиня, протянула руку… ну, а остальное вы можете себе представить. Короче говоря, мы начали обниматься и опомнились лишь тогда, когда подъехал экипаж, посланный за графиней. Так как наш экипаж вышел из строя, то не оставалось ничего другого, как сесть всем вместе и ехать сначала в Эттерсберг. В конце концов Гедвига осталась там у графини, которая, действительно, была страшно потрясена, а я… я сижу в Бруннеке один как перст.
— Как так? Да ведь я-то — человек, — обиженно воскликнула Лина. — Или вы меня не считаете за человека?