Архистратиг Михаил

— Память отца?

— Да. Тебе постоянно будут напоминать о том, что ты собираешься вручить свою судьбу сыну авантюриста, имя которого запятнано. Я хотел отпугнуть тебя вчера этим, однако ты подумала в тот миг лишь о моих страданиях... Но выдержишь ли ты и тогда, когда эта тень коснется твоей собственной жизни, когда это имя станет и твоим тоже?

— Неужели мне нужно еще раз повторить то, что я уже сказала тебе вчера, когда мы говорили о твоей матери? Я готова последовать за избранником своего сердца наперекор всему свету, хотя бы моим уделом стали нищета, позор и гибель!

Михаил бурно привлек девушку в свои объятия, и она прижалась к нему, как в тот миг над пропастью у Орлиной скалы. А скала пламенела теперь в алых лучах восходящего солнца. Словно пламенный вестник дня, все шире разливался багрянец утренней зари. Уже розовели снежные вершины гор, и грозовые тучи, все еще осаждавшие небосвод, тоже начинали зарумяниваться.

— Загорается день! — сказал Михаил, целуя губы и лицо любимой девушки. — Как только ты отдохнешь, мы отправимся дальше, и еще сегодня я доставлю тебя к матери.

— К матери! — страдальчески крикнула Герта. — Боже мой, а я вовсе не думала о ней в эти часы. Возможно, я была к смерти ближе, чем она. Мать уступила бы моим мольбам, я знаю это. Но она слепо подчиняется во всем дяде Штейнрюку, и борьба с ним будет бесконечно тяжела!

— Это уже предоставь мне, — сказал Михаил. — Сразу по возвращении я сообщу генералу, что ты требуешь обратно свое слово, данное Раулю, что ты...

— Нет, нет! — испуганно перебила его Герта. — Первую бурю должна выдержать я сама. Ты еще не знаешь моего опекуна!

— Я знаю его лучше, чем ты думаешь, и уже не один раз вступал с ним в открытую борьбу. Если кому по силам бороться с ним, так именно мне, недаром в моих жилах течет его кровь!

Герта удивленно посмотрела на него.

— Что ты сказал? Я не поняла!

Михаил выпустил ее из объятий и, выпрямившись, ответил:

— Я умолчал кое о чем, Герта, умышленно умолчал. Я хотел узнать, согласна ли ты будешь принадлежать мне даже в том случае, если бы я оказался лишь сыном чуждого вам всем авантюриста. Но я не посторонний всем вам... Разве ты никогда не слышала, что у генерала был еще второй ребенок?

— Ну, конечно! Луиза Штейнрюк? Насколько мне помнится, ее предназначали в жены моему отцу, но она умерла молодой, не дожив до восемнадцати лет!

— Значит, ты слышала о ней лишь как о мертвой? Я так и думал! Да, она умерла очень молодой — по крайней мере для своего отца, для семьи, когда осмелилась последовать за избранником своего сердца... Это была моя мать!

— Как? Значит, ты — Штейнрюк? — воскликнула молодая графиня, пораженная услышанным.

— Я — Роденберг, Герта, не забывай этого! У меня нет притязаний на материнское имя!

— А твой дедушка? Знает ли он...

— Да, он знает, но видит во мне сына отверженной дочери, имя которой и посейчас запрещено произносить в его присутствии, и если я отниму тебя у его наследника — Рауля, то он восстанет против нас со всей присущей ему силой! Но пусть будет, что будет! Я завоевал тебя и сумею удержать свое счастье!

Вся поза Михаила говорила о готовности восстать против целого света. Он подал любимой девушке руку и повел ее вниз, к покинутому миру, который лежал далеко от них, в глубине, овеянный сумрачными туманами. А здесь, наверху, снеговые вершины уже были объяты багряным сиянием, небо на востоке совсем посветлело. Но вот что-то сверкнуло из-за туч, словно лезвие меча, и медленно всплыло пламенеющее солнце.

Рожденный в буре свет нового дня приветствовал землю — сияющим лучом утра снизошел архистратиг Михаил с Орлиной скалы!

Глава 24

Графиня Штейнрюк расхворалась настолько серьезно, что, по совету врача, от нее скрыли опасность, в которой была Герта. Молодая графиня, прибыв в замок на следующий день, рассказала матери, что ее задержала в Санкт-Михаэле буря, и, таким образом, графиня Марианна ничего не узнала о встрече дочери с капитаном Роденбергом.

Прошла неделя. В одной из комнат замка, предназначенных для приезжих, сидел отец Валентин, прибывший сюда, чтобы повидаться со своим вызванным к графине братом. Должно быть, тема их разговора отличалась особой серьезностью, это было видно по выражению их лиц. Профессор Велау как раз произнес:

— К сожалению, я не могу дать ни малейшей надежды. Оборот, который приняла застарелая болезнь графини, грозит смертельным исходом. По счастью, она не испытывает страданий и не сознает опасности, но она безнадежна, и, думаю, ей осталось не более четырех-пяти недель жизни.

— Я опасался этого, когда увидел графиню, — ответил отец Валентин. — Но для меня большое утешение, что ты приехал к больной. Я знаю, что тебя оторвали от лекций и научных занятий, да и вообще ты не занимаешься больше практикой.

Велау пожал плечами.

— Что было делать? Во-первых, графиня мне не чужая, потому что мои отношения к семье Штейнрюк имеют не меньшую давность, чем твои. А потом Михаил, который привез мне известие о болезни графини, ни за что не хотел оставить меня в покое, пока я не пустился в путь. Мне это показалось даже странным — ведь он очень поверхностно знаком с графиней, а между тем не отставал от меня до тех пор, пока я не обещал ему поехать.

Видно было, что последние слова брата произвели большое впечатление на священника, но он не сказалничего по этому поводу и перевел разговор на другую тему, спросив:

— Ты привез с собой Ганса? Значит, я увижу и его тоже?

— Конечно! Он побывает у тебя на днях. Само собой разумеется, он остался у родственников в Таннберге, тогда как я из-за болезни графини должен жить в замке. Вообще не поймешь этого мальчишки! Уже в апреле он стал, уверять, что ему необходимо отправиться в горы на этюды, пока я, наконец, не образумил его, доказав, что это нелепость, ведь горы еще занесены снегом. Теперь, услыхав о моем отъезде, он вдруг втемяшил себе в голову необходимость «отдыха» в Таннберге. Уж не знаю, от чего ему отдыхать — разве от фимиама, которым ему кружат голову в последнее время. Но моя свояченица не упустит случая продолжать это благое занятие и в Таннберге!

— Несмотря на это, ты все-таки взял его с собой?

— Взял с собой? Точно меня кто-нибудь спрашивал! Господин художник стал совершенно самостоятельным, и я уже не смею налагать оковы на его гений, даже если дело касается самых сумасбродных капризов. Словом, он отправился со мной вместе и теперь с величайшей регулярностью приезжает сюда из Таннберга, чтобы навещать меня и узнавать, как обстоят дела. Положительно ничего не понимаю! И Ганс, и Михаил заботятся о здоровье графини так, как если бы она была их родной матерью! Но заботиться особенно нечего, потому что исход предрешен; что же касается ухода, то графиня в очень хороших руках у этой... как бишь ее?

— Герлинды фон Эберштейн?

— Вот-вот! Ужасно смешная козявка! Она с трудом раскрывает рот и делает невероятные книксены. Но как сиделка она выше всяких похвал — такая тихая, спокойная. Графиня Герта слишком порывиста и пуглива для ухода за больной!

В этот момент их прервали. Приехал врач, желавший переговорить со знаменитым коллегой. Велау встал и вышел, а в это время слуга доложил священнику, что с ним хочет повидаться лесничий Вольфрам.

Отец Валентин приказал впустить лесничего и обратился к нему со следующими словами:

— Вы все еще здесь, Вольфрам? Я думал, вы уже давно вернулись в свое лесничество!

— Завтра убираюсь восвояси, — ответил лесничий. — Дела в Таннберге закончились только теперь, и я хотел узнать сначала, как здоровье ее сиятельства. Слуги болтают, что не очень-то хорошо, но тут я узнал, что вы, ваше высокопреосвященство, в замке, и хотел...

Он запнулся и, изменяя своей обычной привычке «не лезть в карман за словом», видимо, не находил нужных выражений.

— Хотели попрощаться со мной? — договорил за него священник.